— И отдает свое сокровище кузену? Зачем это ему, Ватсон?
— Он использует Маклсворта, чтобы перевезти «Персея» в Америку, где рассчитывает продать его.
— Потому что не хочет, чтобы его соотносили с этой вещью — или с ней поймали. В то время как мистер Маклсворт так очевидно невинен, что лучше него и не найти перевозчика, чтобы вывезти Феллини из Англии. Что ж, Ватсон, это неплохая теория, и, подозреваю, многое в ней относится к делу.
— Но у вас есть что-то еще?
— Всего лишь ощущение. Я верю, что сэр Джеффри мертв. Я читал постановление коронера. Он снес себе полголовы, Ватсон. Вот почему записка была вся в крови. Если он и планировал преступление, то не дожил до его завершения.
— Значит, экономка решила сделать это за него?
— У этой версии только один недочет, Ватсон. Сэр Джеффри, похоже, свое самоубийство предвидел и оставил ей указания на сей счет. Мистер Маклсворт узнал его почерк. Я прочитал эти указания. Мистер Маклсворт переписывался с сэром Джеффри годами. Он подтвердил, что они написаны рукой сэра Джеффри.
— Отсюда следует, что и экономка невиновна. Значит, следует искать кого-то еще…
— Придется нам, Ватсон, отправиться за город, — молвил Холмс, уже листая железнодорожный справочник. — Вот, извольте, есть поезд с Паддингтонского вокзала. Мы сделаем пересадку в Оксфорде и доберемся в Саут-Ли еще до обеда. Как вы думаете, Ватсон, повременит ваша пациентка еще денек разрешаться от бремени?
— К счастью, налицо все приметы, что она настроена наслаждаться своим нынешним состоянием не меньше года, подобно слонихе.
— Превосходно. Значит, завтра мы порадуем миссис Хадсон тем, что проветримся на свежем воздухе и вкусим незатейливую снедь английской деревни.
И мой друг, находясь, ввиду перспективы занять свой мозг делом, достойным его, в приподнятом состоянии духа, устроился поудобней в кресле, раскурил трубку, глубоко затянулся и прикрыл глаза.
* * *
Для нашей экспедиции трудно было найти день лучше. Еще держалось тепло, но в воздухе уже была разлита некая мягкая томность, и на подъезде к Оксфорду нас окутало восхитительными ароматами, присущими ранней английской осени. Повсюду убирали урожай, живые изгороди радовали глаз пестротой и свежестью красок. Крытые соломой и сланцем крыши пробегали мимо нашего окна, иллюстрируя собой лучшее, что есть в Англии, где люди, строя, не спорят с ландшафтом, а в насаждениях руководствуются природным чутьем к красоте, но не забывают и о практичности. Именно этого так не хватало мне в Афганистане, а Холмсу — в Тибете, где он познал столь многое у ног самого Верховного ламы. По моему мнению, ничто не может сравниться с богатством и многообразием типического английского пейзажа.
Мы и сами не заметили, как оказались на станции Саут-Ли, где смогли нанять повозку и, погоняя лошадку, влекущую ее, отправились в Хай-Коггс. Обсаженная высокими кустами дорога петляла меж полей и лугов, а мы наслаждались теплом, покоем и тишиной, прерываемой лишь птичьим пением да редким мычанием коров.
Мы проехали через деревушку, в которой имелись церковь постройки еще норманнских времен, и бакалейная лавка, служившая также почтой. В Хай-Коггс отсюда вела ухабистая дорожка, почти что проселочная колея. Миновав живописные коттеджи, крытые почернелой соломой, стоявшие здесь, казалось, с самого начала времен и густо увитые вьющимися плетьми жимолости и роз, оставив позади довольно вульгарный особняк современной работы, владелец которого прибавил к нему, по нынешней моде, несколько уродливых сооружений, и полюбовавшись на чудесную ферму с хозяйственными постройками, все из местного камня теплого тона и так хорошо вписано в ландшафт, словно произрастает из земли с той же естественностью, словно это рощица или фруктовый сад, — мы наконец оказались у запертых на замок ворот поместья Коггс-Олд-мэнор, носивших на себе следы долгого небрежения. Похоже было, их уже много лет никто не открывал.
Холмс принялся деятельно исследовать ограду и вскоре нашел брешь в стене, через которую мы сумели протиснуться, с тем чтобы осмотреть окрестности дома. Таковые, как оказалось, состояли из довольно просторной лужайки, посадок кустарника, развалин оранжереи, заброшенной конюшни, прочих разного рода построек — и еще мастерской, на удивление оказавшейся прибранной и в порядке. Именно в мастерской, сообщил мне Холмс, покончил с собой сэр Джеффри. Он вложил в рот дуло ружья и выстрелил. Помещение после того пришлось тщательно мыть.
Во время разбирательства экономка сэра Джеффри, очевидно глубоко преданная ему, рассказала, как волновала его финансовая несостоятельность и то, что он обесчестит свою семью. Записка, спешно набросанная перед смертью, вся промокла от крови и была не вполне читаема, но написана определенно его рукой.
— Ни намека на нечистую игру, видите, Ватсон. Все знали, что сэр Джеффри вел богемный образ жизни, пока не поселился здесь. Он истратил семейное состояние в основном на художников и произведения искусства. Кое-что из того множества полотен, которые он приобрел, не исключено, со временем приобретет ценность, но сейчас тем художникам, которым он покровительствовал, только еще предстоит заработать себе репутацию. У меня сложилось впечатление, что половина завсегдатаев кафе «Роял» существовала на миллионы Маклсворта, пока они окончательно не истощились. Оставшись без денег, сэр Джеффри в последние его годы впал либо в безумие, либо в состояние угнетенности. А возможно, что и в то и в другое. Думаю, нам следует попытаться расспросить на сей счет миссис Галлибасту. Но сначала давайте-ка посетим местное почтовое отделение. Почта, как вам известно, Ватсон, средоточие знаний в таких маленьких поселениях.
* * *
Почта, служившая также и лавкой широкого назначения, располагалась в перестроенном коттедже под соломенной крышей, окруженном белым штакетником и клумбами осенних цветов, красочных до того, что хоть картину пиши.
Под крышей, где царила прохлада и на продажу было выставлено все, что может потребоваться взыскательному сельскому жителю, от книг до леденцов, нас приветствовала хозяйка, имя которой мы прочли на вывеске над входом.
У миссис Бек, пухлой, розовощекой особы в платье из набивного ситца в цветочек и накрахмаленном переднике, в глазах светилась улыбка, а чуть поджатые губы подсказывали, что свою природную теплоту она старается держать в узде. Именно так все и оказалось. Она знавала обоих, и сэра Джеффри, и миссис Галлибасту. Кроме того, состояла в приятельских отношениях с некоторыми из слуг, работавших на сэра Джеффри, и была свидетелем того, как одного за другим их увольняли, не нанимая новых взамен.
— Поговаривали, джентльмены, что бедняга хозяин почти совсем разорился и столько слуг ему было не по карману. Но при этом он никогда не задерживал жалованья, и те, кто работал на него, отзывались о нем неплохо. Особенно предана была ему экономка. Держалась она строго, как бы всегда на расстоянии, но приглядывала за ним хорошо, и, хотя было видно, что дела у него идут под откос, не похоже, чтобы она дожидалась, когда можно будет наложить лапу на его денежки!
— И все-таки она вам не очень была по сердцу, а? — пробормотал Холмс, не отрывая глаз от рекламы вафель.
— Не стану скрывать, сэр, я находила ее немного… необычной. Иностранка, сэр, что тут скажешь. Испанка, я думаю. Но не ее цыганский вид беспокоил меня, нет. Я просто как-то никак не могла с ней поладить. Хотя она всегда была очень вежлива, и разговор у нее приятный. И виделись мы почти каждый день… хотя в церкви она при мне не бывала. А сюда заходила за всякой мелочью. Расплачивалась наличными и никогда не просила в долг. Не могу сказать, что она мне была симпатична, но казалось, это она содержит сэра Джеффри, а не наоборот. Поговаривали, что у нее бывают приступы гнева и что однажды она поколотила лакея, но сама я ничего такого не видела. Каждый день придет, перебросится со мной словцом, иногда купит газету, письма возьмет, если пришли, и — назад в поместье. Каждый день, сэр, и в дождь, и в снег. Крупная такая, здоровая женщина. Могла пошутить насчет того, сколько с ними хлопот, и с джентльменом, и с его домом, но они ей не в тягость. Касательно нее я только одну могу назвать странность. Когда болела, она ни за что не подпускала к себе врача. Поверите ли, сэр, так боялась врачей! До дрожи. Одно только предложение пригласить к ней доктора Шапиро вызывало у нее вопль, что «костоправа» не надо. И однако же она была именно тем человеком, в каком сэр Джеффри нуждался, ведь он был такой мягкий, и не как все, и вечно витал в облаках. С самого детства такой.
— А к старости он приобрел склонность к необоснованным страхам и странным поступкам, не так ли?
— Нет, насколько я знаю, ничего такого за ним не наблюдалось, сэр. Он как-то и не менялся вовсе. Вот кто был странный, так это она. Хотя последние годы он в основном сидел дома, и я видела его только изредка. Но когда видела, то по-прежнему он был такой милый и славный человек.
