— Ни капельки.
Уже во второй раз за последние пять минут он не впустил её на свою личную территорию. По сравнению с дневным его настроение изменилось, и защитная броня вновь оказалась надетой. Она не могла снова игнорировать знак «Въезд запрещён» и поэтому предоставила ему право выбрать новую тему для разговора.
Он так и сделал, достаточно вежливо спросив, как продвигается новый роман.
— Какой-то он вязкий.
— А что случилось?
Ответ включал полный пересказ сюжета «Смерти между ветром и водой». Это была запутанная история, и прежде, чем она достигла развязки, плоскодонка покрыла значительное расстояние.
— Во всём этом нет ничего по существу неправильного, — сказал он и сделал несколько предложений, относящихся к деталям.
— Ох, Питер, какой вы умный. Вы совершенно правы. Конечно, это позволит лучше всего решить проблему с часами. Но почему вся история кажется настолько ни живой ни мёртвой?
— Если хотите знать моё мнение, — сказал Уимзи, — всё дело в Уилфриде. Я знаю, что он женится на девушке, но почему он должен быть таким дураком? Почему он скрывает доказательства и говорит всю эту ненужную ложь?
— Потому что он считает, что именно девушка всё и совершила.
— Да, но зачем это ему? Он ослеплён любовью к ней, он думает, что она — совершенство, и всё же просто потому, что он находит её носовой платок в спальне, он немедленно становится убеждённым — на основе свидетельств, по которым не повесили бы даже собаку, — что она не только является любовницей Винчестера, но и убила его совершенно дьявольским способом. Конечно, это может быть одним из проявлений любви, но…
— Но вы хотите сказать, что это — не ваш стиль, и он действительно не ваш.
В этих её словах вновь прозвучало старое негодование и желание нанести жестокий удар, чтобы увидеть, как он вздрогнет.
— Нет, — сказал он, — я рассматривал вопрос обезличенно.
— То есть, научно.
— Да, пожалуй… Просто с конструктивной точки зрения я не чувствую, что поведение Уилфрида достаточно обосновано.
— Хорошо, — сказала Харриет, вновь успокаиваясь, — рассуждая научно, я признаю, что Уилфрид — самый паршивый и самодовольный дурак во всём мире. Но если он не спрячет носовой платок, то где мой сюжет?
— Не могли бы вы сделать Уилфрида одним из тех болезненно добросовестных людей, которые воспитаны в понимании, что всё приятное должно быть неправильным, и поэтому, если он верит, что девушка — это ангел света, то именно вследствие этого она должна быть виновной. Дайте ему пуританского отца и религию с отблесками адского огня.
— Питер, а это идея.
— У него, видите ли, мрачное убеждение, что любовь греховна сама по себе, и что он может очиститься только взяв на себя грехи молодой женщины и погружаясь в страдания… Он всё ещё останется самодовольным дураком, причём патологическим самодовольным дураком, но всё же станет более последовательным.
— М-да, это было бы занятно. Но если я дам Уилфриду все эти сильные и живые чувства, он нарушит равновесие всей книги.
— Для разнообразия вы могли бы бросить заниматься составлением мозаики сюжета и просто написать книгу о людях.
— Я боюсь пытаться, Питер. Это слишком близко к сердцу.
— Но это было бы самым мудрым поступком, который вы можете совершить.
— Написать и избавиться от этого?
— Да.
— Я подумаю об этом. Но это причинило бы адскую боль.
— Какое это имеет значение, если в результате получится хорошая книга?
Она была озадачена — не тем, что он сказал, а тоном высказывания. Она никогда не предполагала, что он относится к её работе так серьёзно, и, конечно же, не ожидала, что он выскажет это безжалостное мнение. Мужчина — защитник? Он был такой же хороший защитник, как консервный нож.
— Вы ещё не написали, — продолжал он, — книги, которую могли бы написать, если бы попытались. Вероятно, вы не могли написать её, когда были слишком близки к событиям. Но сейчас вы смогли бы это сделать, если…
— Если хватит духа?
— Точно.
— Не думаю, что смогу взглянуть в лицо всему этому.
— Сможете. И вы не обретёте мир, пока не сделаете. Я убегал от себя в течение двадцати лет, и никакого толку. Что проку от совершения ошибок, если вы их не используете? Попытайтесь. Начните с Уилфрида.
— Проклятый Уилфрид!.. Хорошо. Я попробую. Во всяком случае, я выбью опилки из этого Уилфрида.
Он снял правую руку с весла и протянул её к ней, извиняясь.
— «Всегда излагающего кому-то с изящной дерзостью, как надо жить». Извините.
Она приняла и руку, и извинение, и они мирно поплыли дальше. Но это правда, подумала она, что во всём происходящем было нечто большее. Она была сильно удивлена каким-то недостатком собственной злости.
Они распрощались у задней двери.
— Доброй ночи, Харриет. Завтра я возвращу вашу рукопись. Во второй половине дня вам подходит? Я должен буду обедать с молодым Джеральдом, где мне придётся играть роль сурового дядюшки.
— Тогда приходите примерно к шести. Большое спасибо и доброй ночи.
— Я у вас в долгу.
Он вежливо подождал, пока она закрывала и запирала тяжёлые ворота. «И та-а-ак (с приторной интонацией), — во-о-ро-о-та монастыря закрылись за Со-о-ней!»
Театральным жестом он ударил себя по лбу и, испустив мучительный крик, резко отпрянул назад, почти оказавшись в объятиях декана, которая подошла со стороны дороги своим обычным быстрым шагом.
— Поделом ему, — сказала Харриет и поспешила по дорожке, не дожидаясь развязки.
Когда она легла в кровать, ей вспомнилась импровизированная молитва действующего из лучших побуждений, но непоследовательного викария, которую она услышала однажды и с тех пор не могла забыть:
— Господи, научи нас смотреть в лицо нашему сердцу, как бы это ни было трудно.
Пусть сон свободен будет твой
От бурь и от тревог,
Пусть ниспошлёт тебе покой
Благословенный Бог,
И пусть Господь тебя хранит
От нечисти, что ночь таит.
Роберт Херрик
— О, мисс!
— Простите, что приходится вас беспокоить, мадам.
— Господи, Кэрри, что такое?
Когда ты лежишь с открытыми глазами приблизительно в течение часа, задаваясь вопросом, как переделать Уилфрида, не разбивая в пух и прах сюжет, и только-только начинаешь проваливаться в беспокойный сон, где тебя преследуют забальзамированные тела герцогов, немного раздражает, если тебя вдруг выдёргивают из него две взволнованные и даже немного истеричные служанки в халатах.
— О, мисс, декан просила нас прийти и сказать вам. Энни и я, мы так напуганы. Мы почти поймали это.
— Поймали что?
— Независимо от того, что это, мисс. В комнате для лекций по естественным наукам, мисс. Мы видели его там. Оно было ужасно.
Ошеломленная Харриет села.
— И оно исчезло, мисс, сделав что-то ужасное, и никто не знает, что это может быть, поэтому мы подумали, что должны кому-то сказать.
— Ради Бога, Кэрри, расскажите по порядку. Садитесь обе и начните с начала.
— Но, мисс, разве мы все не должны пойти и посмотреть, что там произошло? Оно исчезло через окно тёмной комнаты, вот куда оно пошло, и в эту самую минуту оно может быть убивает людей. Запертая комната, и ключ внутри, а в комнате может лежать труп, плавающий в крови.
— Не будьте смешной, — сказала Харриет. Но, тем не менее, она встала с кровати и начала охоту на шлёпанцы. — Если это ещё один чей-то розыгрыш, мы должны попытаться положить этому конец. Только не нужно этой ерунды о крови и телах. Куда оно ушло?
— Мы не знаем, мисс.
Харриет посмотрела на крепкую и возбужденную Кэрри, лицо и глаза которой подёргивались, свидетельствуя о неизбежной истерике. Она никогда не считала главного скаута особо надёжным человеком, и была склонна связывать её богатые эмоции со слишком большой щитовидной железой.
— Тогда где декан?
— Ждёт у двери лекционной комнаты, мисс. Она сказала сходить за вами…
— Хорошо.
Харриет опустила фонарик в карман халата и вытолкала своих посетителей в дверь.
— А теперь быстро расскажите мне, в чём дело, и не шумите.
— Ну, мисс, Энни приходит ко мне и говорит…
— Когда это было?
— Примерно четверть часа назад, мисс, или около того.
— Около того, мадам.
— Я была в кровати и спала безо всяких снов, а Энни спрашивает: «У тебя ключи, Кэрри? Что-то странное в лекционной комнате». Тогда я говорю Энни…
— Минутку. Позвольте Энни сначала рассказать свою часть.
— Да, мадам. Вы знаете эту лекционную комнату позади Нового дворика, её можно видеть из нашего крыла. Я проснулась около половины второго, случайно выглянула из окна и увидела свет в лекционной комнате. Мне показалось это странным — в такое позднее время. И я увидела тень на шторах, как будто кто-то перемещался.
