Судья оказался человеком немолодым и с довольно необычной наружностью. Судя по его лицу, казалось, что он лишен плоти и состоит лишь из кожи и костей; при этом кожа его была настолько тонка, что под нею угадывался череп. Однако его лицо не казалось от этого пугающим. На первый взгляд могло создаться впечатление, что судья слабоволен и некомпетентен и что, возможно, он получил этот высокий пост по праву рождения, а не из-за своих интеллектуальных способностей. Мягким голосом он призвал зрителей к порядку, и шум мгновенно стих — но не потому, что так велел судья, а потому, что никто не хотел пропустить ни слова на этом необычайном процессе.
Рэтбоун перевел взгляд на скамьи присяжных. Как он уже объяснял своему отцу, жюри выбиралось из людей, владеющих собственностью: таковы были правила. Все они были в парадных костюмах — темные пиджаки и белые жесткие воротнички, жилеты строгих оттенков и наглухо застегнутые сюртуки. Как-никак, на суде присутствовали особы королевских фамилий, хотя и обедневших и лишившихся былых прав. В зале собралось много знатных господ благородных кровей, и немало их будет вызвано в качестве свидетелей. Лица присяжных были торжественны и серьезны, как и приличествует случаю, а их волосы и бакенбарды тщательно расчесаны. Они смотрели перед собой застывшим взглядом, стараясь не моргать.
Галерку заполнили репортеры с карандашами и блокнотами наготове. Никто из них даже не шелохнулся.
Заседание суда было объявлено открытым.
Эшли Харвестер встал.
— Ваша честь, господа присяжные! — Голос его звучал четко, и в нем чувствовался легкий акцент уроженца центральных графств Англии. Видимо, Харвестер немало потрудился, чтобы избавиться от него, но тем не менее акцент все же слышался, особенно в произношении гласных. — На первый взгляд, рассматриваемое нами дело не кажется ни драматичным, ни зловещим. Никто из участвующих в нем не пострадал от увечий. — Голос адвоката был тихим, и он не сделал ни единого жеста, начав свою вступительную речь. — Нет окровавленного трупа или чудом уцелевшей жертвы, способной вызвать у вас сострадание. Никто не был ограблен и не лишился своих сбережений или собственности. Ничье дело не пострадало и ничей дом не лежит в дымящихся развалинах. — Пожав худыми плечами, он как бы давал понять, что не чужд иронии. — В данном случае мы имеем дело всего лишь со словами. — Харвестер умолк. Все это время он стоял спиной к Рэтбоуну.
В зале воцарилась тишина.
На галерке, громко вздохнув, вдруг кашлянула женщина. Один из присяжных испуганно заморгал глазами.
Эшли печально улыбнулся, нарушая паузу.
— Но Божья молитва — это тоже слова, не так ли? Присяга монарха во время коронации — тоже слова… как и клятвы сочетающихся браком. — Теперь он обращался к присяжным. — Не думаю, что вы сочтете все эти слова пустяками. Честь мужчины может зависеть от слов, которые он произносит, честь женщины — тоже. Все, чем мы будем пользоваться в этом суде сегодня и все последующие дни, тоже будет только словами. Мой ученый друг, — адвокат Гизелы легким кивком указал на Рэтбоуна, — и я, ваш покорный слуга, будем сражаться здесь, прямо перед вами, и единственным нашим оружием будет слово и память о словах. Мы не пойдем друг на друга с поднятыми кулаками.
Кто-то в зале нервно хихикнул и тут же умолк.
— У нас нет ни шпаг, ни пистолетов, — продолжал Харвестер. — Но от исхода таких сражений, как наше, зависят жизнь, репутация, честь и состояние людей.
Он стоял вполоборота к галерке и к скамьям присяжных.
— В Новом Завете, и не без основания, сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово был Бог»[9]. Недаром в Библии говорится: «Не поминай имя Господа твоего всуе», — ибо это тяжкий грех богохульства. — Голос адвоката разительно изменился, и теперь в нем слышался гнев, резко всколыхнувший тишину в зале. — Повторять имя мужчины или женщины всуе, давать ложные показания, распространять клевету — это преступление, и оно наказуемо!
Рэтбоун подумал, что, пожалуй, и сам избрал бы такой ход в своей вступительной речи перед присяжными, будь он защитником Гизелы. В мыслях Оливер мрачно поаплодировал своему оппоненту.
— Украсть у человека его доброе имя — это больший грех, чем украсть у него дом или одежду! — продолжал Харвестер. — И то, что было сказано о моей клиентке, невозможно понять и тем более простить. Когда вы услышите ее показания, вы сами будете так же возмущены, как и я. В этом у меня нет сомнений.
Затем он быстро повернулся к судье.
— Ваша честь, я вызываю своего первого свидетеля, лорда Уэллборо.
На галерке послышался приглушенный шум. Любопытные взгляды следили за тем, как лорд вошел в зал суда. Будучи невзрачным человеком небольшого роста со стертыми чертами лица и светлыми волосами, он не произвел впечатления на публику. Но он хорошо держался, а его дорогая одежда и уверенность в себе говорили сами за себя.
Поднявшись на место свидетельских показаний, похожее на кафедру проповедника, свидетель принял присягу. Он смотрел только на адвокатов, не взглянув ни разу ни на судью, ни на сидевшую рядом с Рэтбоуном Зору фон Рюстов. Лорд был серьезен и ничуть не волновался.
— Лорд Уэллборо, — начал Харвестер; он глядел на свидетеля, поднявшись на пару ступеней и слегка запрокинув голову. — Вы знакомы с истицей и ответчицей?
— Да, сэр, — ответил аристократ.
— Вы подтверждаете, что они обе находились в вашем доме в Беркшире, когда с принцем Фридрихом произошел несчастный случай, приведший потом к его смерти?
— Да, подтверждаю.
— Виделись ли вы с истицей после того, как она покинула ваш дом?
— Нет, сэр, не виделся. Похороны принца состоялись в Уэллборо, а заупокойную молитву отслужили в Венеции, там, где принц и принцесса проживали долгое время. Однако я не смог на ней присутствовать.
— А видели ли вы после этого ответчицу? — Голос Эшли был мягок, словно он справлялся о светских новостях.
— Да, сэр, видел, и не раз, — ответил лорд, и его голос задрожал от негодования.
Публика на галерке насторожилась.
— Вы можете рассказать, что произошло при вашей первой встрече, лорд Уэллборо? — быстро спросил Харвестер. — Пожалуйста, опишите эту встречу в мельчайших подробностях и так, чтобы господа присяжные, которые, естественно, на ней не присутствовали, все же представили ее себе, но при этом не отвлеклись от главного.
— Разумеется, — согласился лорд и повернулся к присяжным.
С лица судьи не сходило выражение умеренного интереса.
— Было это на ужине у леди Истон, — начал свидетель, обращаясь к присяжным. — За столом присутствовали человек двадцать гостей. Ужин давался по весьма приятному поводу, и все были оживлены, пока кто-то — я не помню, кто именно — не заговорил о смерти принца Фридриха, со дня которой минуло полгода. Всем нам стало немного грустно. Это несчастье, которое нелегко забыть. Кто-то сказал о большом чувстве утраты, а кто-то упомянул об овдовевшей принцессе и ее неутешном горе. Многих тревожило состояние принцессы, потеря которой невосполнима, ибо все знали, как они с принцем Фридрихом любили друг друга. Высказывалось и беспокойство о ее материальном благополучии, ведь она осталась совсем одна…
Среди присяжных кто-то понимающе кивал, а кто-то поджал губы. На галерке опять послышался шум — видимо, слова свидетеля вызвали сочувствие.
Харвестер взглянул на неподвижное лицо Гизелы. Она сняла черные перчатки, и ее маленькие крепкие, слегка угловатые руки лежали на столе. От того, что на них не было никаких украшений, кроме золотого обручального кольца на левой руке и траурного темного перстня на правой, они казались странно голыми.
— Продолжайте, — тихо сказал Эшли.
— Среди гостей была также графиня Зора фон Рюстов, — стал рассказывать дальше Уэллборо. В голосе лорда звучало презрение, а выражение его глаз и поджатые губы выдавали тревогу.
Рэтбоун, вспомнив о последней поездке Монка в Уэллборо-холл, подумал, что сыщику все же удалось добиться расположения хозяина поместья, хотя пользы от этого пока было мало.
Харвестер ждал.
В зале суда стояла тишина — слышалось лишь дыхание замершей в ожидании публики. У одной из дам от неловкого движения слишком громко скрипнули пластины корсета.
— Графиня фон Рюстов высказала предположение, что о принцессе Гизеле, бесспорно, позаботятся, а боль утраты со временем пройдет, — добавил лорд. Суровые складки у его рта стали еще жестче. — Я счел это высказывание бестактным, и меня, кажется, поддержал еще кто-то из гостей. На это графиня заявила, что, поскольку Гизела убила Фридриха, ее высказывание в адрес принцессы следует считать чрезмерно мягким.
Испуганные возгласы, замечания и шум, снова возникший в зале, помешали свидетелю продолжать показания.
