— Ладно, — сказала я, — насчет Катакомб мы еще поглядим. А на Моппарнасское кладбище можем, конечно, прогуляться вполне. Это совсем близко. Можно пройтись пешком. Но вы должны мне пообещать, что будете держаться возле меня. Никакой беготни по улице. — Я строго взглянула на Эдварда. — Любое нарушение, и мы садимся обратно в поезд.
— Конечно, — сказал он. — Даю слово.
Я посмотрела на Мелиссу.
— Ну конечно, — сказала она.
И мы пошли по проспекту дю Мэн, потом свернули на улицу Фруадево и пошли вдоль высокой серой стены, за которой располагалось кладбище. Нил с Мелиссой, как старшие и более самостоятельные, шли немного впереди, Нил время от времени оглядывался на меня.
Эдвард просто и естественно взял меня за руку, крепко сжав ее своими пальчиками.
— Мисс Тернер? — спросил он.
— Да?
— А вы долго будете с нами?
— Долго. — Вот так, легко и просто. Ведь я все еще была няней.
— Я хотел сказать — очень долго?
— Честно, не знаю, Эдвард. — Ни он, ни я, понятно, не догадывались, что я пробуду с ними только несколько часов. Но я уже знала то, чего не знал он, — как только расследование закончится, я вернусь в родное агентство. Врать детям почему-то было труднее, чем мисс Рендалл. Ей тоже было трудно лгать, потому что ее доверие нужно было завоевывать, но с детьми еще труднее, потому что они одаривали меня своим доверием. — А скоро, — добавила я, — ты станешь совсем большой, и няня тебе будет не нужна.
— Вы можете жениться на Рейгане, папином шофере, и остаться с нами навсегда.
— Жениться на Рейгане? — я засмеялась. — Пожалуй, не стоит, Эдвард.
— Но… Эй, вы! — крикнул он брату и сестре. — Подождите! Они и в самом деле ушли далеко вперед и уже сворачивали ко входу на кладбище. Они остановились, и, когда мы приблизились, Мелисса закатила глаза:
— Почему вы все время идете так медлительно? — спросила она Эдварда.
— Медленно, — поправила я.
Эдвард захихикал от радости и показал на нее пальцем.
А Мелисса жестом, так напомнившим мне ее мать, задрала подбородок:
— Ты еще такой несмышленыш.
— Эй! — возмутился он. — Это оттого, что я еще маленький.
— Не оттого, а потому, — поправила она. — Правильно, мисс Тернер?
— Да, но давайте, лучше решим, с чего начнем. Нил, ты знаешь, что здесь похоронен Бодлер?
Он моргнул.
— Правда?
Мелисса возмутилась.
— Ах ты врун! — Она сердито повернулась ко мне, догадавшись, о чем речь. — Он же сам рассказывал нам все про Бодлера.
Нил покраснел.
— Я сказал, мне кажется, что он здесь похоронен.
— Врун!
— Пожалуйста, Мелисса, — сказала я. — Помнится, к могиле Бодлера идти вот по этой тропинке.
Мы нашли могилу мсье Бодлера и потом побродили по широкой аллее между вычурными склепами. Большинство склепов, как тебе, наверное, известно, высокие и узкие. Но попадались и просторные, достаточно вместительные, чтобы их обитатели могли собрать друзей и устроить чаепитие. Воздух был свежий, наполненный запахом цветов. Поскольку была суббота, по кладбищу гуляли и другие семьи — мамы и папы с детьми. Все ходили себе тихонько, но не в скорбном молчании. Все было мирно и чудесно.
— Эдди, — сказала Мелисса, — знаешь, сколько тут мертвецов?
— Сколько?
— Все-все, — ответила Мелисса и хихикнула.
Эдвард какое-то время смотрел на нее, а потом вдруг закатился от смеха.
— Все-все, — твердил он, схватившись от хохота за живот и согнувшись в три погибели.
Наверное, я уже сейчас смотрю на детей, на всю троицу, сквозь розовые очки воспоминаний, но то мгновение запомнилось мне, как особенно трогательное: Эдвард закатывается хохотом, Мелисса все еще хихикает, прикрыв рот ладошкой, а Нил, с трудом сдерживая смех, снисходительно улыбается, поглядывает на меня (уже в сотый раз) и снова отворачивается.
Родители тоже так себя ведут? Тогда как им удается выжить? Гоня прочь ежедневную скуку, еженедельные беды и цепляясь за каждый трогательный миг? Мужественно перескакивая от одного трогательного мгновения к другому, как шимпанзе с ветки на ветку в происках бананов, забыв про сучки, хищников и опасность свалиться?
Не знаю, Ева. Но, по-моему, это на редкость трудное занятие. Куда труднее, чем быть пинкертоном. Куда труднее, чем быть нянькой, а мы знаем, как я великолепно с этим справилась.
Хотя на самом деле мы не знаем, вернее, ты ПОКА не знаешь.
Мы находились всего в нескольких кварталах, от входа в Катакомбы, на площади Данфер-Рошро, но я не стала об этом упоминать. Я все еще сомневалась, стоит ли вести туда детей. Мы взяли такси и с улицы Распай доехали до Одиннадцатой улицы, что на левом берегу Сены, и потом — до кладбища Пер-Лашез.
Из всех парижских кладбищ это я люблю больше всего. Далее больше, чем Монмартрское, которое хоть и кажется очаровательным, по-моему, слишком пестрое.
Нилу, конечно, захотелось посмотреть на могилу Оскара Уайльда.
Мы ходили по дорожкам в поисках могилы: ведь прошло много лет с тех пор, как я была здесь последний раз.
Эдвард скова взял меня за руку.
— Мисс Тернер, — сказал он, — вы знаете, сколько здесь мертвых?
— Нет, Эдвард. Сколько же?
— Все-все. — Он снова засмеялся. Мелисса закатила глаза к небу.
Через несколько минут мы нашли-таки могилу Уайльда.
Странно, но немного поодаль стоял высокий американский ковбой и таращился на памятник. Во всяком случае, мне он показался американским ковбоем: в белой рубашке, черном жилете, синих рабочих штанах и старых, с виду неудобных сапогах с острыми носками и высокими каблуками.
Я с любопытством смотрела на этого типа, удивляясь, что могло его привлечь в Оскаре Уайльде, как вдруг Эдвард поднял руку, показал на памятник и довольно громко сказал:
— Посмотрите, кто-то украл у него писун!
Мелисса снова расхохоталась и взглянула на ковбоя, который, по-видимому, ничего не расслышал, а, следовательно, был глухой.
Памятник представляет собой барельеф нагого мужчины-сфинкса. И действительно, кто-то отломал у него то, что госпожа Эпплуайт назвала бы детородным органом.
Нил залился краской, Мелисса хихикала и поглядывала на ковбоя, Эдвард поднял на меня глаза:
— Мисс Тернер, зачем они это сделали?
Ковбой улыбнулся мне, будто был счастлив, что ему самому не придется отвечать на этот вопрос, повернулся и ушел. Наверное, пошел искать индейцев или коров.
— Не знаю, — сказала я Эдварду. — Но тот, кто это сделал, поступил скверно, правда?
— Правда. А это и есть Оскар Уайльд?
— Нет, милый. Он выглядел иначе.
— Пошли лучше в Катакомбы, — вмешалась Мелисса.
— Мелисса, — сказала я, — думаю, нам не стоит туда ходить. Это место не для детей.
— Мои лондонские друзья там уже побывали все!
Замени Лондон на Торки, и получишь в точности то заявление, которое я сделала отцу в Париже много лет назад, когда была в возрасте Мелиссы, и он высказал те же соображения, какие только что высказала я сама.
— А я не боюсь, — заявил Эдвард.
Нил промолчал. Он и наедине со мной мало говорил, а в присутствии детей и вовсе помалкивал.
— Эйприл Хаверли, — сообщила мне Мелисса, — рассказывала, что там совсем не страшно. — Такое заявление тоже было мне знакомо.
— А я не боюсь, — повторил Эдвард. — Честно.
— Если кто-нибудь там испугается, — заявила Мелисса, многозначительно взглянув на Эдварда, — мы повернем обратно. Ладно?
— Ну, пожалуйста! — заныл Эдвард. — Пожалуйста, мисс Тернер!
Я взглянула на Нила. Он с невинным видом и демонстративным недоумением пожал плечами.
— Пожалуйста, мисс Тернер.
Если бы я так не устала после бессонной ночи, я, наверное, поступила бы иначе. Но я только вздохнула и сказала:
— Ну ладно.
Таким образом, судьба няни была предрешена.
Я не помню, Ева, ты была в Катакомбах? Вход не представляет собой ничего особенного: маленький, простой каменный домик на южной стороне площади. Рядом — деревянный чуланчик. В окошке — хрупкая старушка в траурном одеянии (возможно, та же самая хрупкая старушка, которая сидела там четырнадцать лет назад), она получает от тебя два франка и выдаст свечу с коробкой спичек.
Со слабо мерцающей свечой спускаешься по узкой каменной лестнице. И продолжаешь идти по этой лестнице, которая, медленно-медленно петляя, уводит тебя вниз, на десятки метров под землю. Идти приходится очень осторожно, потому что ступени скользкие и при любом резком движении свеча может погаснуть.
Свеча Эдварда погасла, не успели мы пройти и десяти метров. Лестница только-только стала пошире, он уже мог идти рядом со мной, и с первых же ступенек его пальцы крепко вцепились в мою руку.
— По-моему, — сказала я, — пора вернуться на улицу.
