— Мистер Барберини, — начал Оливер, медленным шагом подходя к свидетельской трибуне. — После ваших предыдущих показаний у меня создалось впечатление, что вы достаточно осведомлены о политической ситуации как в германских княжествах, так и в Венеции. С того времени, как вы давали ваши первые показания, нам стали известны многие дополнительные факты, которые могут иметь отношение к смерти принца Фридриха и к нашим попыткам установить, кто, невольно или с умыслом, виновен в трагическом случае или же в преступлении, жертвой которого должна была стать принцесса Гизела, но вместо нее…
В зале кто-то охнул, а на галерке подавили крик.
Гизела вздрогнула, а Харвестер невольно сделал движение рукой, словно хотел успокоить ее, но тут же остановил себя. Его клиентка была недоступной, словно вокруг нее образовался кордон, за который не проникало то, что происходило вокруг. Казалось, она смутно осознает ту драму, которая разворачивалась в стенах суда и зрителями которой были все присутствующие. Свою печаль и горе принцесса носила так же подчеркнуто открыто, как и траур — черное платье, черную шляпку, вдовью вуаль и подобающие трауру драгоценности. Глубоко уйдя в себя, она стала недосягаемой. Рэтбоун знал, как это может воздействовать на присяжных. В какой-то степени это было ее немым укором всем за то, что ей нанесли неслыханное оскорбление. Харвестору повезло — у него была идеальная подзащитная.
Графиня фон Рюстов была ее полной противоположностью. Человек бурных эмоций и неуемной энергии, она умела противостоять многим постулатам, в которые так охотно верит светское общество, и нередко бросала им вызов.
Когда зал успокоился и шум утих, Оливер продолжил допрос свидетеля:
— Мистер Барберини, не могли бы вы прояснить одну весьма важную деталь, а именно: существовал ли на самом деле некий план возвращения принца Фридриха в страну с целью гарантировать ее независимость и не допустить ее предполагаемого слияния с другими княжествами в единую великую Германию? Был такой план или нет?
Флорент ответил, не колеблясь и не раздумывая:
— Да, был.
Галерка снова негодующе зашумела, и даже судью покинуло олимпийское спокойствие. Он снова впился взором в свидетеля. Зора фон Рюстов облегченно вздохнула, а Рэтбоун почувствовал, как горячая волна радости растопила в его груди ледяную тяжесть сомнений и отчаяния. Ему не следовало улыбаться, но адвокат не совладал с собой. Он заметил, как дрожат его руки, и на мгновение почувствовал слабость в коленях.
— Итак… — Оливер прочистил горло, — кто был к этому причастен?
— Прежде всего граф Лансдорф, — ответил венецианец. — А помогали ему баронесса фон Арльсбах и я.
— Кому принадлежала эта идея?
На этот раз свидетель ответил не сразу.
— Вы боитесь политически скомпрометировать кого-либо, — решил помочь ему Рэтбоун, — или кодекс чести не позволяет вам назвать имена? В таком случае позвольте мне поставить вопрос иначе: вы уверены, что герцогиня Фельцбургская одобрила бы вашу инициативу?
Барберини улыбнулся. Эта была очень обаятельная улыбка красивого мужчины.
— Герцогиня одобрила бы план возвращения принца Фридриха, чтобы тот возглавил партию независимости, — ответил он. — Если будут выполнены непременные условия.
— Вам они известны?
— Конечно. Я не принял бы участия ни в каких переговорах и совещаниях без одобрения герцогини. — В ироничной усмешке Флорента был скорее черный юмор. — Без ее согласия ни о каком плане не могло быть и речи.
Рэтбоун позволил себе расслабиться и даже пожал плечами.
— Я полагаю, герцогиня обладает огромной силой воли.
— Огромнейшей, — согласился свидетель. — Как в государственных, так и в личных делах.
— Каковы же были ее условия, мистер Барберини?
Флорент ответил немедленно. В этот момент для него уже не существовало ни присяжных, ни судьи, ни затаившей дыхание галерки.
— Принц должен был вернуться на родину один. Герцогиня не потерпела бы приезда с ним его супруги, принцессы Гизелы. Та должна была остаться в изгнании и расстаться с мужем.
По залу пробежал приглушенный шепоток.
Гизела чуть подняла опущенную голову и закрыла глаза, словно никого не хотела видеть. Харвестер помрачнел, но он был бессилен чему-либо помешать — да и правовых оснований для этого у него не было.
Лицо Зоры ничего не выражало.
Рэтбоун был вынужден нарушить собственное правило: не задавать вопросов, если не знаешь ответа. У него снова не было выхода. Слишком многое зависело от его вопроса.
— Были ли эти условия известны принцу, мистер Барберини? — спросил он.
— Да, были, — подтвердил венецианец.
Зал неодобрительно зашумел.
— Вы уверены в этом? — настаивал Оливер. — Вы присутствовали при этом разговоре?
— Да.
— Что ответил принц Фридрих?
И опять наступила тишина. Лишь кто-то на задней скамье неловко шаркнул ботинками по полу, и Рэтбоун услышал это.
По губам Барберини пробежала и тут же исчезла печальная улыбка.
— Он ничего не ответил.
Защитник Зоры почувствовал, как его прошиб холодный пот.
— Ничего?
— Он стал спорить и задавать массу вопросов, — пояснил свидетель, — и спор этот так и не был закончен. А вскоре с принцем произошел несчастный случай, и переговоры были прерваны навсегда.
— Значит, решительного отказа не было? — заволновался адвокат и против своего желания повысил голос.
— Нет, вместо ответа принц выдвинул свои условия.
— Какие?
— Он вернется вместе с Гизелой. — Флорент непроизвольно забыл произнести рядом с именем вдовы титул «принцесса» и этим выдал себя. Для него она навсегда осталась простолюдинкой.
— Граф Лансдорф согласился с этим? — спросил Рэтбоун.
— Нет, — снова, не задумываясь, ответил свидетель.
Оливер вопросительно поднял брови.
— Это не подлежало обсуждению?
— Нет, не подлежало.
— Вы знаете, почему? Если королева и граф Лансдорф были так горячо заинтересованы в свободах, о которых вы так много печетесь, а с вами и те, кто собирал политическую силу, способную бороться за эти свободы, тогда такой пустяк, как разрешение на приезд принцессы Гизелы, законной супруги принца Фридриха, был совсем уж мизерной платой за долгожданное возвращение наследника. Он, как никто другой, смог бы объединить все силы страны и, как старший сын герцога, стать законным наследником трона и лидером своего народа.
На этот раз Харвестер уже не выдержал:
— Ваша честь, мистер Барберини не вправе отвечать на этот вопрос, если, конечно, он не заявит, что говорит от имени герцогини, и не предъявит свидетельств таких полномочий.
Судья повернулся к Рэтбоуну.
— Сэр Оливер, вы намерены вызвать свидетелем графа Лансдорфа? Мистер Барберини не может говорить за него. Это будут показания с чужих слов, как вам известно.
— Да, ваша честь, — серьезно ответил Оливер. — С вашего позволения, я вызову графа Лансдорфа в качестве свидетеля. Его адъютант сообщил мне, что граф этого не хочет, но я думаю, показания мистера Барберини не оставляют нам иного выхода. От того, узнаем мы правду или нет, зависит репутация и, возможно, жизнь многих людей.
Харвестер был расстроен, но понимал, что его протесты могут создать впечатление, будто принцесса Гизела боится услышать правду, а это означало бы судебное поражение не только в глазах общества, но и по закону. Впрочем, теперь мало кто думал о законе. Никого уже не беспокоило, что подумают присяжные. Главным было, во что поверит народ.
В беспокойном и шумящем зале суда судья объявил о закрытии вечернего заседания. Репортеры, сбивая всех с ног, ринулись из суда к поджидавшим кебам, на ходу выкрикивая адреса редакций.
У всех в голове была полная путаница, и теперь никто не знал, чему верить и кто прав, а кто виноват.
Рэтбоун, как всегда, поспешил увести из зала Зору, буквально защищая ее от толпы своим телом, и для начала дал ей возможность укрыться в комнате отдыха, чтобы затем вывести ее через запасной выход. Он с удивлением вспоминал потом, как послушно, не отставая ни на шаг, следовала за ним графиня.
Адвокат ожидал от своей подзащитной бурной радости по поводу происшедшего в суде, но увидел ее спокойное лицо — и был поражен ее выдержкой. Он растерялся.
— Разве вы ничего не подозревали? — спросил Оливер и тут же пожалел об этом, однако отступать было уже поздно. — Фридриха пригласили на родину с условием, что он оставит жену; та же, испугавшись, что принц примет это условие, предпочла убить его. Вполне возможно, что это сделал кто-то по ее поручению. Или принцесса вступила в сговор, в котором каждая из сторон преследовала свои цели…
В глазах Зоры была горькая ирония, смешанная с гневом и даже с издевкой. Казалось, она смеялась над собой.
