страха и стыда. Так, сгорбившись, он и расхаживал по комнате. Глаза его были прикованы к полу, к краснозеленому рисунку ковра.
Комната выжидала. Выжидали у стены два стула с высокими спинками, выжидали простая пустующая кровать и позолоченные часы, которые не ходили. Выжидало все, кроме Джеффа. Джефф спал в кресле, как спал всегда дома.
Но Элли. Джон. Дик. Клифф. Айртоны и Макклинтоки. Все они, верно, тоже выжидали, чтобы что-то произошло, чтобы он признал свое поражение.
— Как самочувствие, Уолт? — спросил Билл Айртон три дня тому назад.— Как-нибудь надо встретиться.
Как пощечина хлестнули его эти .пошлые чудовищные слова, за которыми не было ничего, кроме любопытства и лживого лицемерия, ощущающего себя в безопасности на другом конце провода. Интересно, позвонит ли Билл из любопытства еще раз?
Уолтер стоял и смотрел на Джеффа, пытаясь вспомнить, кормил его на ночь или нет. Вспомнить не удавалось. Он пошел на кухоньку, открыл холодильник и уставился на полупустую банку собачьих консервов, но и банка ничего ему не подсказала. Он выложил часть содержимого на сковороду, разогрел и отнес Джеффу. У него на глазах Джефф медленно опустошил миску.
Нужно выйти опустить письмо Стэнли Аттеру, подумал Уолтер, оно дожидается на столике в прихожей.
Ему хотелось позвонить Джону. Уже ни на что не надеясь — просто сказать напоследок то, чего, как чувствовал Уолтер, он пока что ему не сказал. На прошлой неделе он позвонил Джону и извинился за то, что бросил трубку, когда тот звонил ему на Лонг- Айленд. Джон не сердился, голос у него был такой же, как в тот раз, когда он говорил по междугородке: «Сперва успокойся, Уолтер, и тогда, может, ты сумеешь поговорить= со мной откровенно».— «Я спокоен., Поэтому я и звоню». Он уже собирался спросить Джона, когда они смогут встретиться, как Джон сказал: «Если б ты перестал трусливо прятаться от фактов, каковы бы те ни были...» — и тут до Уолтера дошло, что они все еще топчутся на том же месте, что он и вправду трусливо прячется от фактов, потому что боится: даже если он заставит себя рассказать Джону в точности, как оно было, тот все равно не поверит, как не поверили остальные. «Давай не будем об этом»,— в конце концов предложил Уолтер, и они поставили на этом точку, и положили трубки, и с тех пор Джон больше не звонил.
— Напиши, Уолт, что произошло на самом деле,— просил Клифф в последнем письме, которое пришло на той неделе.— Пока не расскажешь, что было на самом деле, конца всему этому не будет...
— О да,— сказал Корби,— это будет тянуться до бесконечности, если вы не сознаетесь.
И Элли:
— Но чего я не могу простить, так это ложь... Могу также добавить, что подозревала тебя с самого начала.
Ему хотелось позвонить Джону. Он бы сказал:
— Я болтаюсь между небом и землей. Так пусть все идет к чертям. Полюбуйтесь на меня! Теперь торжествуйте! Поздравляйте друг друга! Вы преуспели — я сдаюсь!
Что происходит с такими, как он?
А то, что превращаешься в живой нуль, подумал Уолтер. Каким он порой ощущал себя с Кларой, стоя на чьей-то лужайке в Бенедикте со стаканом в руке, задаваясь вопросами — почему он здесь, куда он идет? И зачем? Ответа на них он так и не нашел.
Он посмотрел на Джеффа — тот снова вспрыгнул в кресло. Я люблю тебя, Клара, подумал он. В самом деле? Разве нуль способен любить? Влюбленный нуль — это бессмыслица. В чем же тогда смысл? Он желал видеть Клару сейчас, живой, это его единственное твердо осознанное желание, но как раз в нем смысла нет и в помине.
Уолтер достал из стенного шкафа и быстро натянул пальто, сообразил, что не надел куртки,— а, черт с ней. Он обмотал горло шерстяным шарфом, припомнив — чисто механически и с полным безразличием,— что на улице очень холодно. Взял со столика письмо к Стэнли Аттеру.
Уолтер пошел на запад, в сторону Центрального парка. Под темными купами деревьев, казалось, можно было укрыться, как в джунглях. Он высматривал почтовый ящик, но ящика не попадалось. Он опустил письмо в карман пальто и руки тоже сунул в карманы, потому что забыл надеть перчатки. Если бы парк и в самом деле был джунглями, подумалось ему, он углублялся бы в них все дальше и дальше, чтобы никто его не нашел. Шел бы себе и шел, пока не свалился бы мертвым. И никто никогда бы не обнаружил его тела. Он бы просто исчез. Как можно убить себя, не оставив следов? Кислота. Или взрыв. Он вспомнил взрыв моста, привидевшийся во сне. Взрыв казался ему таким же реальным, как все, что с ним происходит.
Он вошел в парк. В свете фонаря он увидел небольшой отрезок серой асфальтовой дорожки, которая поворачивала в сторону. За поворотом — другой отрезок той же дорожки. Из-за сильного холода, решил он, в парке никого не будет, и тут же наткнулся на парочку, которая, обнявшись, целовалась на садовой скамейке, единственной занятой в долгом ряду других. Уолтер сошел с дорожки и полез вверх по склону.
В темноте он споткнулся о камень. Гибкий кустарник цеплялся за манжеты на брюках. Он поднимался твердым широким шагом. Он ни о чем не думал. Ощущение было приятным, и Уолтер на нем сосредоточился. Я думаю о том, что ни о чем не думаю. Возможно ли это? Или на самом деле он думает о событиях и людях, которых в эту минуту исключил из своих мыслей? Исключить что-то из мыслей — не значит ли в действительности думать об этом?
Ему показалось, что он слышит голос Элли, который отчетливо произносит: «Я люблю тебя, Уолтер». Уолтер застыл на месте, прислушиваясь. Сколько раз она это ему говорила? И что это для него значило? Похоже, вполовину меньше, чем когда эти слова принадлежали Кларе, а она когда-то их говорила и при этом на свой лад не кривила душой. Он снова двинулся, но сразу остановился и оглянулся.
До него донесся звук царапнувшей по камню подошвы.
Он вглядывался в темноту ниже по склону. Теперь он ничего не слышал. Он поискал глазами дорожку. Он не знал, где находится, и полез дальше вверх. Возможно, звук ему только послышался. Но на мгновение он нелепо перепугался, представив, что это обуянный яростью Киммель, пыхтя, поднимается следом, преследуя его в темноте. Уолтер заставил себя
