Будь это иной посѣтитель, я позволила бы застать себя въ гостиной. Что же необыкновеннаго въ томъ, что я соскучилась въ библіотекѣ и взошла на верхъ ради перемѣны? Но самоуваженіе преграждало мнѣ встрѣчу съ лицемъ, оскорбившимъ меня отсылкой назадъ моихъ книгъ. Я скользнула въ третью комнату, сообщавшуюся, какъ я выше сказала, со второю гостиной, и опустила портьеру у входа. Переждать минутки двѣ — и наступитъ обычный исходъ подобныхъ случаевъ, то-есть доктора проводятъ въ комнату больной.
Я переждала минутки двѣ и болѣе двухъ минутокъ; мнѣ слышалась безпокойная ходьба посѣтителя изъ угла въ уголъ.
Я слышала какъ онъ разговаривалъ про себя; мнѣ даже голосъ его показался знакомымъ. Не ошиблась ли я? Быть можетъ, это не докторъ, а кто-нибудь другой? Мистеръ Броффъ, напримѣръ? Нѣтъ! Неизмѣнный инстинктъ подсказалъ мнѣ, что это не мистеръ Броффъ. Кто бы онъ ни былъ, но все-таки онъ продолжилъ разговаривать съ самимъ собой. Я крошечку раздвинула портьеру и прислушалась.
Я услыхала слова: «сегодня же сдѣлаю это!» А голосъ, произнесшій ихъ, принадлежалъ мистеру Годфрею Абльвайту.
Рука моя выпустила портьеру. Но не думайте, — о нѣтъ, не думайте, — чтобы страшно-затруднительное положеніе мое было главною мыслью въ моемъ умѣ! Братское участіе, принимаемое мною въ мистерѣ Годфреѣ, было такъ ревностно, что я даже не спросила себя: отчего бы онъ не въ концертѣ. Нѣтъ! Я думала лишь о словахъ, — поразительныхъ словахъ, — только что сорвавшихся у него съ устъ. Онъ сегодня же это сдѣлаетъ! Онъ сказалъ съ выраженіемъ грозной рѣшимости, что сдѣлаетъ это сегодня. Что же, — о! что такое онъ сдѣлаетъ! Нѣчто болѣе недостойное его чѣмъ то, что онъ уже сдѣлалъ? Не отступится ли онъ отъ самой вѣры? Не покинетъ ли онъ наше Материнское Общество? Не въ послѣдній ли разъ мы видѣли ангельскую улыбку его въ комитетѣ? Не въ послѣдній ли разъ мы слышали его недоступное соперничеству краснорѣчіе въ Экстеръ-Галлѣ? Я была до того взволнована при одной мысли о столь ужасныхъ превратностяхъ въ судьбѣ такого человѣка, что, кажется, бросилась бы изъ своего тайника, именемъ всѣхъ дамскихъ комитетовъ въ Лондонѣ умоляя его объясниться, какъ вдругъ услыхала въ комнатѣ другой голосъ. Онъ проникъ за портьеру; онъ былъ громокъ, онъ былъ смѣлъ, онъ былъ лишенъ всякой женственной прелести. Голосъ Рахили Вериндеръ!
— Зачѣмъ вы сюда зашли, Годфрей? спросила она:- отчего вы не пошли въ библіотеку?
Онъ тихо засмѣялся и отвѣтилъ:
— Тамъ миссъ Клакъ.
— Клакъ въ библіотекѣ!
Она тотчасъ же сѣла на оттоманку во второй гостиной и сказала:
— Вы совершенно правы, Годфрей. Лучше вамъ остаться здѣсь.
Мигъ тому назадъ я была въ лихорадочномъ жару, не зная на что рѣшиться. Теперь я стала холодна какъ ледъ и не ощущала ни малѣйшей нерѣшимости. Послѣ того что я слышала, мнѣ было невозможно показаться. Объ отступленіи, кромѣ устья камина, и думать нечего. Впереди меня ожидало мученичество. Ради справедливости, не щадя себя, я безъ шороху расположила портьеру такъ, чтобы мнѣ все было видно и слышно. И затѣмъ встрѣтила мученія въ духѣ первобытныхъ христіанъ.
— Не садитесь на оттоманку, продолжала молодая леди, — принесите себѣ кресло, Годфрей. Я люблю, чтобы сидѣли противъ меня во время разговора.
Онъ взялъ ближайшее кресло, на низенькихъ ножкахъ. Оно было ему вовсе не по росту, довольно высокому. Я до сихъ поръ еще не видывала его ногъ въ такой невыгодной обстановкѣ.
— Ну? продолжила она. — Что же вы имъ сказали?
— То самое, что вы мнѣ говорили, милая Рахиль.
— Что мама не совсѣмъ здорова сегодня? И что я не хочу ѣхать въ концертъ, оставивъ ее одну?
— Это самое. Всѣ жалѣли, что лишатся вашего присутствія въ концертѣ, но совершенно поняли васъ. Всѣ шлютъ вамъ поклонъ и выражаютъ утѣшительную надежду, что нездоровье леди Вериндеръ скоро пройдеть.
— А вы не думаете, что она опасна, Годфрей, нѣтъ?
— Далеко нѣтъ! Я вполнѣ увѣренъ, что она совсѣмъ поправится въ нѣсколько дней.
— И мнѣ то же думается. Сначала я немного боялась, но теперь и мнѣ то же думается. Вы оказали мнѣ большую любезность, извиняясь за меня предъ людьми, почти незнакомыми вамъ. Но что же вы сами-то не поѣхали съ ними? Мнѣ очень жаль, что и вы лишили себя удовольствія слушать музыку.
— Не говорите этого, Рахиль. Еслибы вы только знали, на сколько я счастливѣе — здѣсь, съ вами!
Онъ сложилъ руки и взглянулъ на нее. Онъ сидѣлъ въ такомъ положеніи, что ему для этого надо было повернуться въ мою сторону. Можно ли передать словами, какъ мнѣ стало больно, когда я увидѣла въ лицѣ его именно то самое страстное выраженіе, которое такъ очаровывало меня, когда онъ ораторствовалъ на платформѣ Экстеръ-Галла въ пользу легіона неимущихъ собратьевъ.
— Трудно отвыкать отъ дурныхъ привычекъ, Годфрей. Но постарайтесь отвыкнуть отъ привычки говорить комплименты: вы мнѣ доставите большое удовольствіе.
— Вамъ, Рахиль, я въ жизнь мою никогда не говорилъ комплиментовъ. Счастливая любовь еще можетъ иногда употреблять языкъ лести, я согласенъ. Но безнадежная любовь всегда правдива.
Говоря «безнадежная любовь», онъ близехонько придвинулъ кресло и взялъ ея руку. Настало минутное молчаніе. Онъ, волновавшій всѣхъ, безъ сомнѣнія, взволновалъ и ее. Мнѣ показалось, что я теперь поняла слова, сорвавшіяся у него, когда онъ былъ одинъ въ гостиной: «сегодня же сдѣлаю это». Увы! чувство строжайшаго прилачія едва ли бы помѣшало понять, что онъ теперь именно это и дѣлаетъ.
— Вы развѣ забыли, Годфрей, нашъ уговоръ въ то время, когда мы была въ деревнѣ? Мы уговорилась быть двоюродными — а только.
— Я нарушаю уговоръ всякій разъ, какъ съ вами вижусь, Рахиль.
— Такъ не видайтесь со мной.
— Что пользы! Я нарушаю уговоръ всякій разъ, какъ о васъ думаю. О, Рахиль! Съ какою добротой вы вчера еще говорила мнѣ, что цѣните меня гораздо выше прежняго? Ужели безумно основать надежду на этихъ дорогахъ словахъ? Ужели безумно грезить, что настанетъ нѣкогда день, въ который сердце ваше смягчатся ко мнѣ? Если я безумецъ, не разувѣряйте меня! Оставьте мнѣ это заблужденіе. Надо хоть это лелѣять, хоть этимьъутѣшаться, если ужь нѣтъ ничего болѣе.
Голосъ его дрожалъ, и онъ закрылъ глаза бѣлымъ платкомъ. Опять Экстеръ-Галлъ! Для дополненія параллели не доставало только слушателей, рукоплесканій и стакана воды. Даже ея ожесточенное сердце было тронуто. Я видѣла, какъ она склонилась немного поближе къ нему. Въ слѣдующихъ словахъ ея послышался небывалый тонъ участія.
— Точно ли вы увѣрены, Годфрей, что до такой степени любите меня?
— Увѣренъ ли! Вы знаете чѣмъ я былъ, Рахиль. Позвольте мнѣ сказать вамъ что я теперь. Я потерялъ всякій интересъ въ жизни, кромѣ васъ. Со мной произошло превращеніе, въ которомъ не могу дать себѣ отчета. Повѣрите ли? Моя дѣятельность по милосердію опротивѣла мнѣ до невозможности; какъ только увижу дамскій комитетъ, радъ бѣжать на край свѣта! Если лѣтописи отступничества и представляютъ что-нибудь подобное этому заявленію, я замѣчу только, что въ огромномъ запасѣ моей начитанности не встрѣчается такого случая.
Мнѣ подумалось о Материнскомъ Обществѣ! Подумалось о надзорѣ за воскресными подругами; подумалось и о другихъ обществахъ, слишкомъ многочисленныхъ для перечисленія, которыя всѣ до единаго держались этимъ человѣкомъ, какъ бы выстроенныя на крѣпкой битвѣ. Мнѣ подумалось о ратующихъ женскихъ комитетахъ, втягивавшихъ, такъ сказать, самое дыханіе жизненной дѣятельности сквозь ноздри мистера Годфрея, — того самаго мистера Годфрея, который только что обозвалъ ихъ доброе дѣло «противнымъ» и объявилъ, что радъ бѣжать на край свѣта когда находится въ ихъ обществѣ! Да послужитъ ободреніемъ настойчивости моихъ юныхъ подругъ, если я скажу, что это было сильное испытаніе даже при моей выдержкѣ; но я смогла молча подавить свое правдивое негодованіе. Въ то же время, надо отдать себѣ справедливость, я не проронила на одного словечка изъ разговора. Первая вслѣдъ затѣмъ заговорила Рахиль.
— Вы кончили свою исповѣдь, сказала она:- не знаю, вылѣчитъ ли васъ отъ этой несчастной привязанности моя исповѣдь, если я покаюсь!
Онъ вздрогнулъ. Сознаюсь, я тоже вздрогнула. Онъ думалъ, и я тоже думала, что она собирается открыть ему тайну Луннаго камня.
— Думалось ли вамъ, глядя на меня, продолжала она, — что я несчастнѣйшая дѣвушка въ свѣтѣ? Можетъ ли быть большее несчастіе чѣмъ жить униженною въ собственномъ мнѣніи? Вотъ какова моя теперешняя жизнь.
— Милая Рахиль! Вамъ нѣтъ никакого основанія высказываться такимъ образомъ.
— Почему вы знаете, что нѣтъ основанія?
— Можно ли это спрашивать! знаю, — потому что знаю васъ. Ваше молчаніе на на-волосъ не понизило васъ во мнѣніи истинныхъ друзей. Пропажа драгоцѣннаго подарка въ день рожденія можетъ казаться странною; необъяснимая связь ваша съ этимъ проиошествіемъ можетъ казаться еще страннѣе….
