Спешить уже не имело смысла. Я направился к подружке Фреда, Дорис Бемейер, с которой решил познакомиться и поговорить.
В довольно новом доме, в который я вошел, уже чувствовался аромат запахов, создающий особую неприятную атмосферу, характерную для старых помещений. Это был, видимо, результат частой смены многочисленных жильцов, не располагающих средствами. Здесь преобладали запахи дешевой косметики, пота, застоявшейся пищи, дыма табака и даже наркотиков.
Когда я проходил по коридору четвертого этажа, до моего слуха доносились разнородные звуки музыки, заглушавшие человеческие голоса. Это наложение разных тонов и тембров, казалось, отражало разномастную картину привычек и характеров жильцов дома. Пришлось постучать несколько раз в дверь комнаты 304, чтобы меня услышали.
Девушка, отворившая дверь, была несколько уменьшенной копией миссис Бемейер. Только более молодой и красивой, но менее уверенной в себе, даже нерешительной по характеру, как мне показалось.
— Мисс Бемейер? — спросил я вежливым тоном.
— Да, — кивнула она и почему-то сразу уткнулась взглядом в какую-то точку на стене над моим плечом. Я невольно напрягся, подсознательно ожидая какого-либо подвоха, но его не последовало. Усмехнувшись, я вновь повернулся к молодой девушке. Она тихо проговорила:
— Мне жаль, но я сейчас занята: размышляю…
— О чем же, если не секрет?
— Просто так, вообще… Я не знаю… — и она нервно коснулась пальцами виска, потом потеребила прядь своих светлых, мягких как шелк волос. — Пока еще ничего не пришло мне в голову… не материализовалось… Вы мне помешали…
Эта молодая красивая девушка производила странное впечатление. Ее светлые волосы казались почти прозрачными, воздушными. Слегка покачиваясь, как ветка на легком ветерке, она вдруг потеряла равновесие и тяжело осела у стенки.
Я осторожно взял ее за руки и медленно поставил вертикально на ноги. Ее ладони были нежны, но холодны. Я подумал, что, возможно, она что-то пьет или вдыхает наркотики. Обняв за талию, я слегка подтолкнул ее вглубь скромно обставленной комнаты, где виднелись вторые двери, выходящие на балкон. Убранство сводилось к нескольким твердым стульям, маленькой железной кровати, небольшому столику и паре ковриков. Единственным украшением этой комнаты был большой мотылек из бумаги, натянутый на проволочный каркас. По размеру он был очень велик и висел на шнуре, закрепленном на крючке посередине потолка, что давало ему возможность свободно вращаться вокруг своей оси.
Дорис уселась на один из лежащих на полу ковриков и задумчиво посмотрела на мотылька. Потом застенчиво прикрыла ноги куском хлопкового покрывала, который был здесь чуть ли не единственной частью ее гардероба. Она пыталась принять позу лотоса, все еще не спуская глаз с мотылька.
— Это ты сама сделала такого красивого мотылька? — спросил я Дорис, чтобы начать с ней разговор.
Она отрицательно покачала головой:
— Нет… Я не умею делать такие вещи. Это украшение осталось еще от моего выпускного школьного бала… Маме захотелось повесить его здесь, но я его совсем не люблю…
Мне почему-то казалось, что ее тихий голос не совпадает с движением ее рук и губ. Создавалось впечатление, будто эти слова за нее произносит кто-то другой.
— Я неважно себя чувствую… — тихо добавила она.
Я стал на колено и наклонился поближе к ней.
— Что ты принимала недавно?
— Несколько таблеток от нервов… Они иногда помогают… думать…
— Какие это таблетки?
— Красные такие… Только лишь две… Но моя слабость, наверное, оттого, что у меня со вчерашнего дня не было во рту ни крошки… Фред пообещал принести из дому что-нибудь поесть. Скорее всего, ему это не удалось, видимо, не разрешила его мать. Она не любит меня… Хочет лишь одного: чтобы Фред оставался всегда лишь ее собственностью…
Помолчав с минуту, девушка добавила все тем же тихим, пассивным тоном:
— Ну и пусть он идет ко всем чертям и знается только со своими пауками…
— Но ведь и у тебя есть своя мать! — возразил я.
Она поудобнее вытянула ноги, тщательно прикрыв их полами своей длинной кофты и накидкой, а потом задумчиво ответила:
— Да, есть… Так что же из этого?
— Если тебе нужна помощь или еда, почему ты не обратишься к родной матери?
Молодая девушка решительно замотала головой, сильно и резко, словно эти слова были ей очень неприятны. При этом ее волосы рассыпались во все стороны, закрыв лицо и глаза. Она отбросила их назад все тем же резким гневным движением, как бы избавляясь от давящей ее мысли.
— Я не хочу просить у нее никакой помощи! — решительно воскликнула Дорис, несколько повысив голос. — Она хочет отнять у меня свободу! Закрыть навсегда в каком-то помещении и забросить ключ от выхода.
Девушка взволнованно приподнялась на коленях. Теперь ее голубые глаза находились на уровне моих. Она внимательно посмотрела на меня и с подозрением спросила:
— Может, вы подосланы ко мне именно ею?
— Но позвольте, Дорис!..
— Точно! Она ведь грозилась меня наказать… Говорила, что напустит на меня агентов или полицию… Жалела о том, что не предприняла этого раньше. Но ведь и я могла рассказать им немало неприятного… того-сего… — Дорис укоризненно покачала своей светловолосой головкой, выпятила вперед подбородок, как бы решившись на наступление.
— Что же именно? — спросил я.
— Например, хотя бы то, что оба они всю свою жизнь непрерывно ссорились и пускались в различные авантюры… Построили себе этот мрачный, огромный, отвратительный домище, где поедом едят друг друга… И так в этом преуспели, что растеряли где-то всю доброту…
— О чем же они спорят так часто?
— О многом! О какой-то Милдред, например… В действительности же все дело в том, что они давно уже не любят друг друга. Оба жалеют только себя и свою жизнь. Даже ко мне имели какие-то претензии. Я помню только, как они кричали друг на друга над моей головой, когда я была совсем ребенком. А я стояла между ними и дрожала… Мать взяла меня на руки, отнесла в ванную и заперла там на ключ. Отец выломал тогда дверь плечом, но после этого долго носил правую руку на привязи… С тех самых пор я часто думаю о привязи, путах, которыми меня связали…
— Но ведь таблетки совсем не помогут тебе в этом, Дорис, — проговорил я сочувственно, немного расстроенный ее сбивчивым, но печальным рассказом о невеселом детстве в мрачном и громоздком доме Бемейеров.
Выпятив нижнюю губу, как непослушный ребенок, который в любую минуту может разразиться плачем, Дорис резко ответила:
— Не нуждаюсь в советах! Вы действительно шпионите за мной, да? Вас прислала моя мать, не так ли?
— Не совсем так, Дорис, — покачал я головой. — Но я действительно разговаривал с ней недавно.
— Допустим, она проинформировала вас обо всех моих «ужасных поступках»… О том, какая я противная, непослушная и взбалмошная девчонка… О том, какой у меня гадкий характер…
— Ты ошибаешься, Дорис! — серьезно возразил я. — Твоя мать действительно беспокоится о тебе.
— Ее беспокоит моя дружба с Фредом? — Дорис печально опустила голову и не подняла ее даже тогда, когда снова заговорила: — Меня это тоже беспокоит, но совсем по другому поводу. Она думает, что мы любовники… или что-то в этом роде… Однако я, кажется, не способна к сожительству с людьми… Чем больше с ними сближаюсь, тем явственнее ощущаю холодок…
— Почему же? — полюбопытствовал я.
— Я просто боюсь людей…
— И в отношении с Фредом то же самое?
— Нет, его я не боюсь, — покачала она головой. — Просто временами он доводит меня до бешенства, тогда я хочу… — она не докончила фразу, замолкнув на полуслове.
— Какое же возникает у тебя желание?
Девушка заколебалась с минуту, потом почти твердо ответила:
— Я намеревалась сказать «…убить его», но на самом деле я совсем так не думаю. В конце концов, что бы это дало? Фред и так уже по существу мертв, так же как и я…
Я рассердился и хотел ей резко возразить, напомнив о ее молодости и красоте, но тут же подумал о том, что Дорис является для меня в определенном смысле свидетельницей. Не имело смысла с нею спорить, доказывать свою правоту…
— Что же случилась с Фредом? — спросил я. — Почему ты так о нем говоришь?
— Много причин к этому… — задумчиво ответила она. — Он ведь из бедной семьи. Ему было трудно пробиться, занять хотя бы то место, где он сейчас находится. А по существу это ничто! Его мать что-то вроде санитарки, но помешалась на муже, который остался после войны калекой. Фред должен бы стать художником или кем-то в этом роде, но, боюсь, этого никогда не будет.
— У Фреда какие-то неприятности?
Лицо у Дорис стало вдруг непроницаемо холодным, когда она резко ответила:
