— Тут находится часть дома, принадлежавшая моему деверю, — сказала мисс де Хэвиленд. — На первом этаже живут Филип и Магда.
Через дверь, расположенную слева, мы прошли в большую гостиную. Она была обшита светло-голубыми панелями и обставлена мягкой мебелью с обивкой из тяжелой парчи. На каждом столе и на стенах стояли и висели портреты и фотографии актеров, танцовщиц, наброски сценических декораций и эскизы костюмов. Над камином висело полотно Дега, изображавшее балетных танцовщиц. В гостиной была масса цветов: огромные темно-золотистые хризантемы и вазы с гвоздиками.
— Полагаю, вы захотите познакомиться с Филипом, — сказала мисс де Хэвиленд.
Хотел ли я познакомиться с Филипом? Как-то не задумывался об этом. Единственное, чего я хотел, — это увидеть Софию. И это мне удалось. София решительно поддержала план, предложенный моим стариком, но потом исчезла из поля зрения, не дав мне никаких указаний относительно моих дальнейших действий и сейчас, по-видимому, где-то в глубине дома названивала по телефону, договариваясь насчет рыбы. Следовало ли мне представиться Филипу Леонидису в качестве претендента на руку его дочери, или в качестве одного из приятелей, который заехал с визитом вежливости (правда, момент для такого визита был явно неподходящий!), или же в качестве лица, имеющего отношение к полиции?
Мисс де Хэвиленд не дала мне времени на обдумывание ответа на свой вопрос. Фактически это был даже и не вопрос, а скорее утверждение. Судя по всему, мисс де Хэвиленд вообще была склонна скорее утверждать, чем спрашивать.
— Пойдемте в библиотеку, — сказала она.
Она повела меня из гостиной по коридору, в конце которого была еще одна дверь.
Мы вошли в просторную комнату, полную книг. Книги размещались не только на полках, доходивших до потолка. Они лежали на стульях и столах и даже на полу. Однако не было впечатления, что они разбросаны в беспорядке.
В комнате было прохладно и недоставало какого-то запаха, который можно было бы здесь ожидать. Чувствовался немного затхлый запах старых книг, и слегка пахло пчелиным воском. Секунду-другую спустя я понял, какого запаха не хватает. Там не пахло табаком. Филип Леонидис не курил.
Когда мы вошли, он поднялся из-за стола. Это был исключительно красивый высокий мужчина лет пятидесяти. Я не раз уже слышал, что Аристид Леонидис был на редкость некрасив, поэтому не сомневался, что и сын его должен обладать безобразной внешностью. И конечно, я не был готов увидеть столь совершенные черты: прямой нос, безукоризненно очерченный подбородок, светлые волосы, чуть тронутые сединой, зачесанные назад с великолепного высокого лба.
— Познакомься, Филип, это Чарльз Хейуорд, — сказала Эдит де Хэвиленд.
— Рад познакомиться с вами.
Трудно было догадаться, слышал ли он когда-нибудь обо мне. Рука его была холодной, а лицо не выражало ни малейшего любопытства. Я почувствовал себя как-то неловко. А он терпеливо стоял передо мной, не проявляя ко мне никакого интереса.
— Где эти ужасные полицейские? — спросила мисс де Хэвиленд. — Они сюда приходили?
— Насколько мне известно, старший инспектор… э-э-э (он взглянул на визитную карточку, лежавшую на столе)… Тавенер собирается прийти, чтобы побеседовать со мной.
— А где он сейчас?
— Понятия не имею, тетя Эдит. Наверное, наверху.
— У Бренды?
— Право, не знаю.
Глядя на Филипа Леонидиса, было просто невозможно вообразить себе, что где-то поблизости от него могло совершиться убийство.
— Магда уже встала?
— Не думаю, она обычно не встает раньше одиннадцати.
— Это на нее похоже, — сказала Эдит де Хэвиленд. По-видимому, привычки супруги Филипа Леонидиса не встречали у нее одобрения. В коридоре послышался хорошо поставленный голос, быстро приближавшийся к нам. Позади меня распахнулась дверь, и в комнату вошла женщина. Не знаю, как ей удавалось создать впечатление, будто вошли сразу три женщины, а не одна, но ей этот трюк удался.
В одной руке ее была зажата дымящаяся сигарета в длинном мундштуке, а другой она придерживала на груди развевающиеся полы атласного пеньюара персикового цвета. На спину каскадом ниспадала масса тициановских рыжеватых волос. Лицо ее создавало впечатление почти неприличной наготы, как это бывает, когда на женское лицо еще не наложена косметика. На лице выделялись огромные голубые глаза. Она непрерывно говорила довольно приятным хрипловатым голосом, перескакивая с одного предмета на другой и чрезвычайно отчетливо произнося каждое слово.
— Я не вынесу этого, дорогой… я просто не могу этого вынести, сообщения еще не появились в газетах… их, конечно, напечатают, но пока их нет! И я просто не в силах сообразить, что мне надеть на допрос… наверное, что-нибудь в очень, очень приглушенных тонах?.. Конечно, не черное… может быть, что-нибудь темно-фиолетовое?.. У меня не осталось ни одного купона… и я потеряла адрес этого мерзкого человека, который мне их продает… помнишь, гараж, где-то неподалеку от Шафтсбери-авеню… к тому же, если я поеду туда на машине, за мной увяжется полиция, они могут начать задавать всякие ужасные вопросы, ведь правда? А я не знаю, что им следует отвечать. Как ты спокоен, Филип! Как можешь ты оставаться спокойным в такое время? Ты что, не понимаешь, что нам сейчас запрещено покидать этот ужасный дом? О, свобода, свобода, где ты? Как это несправедливо… милый наш старичок… мы никогда не покинули бы его, если бы он был жив. Он действительно души в нас не чаял… несмотря на все старания этой особы поссорить нас. Я совершенно уверена, что, если бы мы уехали и оставили его в ее лапах, она заставила бы его вычеркнуть нас из своего завещания. Такая ужасная женщина! Не следует забывать, что нашему милому старичку было уже около девяноста лет… и никакие родственные чувства не устояли бы перед влиянием этой особы, которая находилась с ним рядом. Знаешь ли, Филип, я считаю, что сейчас самое подходящее время поставить пьесу об Эдит Томпсон. Это убийство было бы превосходной рекламой. Бильденштейн говорил, что мог бы заполучить Теспьена… эта ужасная пьеса о шахтерах доживает последние дни на сцене… а Эдит Томпсон — чудесная роль… просто изумительная. Говорят, что я обязательно должна играть комедийные роли из-за формы моего носа… но, знаешь ли, в роли Эдит Томпсон масса комедийного… мне кажется, что даже автор почувствовал это… комедийные ситуации как нельзя лучше подчеркивают трагизм положения. Я уже знаю, как мне ее нужно играть… заурядная, глупенькая, доверчивая до последнего момента… и вдруг…
Она вскинула руку, сигарета вылетела из мундштука на полированное красное дерево письменного стола и начала тлеть на нем. Филип невозмутимо подобрал ее и выбросил в мусорную корзину.
— И вдруг, — прошептала Магда Леонидис с расширившимися глазами и окаменевшим лицом, — и вдруг… первобытный ужас…
На ее лице в течение двадцати секунд держалось выражение безумного страха, затем мышцы лица расслабились, и она стала похожа на обиженного ребенка, который вот-вот заплачет.
Так же неожиданно с лица исчезли все эмоции, будто их стерли губкой, и, повернувшись ко мне, она спросила деловым тоном:
— Вам не кажется, что именно так следует играть роль Эдит Томпсон?
Я согласился, несомненно, именно так и нужно играть Эдит Томпсон. В тот момент я весьма смутно припоминал, что это за Эдит Томпсон, но мне очень хотелось для начала понравиться матери моей Софии.
— Она была очень похожа на Бренду, — заявила Магда. — Как мне это раньше не приходило в голову? Это весьма любопытная мысль. Наверное, об этом следует сказать инспектору?
Мужчина за письменным столом едва заметно нахмурился.
— Нет никакой необходимости в том, чтобы ты вообще с ним разговаривала, Магда. Я могу сам ответить на все его вопросы.
— Нет необходимости? — Она заговорила громче. — О чем ты говоришь? Разумеется, я должна с ним поговорить! О, мой дорогой, у тебя нет ни капли воображения! Ты не отдаешь себе отчета в том, насколько важны подробности! Он, несомненно, захочет узнать, как именно и где все произошло, захочет услышать обо всех мелочах, которые можно было заметить и которые тогда казались странными…
— Мама, ты не будешь рассказывать инспектору весь этот вздор, — сказала София, входя в комнату через открытую настежь дверь.
— София… дорогая…
— Я уверена, моя бесценная, что ты уже заранее все продумала и готова мастерски разыграть эту сцену. Но ты все поняла неправильно. Совершенно неправильно.
— Чепуха. Ты и не представляешь себе…
— Я все представляю себе. Тебе придется сыграть эту сцену совсем по-другому. В приглушенных тонах… не говорить слишком много… не раскрываться… быть настороже… защищать интересы семьи.
На лице Магды Леонидис появилось выражение по-детски наивной озадаченности.
