В глазах Зоры была горькая ирония, смешанная с гневом и даже с издевкой. Казалось, она смеялась над собой.
— Гизела и Клаус? — насмешливо промолвила она. — Она — чтобы сохранить статус самых известных в мире влюбленных, а он — чтобы избежать войны и спасти свои капиталы? Никогда! Даже увидев это собственными глазами, я этому не поверю.
Рэтбоун был ошарашен. Его подопечная была просто невыносима и не переставала озадачивать его.
— В таком случае у вас нет никаких доказательств! — Не сдержавшись, он повысил голос почти до крика. — А что, если это действительно Клаус? Принцесса не совершала убийства, это уже доказано! Чего вы добиваетесь? Чтобы суд в конце концов обвинил в убийстве саму герцогиню?
Графиня расхохоталась. Это был полнозвучный красивый грудной смех — и главное, он был искренним.
Оливер с удовольствием ударил бы ее, если бы это было возможно.
— Нет! — воскликнула Зора, уже снова контролируя себя. — Нет, я не собираюсь обвинять герцогиню, да и не могу. Она не имеет к этому никакого отношения. Если б она хотела смерти Гизелы, то добилась бы этого много лет назад, и успешно! Не стану утверждать, что она так же оплакивает смерть Фридриха, как сделала бы это тринадцать или четырнадцать лет назад. Думаю, он умер для нее с тех пор, как предпочел жениться на Гизеле и забыл о своем долге перед страной и ее народом.
— А граф Лансдорф? — не удержавшись, спросил Рэтбоун.
— Нет, не он. А вы мне нравитесь, сэр Оливер, — вдруг добавила фон Рюстов, словно это только что пришло ей в голову, после чего снова вернулась к теме разговора: — Это она убила его. Это сделала Гизела.
— Нет, она не убивала! — Адвокат был уже на грани отчаяния. — Она единственная, кто не мог сделать этого! Разве вы не слышали показаний свидетелей?
Но Зора уже снова замкнулась в себе, и ее защитник больше ничего от нее не добился. Домой он возвращался вне себя от гнева.
* * *
На утреннем заседании свидетельствовал граф Лансдорф. Он был мрачен и раздосадован, но был вынужден покориться необходимости. Рольф считал ниже своего достоинства показывать свое недовольство, так как был не только солдатом и государственным деятелем, но также и братом одной из самых властных правительниц в германских княжествах, если не во всей Европе. Этого человека, стоящего на свидетельской трибуне, нельзя было не запомнить — гордо поднятая голова, расправленные плечи, твердый и прямой взгляд…
— Граф Лансдорф, — подчеркнуто вежливо обратился к нему Рэтбоун. Этот свидетель мог невольно стать его врагом только потому, что он вызвал его в суд, где графу предстояло давать показания как обыкновенному простолюдину. Кроме того, Оливер также не знал, как Рольф расценит то обстоятельство, что его вынудили давать показания в суде чужой страны: смягчит ли это его раздражение или, наоборот, он воспримет это как оскорбление.
Но отнюдь не закон заставил графа прибыть сюда, а необходимость успокоить общественное мнение, защитить собственную репутацию и честь династии перед судом истории. Поэтому Рольф Лансдорф приготовился со всем вниманием выслушать адвоката.
— Мистер Барберини сказал нам, что этой весной, когда вы были в Уэллборо-холле, вы неоднократно встречались с принцем Фридрихом, — начал Рэтбоун, — и обсуждали возможность его возвращения на родину, чтобы возглавить движение за сохранение независимости и не допустить присоединения герцогства Фельцбург к предполагаемой объединенной Германии. Это верно по своей сути?
Лицо Рольфа застыло, и он еще больше выпрямился, словно солдат на параде перед генералом.
— По своей сути — да.
— Было ли в этих встречах что-то такое, что… могло, скажем, вызвать кривотолки, ввести в заблуждение? — как бы вскользь быстро спросил Оливер.
Зал насторожился, ожидая сенсации.
Лицо принцессы Гизелы было непроницаемым. Адвокат Зоры с испугом заметил, каким суровым оно кажется в спокойном состоянии — никакой женской мягкости в овале лица или в очертаниях рта. Не нашел Рэтбоун в нем и никаких признаков беспомощности и ранимости. Он гадал, сколько горя и отчаяния надо хранить в себе, чтобы стать столь глухой к тому, что происходило вокруг. Казалось, теперь, когда ее мужа нет в живых, принцессу больше ничего не интересовало. Возможно, она заставила себя участвовать во всем этом лишь ради памяти о нем.
Губы графа Рольфа превратились в тонкую линию, и он глубоко втянул в себя воздух. Его лицо своим выражением напоминало лицо человека, которому дали попробовать нечто гадкое и несъедобное.
— Принцу было сделано предложение вернуться в страну, но на определенных условиях, — помолчав, ответил он.
— На каких же?
— Это касается не только политики, но и семейных отношений. И то и другое — весьма деликатные и конфиденциальные вопросы, — холодно ответил Лансдорф. — Считаю недостойным и даже жестоким обсуждать их публично.
— Я с вами согласен, сэр, — сказал Рэтбоун, и эти его слова были вполне искренними. — Поверьте, мы сожалеем о том, что это стало необходимым — абсолютно необходимым для того, чтобы правосудие восторжествовало. Чтобы пощадить ваши чувства, прошу, ответьте мне только на один вопрос: этим условием был развод принца Фридриха с супругой и его возвращение в страну без нее?
На застывшем лице Рольфа, как на изваянии, играли блики света, а его заострившийся нос был похож на лезвие ножа.
Председатель суда был явно расстроен, и Оливеру внезапно пришла в голову мысль, что лорд-канцлер, без сомнения, предупредил и судью тоже о необходимости деликатного и осторожного рассмотрения в суде этого дела.
— Да, условие было таким, — ледяным тоном подтвердил граф.
— Вы надеялись на то, что принц согласится его принять? — неумолимо добивался своего Рэтбоун.
Рольф был застигнут врасплох, и ему понадобилось время, чтобы взять себя в руки и ответить на вопрос адвоката.
— Я надеялся, что если у принца сохранились честь и чувство долга, то они возобладают над остальными чувствами, сэр, — сказал граф, глядя не на Оливера, а поверх его головы, на деревянные панели на стенах зала.
— Он дал понять перед вашим приездом, что изменил свое решение, граф Лансдорф? А может быть, какие-то обстоятельства или даже случай позволили вам поверить в то, что прошедшие после отречения годы сделали свое и он изменился? — настойчиво продолжал свои вопросы адвокат.
Граф по-прежнему стоял навытяжку, как солдат, но теперь он уже был больше похож на солдата, услышавшего, как по команде «стой!» щелкнул каблуками карательный взвод.
— Иногда любовное наваждение с годами переходит в нормальное чувство привязанности, — с явным усилием и гримасой отвращения объяснил Рольф. — Я надеялся, что принц Фридрих, узнав о положении своей страны, забудет на время личные чувства и прислушается к голосу долга, в котором его воспитали, и что он, впервые за тридцать лет жизни, будет готов принять на себя свои обязательства.
— Это было бы для него большой жертвой… — осторожно заметил Рэтбоун.
Свидетель бросил на него гневный взгляд.
— Человек многим жертвует ради своей страны, сэр! Разве уважаемый вами англичанин, получив известие о необходимости защищать родину с оружием в руках, скажет вам в ответ, что предпочитает остаться дома со своей женой? — Граф почти задыхался от возмущения. — И пусть захватчик, пусть целые армии топчут землю его родины! Пусть кто-то другой становится под ружье и вместо него вступает в бой, а он предпочитает балы в Венеции и любовные встречи в гондоле! Вы уважали бы такого соотечественника, сэр?
— Нет, не уважал бы, — ответил Оливер, почувствовав весь стыд и боль человека, стоящего перед ним. Фридрих был не только наследным принцем, но и сыном его сестры, это была его собственная кровь. А он, Рэтбоун, заставил беднягу громогласно сделать это горькое признание перед простыми людьми с улицы, да к тому же в чужой стране!
— Вы сказали принцу все это, когда встретились в Уэллборо-холле, граф Лансдорф? — задал адвокат следующий вопрос.
— Да, сказал.
— Что же он ответил?
— Он сказал, что, если его присутствие так необходимо его стране, чтобы бороться за независимость, мы должны пойти на уступки и принять также и его супругу.
По залу, словно волна, пробежал шепоток.
— Зная, как многое зависит от возвращения принца домой, вы готовы были пойти ему навстречу? — прозвучал в наступившей тишине еще один вопрос Рэтбоуна.
Граф еще выше вскинул подбородок.
— Нет, сэр, мы этого не сделали.
На галерке кто-то печально вздохнул.
— Вы сказали «мы», — промолвил Оливер. — Кого еще вы имеете в виду, граф Лансдорф?
— Тех из нас, кто верит в то, что лучшее будущее их страны — это сохранение ее независимости, законов и привилегий, — не задумываясь, ответил свидетель. — Тех, кто считает, что объединение ее с другими германскими государствами, особенно с Пруссией или Австрией, — это откат назад в смутные и жестокие времена.
