Зора бросила взгляд на Рэтбоуна, но тут же отвернулась, не сказав ни слова.
Когда Гизела заняла свое место, Оливер впервые смог смотреть на нее и не опасаться, что это покажется бесцеремонным. На свидетельском месте, отгороженном барьером от зала, принцесса показалась ему еще меньше ростом, плечи ее — еще более хрупкими, а голова, наоборот, — слишком крупной из-за высокого лба и густых бровей. В ней чувствовался незаурядный характер, это никто не стал бы отрицать, и что-то большее, чем просто красота и правильность черт лица. Она смотрела на своего адвоката смело и прямо, ожидая его вопросов, а слова присяги и свое имя произнесла медленным и очень приятным голосом. У нее был легкий акцент, но она свободно говорила по-английски.
Харвестер, бесспорно, навел соответствующие справки о том, как официально к ней обращаться. Гизела никогда не была наследной принцессой, но ей присвоили этот титул из уважения.
— Мадам, — начал ее защитник, вложив в это слово всю почтительность, которую он испытывал к ее положению вдовы, к легендарной истории ее любви и к нынешнему ее статусу. — В этом зале мы выслушали показания свидетелей, подтвердивших, что графиня Зора фон Рюстов злонамеренно выдвигала против вас недопустимое обвинение и делала это неоднократно в личных разговорах и публично. Она сама никогда этого не отрицала. От ваших друзей мы знаем, что это не могло не причинять вам боль и страдания.
Сделав паузу, Эшли бросил быстрый взгляд на галерку.
— От графини фон Зейдлиц мы сегодня узнали, что ваш брак с принцем Фридрихом стал причиной зависти ваших врагов на родине и их крайнего недоброжелательства, — продолжил он. — Прошу вас, расскажите суду, как умер ваш муж. Я отнюдь не хочу тревожить вас, заставляя вернуться к тяжелым для вас воспоминаниям. Нас вполне удовлетворил бы самый краткий ответ.
Принцесса сжала край трибуны руками в черных перчатках, словно нуждалась в опоре, и помолчала несколько секунд, собираясь с силами для ответа.
Рэтбоун едва не издал стон. Это оказалось куда худшим испытанием для него, чем он думал. Гизела была само совершенство. В ней было столько достоинства! Она пережила личную трагедию и хорошо знала, как, не переигрывая, использовать это в суде. Возможно, она следовала советам Харвестера, а может быть, у нее самой были безукоризненное чутье и вкус.
— Принц упал с лошади во время прогулки, — тихо начала свидетельница, однако в полной тишине ее голос звучал отчетливо, и в нем чувствовалась боль невосполнимой утраты. Было слышно каждое сказанное ею слово. — Он получил серьезные травмы, когда это случилось. Его нога застряла в стремени, и лошадь протащила его какое-то расстояние. — Сделав глубокий вдох, Гизела медленно выдохнула воздух и чуть заметно подняла свой квадратный подбородок. — Поначалу мы думали, что все не так страшно и что ему действительно стало лучше. Даже опытнейшему из врачей не удалось бы определить тогда степень внутренних травм и кровоизлияний. Внезапно принцу стало хуже… и через несколько часов он скончался.
Умолкнув, принцесса осталась совершенно неподвижной. Лицо ее было маской, полной безнадежности. Она не проронила ни слезинки. Казалось, у нее не осталось больше сил для страданий, горя и мыслей о ждущих ее долгих годах одиночества.
Харвестер дал суду время почувствовать глубину ее трагедии и ее безмерное горе, прежде чем продолжил допрос.
— Врач определил внутренние травмы как причину его смерти? — мягко спросил он.
— Да.
— После похорон вы вернулись в Венецию, в дом, в котором жили с мужем?
— Да.
— Как вы узнали о столь невероятном обвинении, выдвинутом против вас графиней фон Рюстов?
Принцесса Гизела снова вскинула подбородок. Рэтбоун, не отрываясь, смотрел на нее. Это было удивительное лицо. На нем застыло выражение глубокого спокойствия. Казалось, эта женщина сломлена постигшей ее трагедией, и вместе с тем чем больше юрист смотрел на нее, тем менее слабой и ранимой она ему казалась — об этом говорили резкие линии в углах ее рта и то, как Гизела держала себя. Что-то было в ней, чего, казалось, не коснулись ни горе, ни страдания.
— Первой мне об этом написала, а затем рассказала леди Уэллборо, — ответила она на вопрос Харвестера. — Потом писали и другие. Поначалу я предполагала, что это какая-то ошибка, печальное заблуждение… и следствие… Я не хочу быть к ней жестокой… но у меня нет выбора… Это могло быть следствием выпитого в излишнем количестве вина.
— Как вы думаете, что побудило графиню фон Рюстов сделать этот шаг? — спросил принцессу Эшли, округлив глаза.
— Я предпочитаю не отвечать на этот вопрос, — ответила та с достоинством, но ледяным тоном. — Ее репутация известна многим, но меня это не интересует.
Адвокат не настаивал.
— А как вы отнеслись к этим слухам, мадам? — задал он новый вопрос.
Свидетельница на мгновение закрыла глаза.
— Я не думала, что после смерти моего горячо любимого мужа жизнь может нанести мне еще один, столь же чувствительный удар, — сказала она очень тихо. — Зора фон Рюстов показала мне, как я ошибалась. Мои боль и обида были невыносимы. Любовь к мужу была смыслом моей жизни. Осознать, что кто-то посмел осквернить ее… подобной клеветой… это выше моих сил.
Она умолкла, словно ей трудно было говорить. В зале стояла гробовая тишина. Все не отрывали глаз от лица принцессы, и никого не удивило такое сильное слово, как «осквернить», которое, возможно, было не совсем к месту.
— Я предпочитаю, вернее, не могу говорить об этом, поскольку хочу сохранить так нужные мне выдержку и спокойствие, — наконец закончила она фразу. — Я буду свидетельствовать в этом суде, ибо вынуждена сделать это, но я не позволю моим врагам видеть мою боль и страдания, ибо не хочу открывать их даже тем, кто сострадает мне. Недостойно требовать этого от меня… от любой женщины. Позвольте мне хранить мои чувства в тайне, сэр.
— Конечно, мадам, — поклонился Харвестер. — Вы сказали достаточно, чтобы защитить свою честь. Мы не можем облегчить ваше горе, но примите нашу симпатию и соболезнование. И всю ту помощь, которой располагает английское правосудие.
— Благодарю вас, сэр.
— Если вы не возражаете, возможно, сэр Оливер задаст вам свои вопросы, хотя, я полагаю, в этом нет необходимости.
Однако Рэтбоун уже поднялся со своего места. Он чувствовал в воздухе неприязнь; она была подобна разрядам электричества, от которых волосы поднимались на затылке. Стоит ему произнести одно неудачное слово, способное обидеть принцессу, и он может погубить все сам, без помощи своего оппонента.
Оливер встретил твердый взгляд темно-голубых глаз свидетельницы и ощутил неприятную тревогу. Возможно, в этом была повинна ее усталость от постоянных страданий, но взгляд ее показался Рэтбоуну мертвым.
— Вас, должно быть, потрясло это ужасное обвинение, мадам? — осторожно произнес он, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком елейно.
— Да, — не задумываясь, ответила Гизела.
Оливер смотрел на нее, стоя перед свидетельской трибуной.
— Я полагаю, ваше горе плохо отразилось на вашем здоровье? — продолжал он.
— Я была нездорова, — согласилась принцесса. Взгляд ее был холоден — она приготовилась к нападению. В конце концов, стоявший перед ней юрист представлял интересы женщины, обвинившей ее в убийстве.
— Была ли у вас возможность в вашем горе и печали следить за политическими событиями в Фельцбурге? — спросил защитник графини фон Рюстов.
— Меня это ни в коей мере не интересовало. — Судя по голосу Гизелы, этот вопрос не удивил ее. — Мой интерес к внешнему миру кончился, когда умер мой муж. Я едва помню, как жила и что делала после его смерти. Для меня все дни одинаковы… что завтрашний, что последний день. Я никого не принимала.
— Это понятно, мадам, — согласился Рэтбоун. — Я думаю, мы все это понимаем. Каждый, кто потерял близкого человека, знает, что такое боль утраты, да еще такой, как ваша.
Судья, нахмурив брови, смотрел на него. На скамьях присяжных чувствовалось беспокойство. Оливеру следовало вовремя перейти к вопросам по существу, иначе момент был бы упущен. Рэтбоун знал, что Зора следит за ним, он спиной чувствовал ее взгляд.
— Вам никогда не приходила в голову мысль, мадам, что вашего мужа могли убить по политическим мотивам? — спросил он. — Возможно, это связано с борьбой вашей страны за независимость…
— Нет… — В голосе принцессы появились нотки удивления. Она хотела что-то добавить, но взгляд Харвестера остановил ее.
Рэтбоун заставил себя улыбнуться, словно симпатизировал ей.
— Зная, насколько глубоко ваше чувство, теперь, когда может возникнуть такая вероятность, я не думаю, что вы оставите мой вопрос без ответа. Разве вам, больше чем кому-либо, не хочется, чтобы преступник был найден и заплатил за свое злодейское преступление?
