К историческим романам Конан Дойля примыкает небольшой цикл рассказов о далеком прошлом. Среди них рассказы из истории Рима и римского владычества в Англии последних его дней. Писателя, как можно видеть, интересовали узловые этапы английской истории.
К прошлому Конан Дойль обращался с воодушевлением исследователя и тщанием реставратора: он добивался максимальной бытовой достоверности в картинах ушедших времен. «История — такая дама, — отмечал он, — что если кто-либо позволил себе какие-нибудь вольности в отношении ее, то должен поспешить раскаяться и сознаться». Каждому историческому роману Конан Дойля предпослан список книг, специальных и популярных, которыми он пользовался, восстанавливая картину той или иной эпохи. Тут фундаментальные исторические исследования, мемуары, дневники, письма, работы по быту, по отдельным отраслям деятельности. Например, приступая к роману «Родни Стоун», Конан Дойль читал «Историю флота», «Историю бокса», «Историю скачек», «Времена кучеров». Он перечислял эти книги не только потому, что в Англии строго соблюдается авторское право и даже частичный плагиат может повлечь за собой судебное дело, но потому также, что писатель хотел подчеркнуть основательность повествования. Будет преувеличением сказать, что он и сам занимался исследованием. Нет, он лишь умело и талантливо компилировал, цепко выбирая выразительные детали, черты обихода, приметы нравов, манер, особенности речи. В каком-то смысле Конан Дойль действовал теперь так же, как поступал он еще в ученические годы: пересказывал, преображая прочитанное. С юных лет им усвоен подобный метод вдохновиться, «пропитаться» книгами, а затем наново и по-своему пережить их. «Скомбинировать и передать», — он сам говорил об этом.
Однако сверх живой детали, бытовой достоверности есть еще другая, гораздо более принципиальная «правда истории» — собственно правда, представление о которой зависит от угла зрения на прошлое, от авторской тенденции. И здесь дело обстоит сложнее.
Конан Дойль откровенно тенденциозен в своем подходе к истории. Даже когда он стремится, как в «Белом отряде», показать человека, «который одну минуту свиреп и зол, а в следующую минуту делается ласковым и мягким, на губах у него ругательство, а глаза смеются», даже когда писатель таким образом смешивает «добро» и «зло», все равно ясны его симпатии. И в истории он ищет людей родственной ему среды, следя за тем, как от прошлого к настоящему совершалось их продвижение. На этот счет у писателя существует своя, так сказать, правда, свой пафос истории. И в этом продолжают действовать ранние его пристрастия. Конан Дойль по-прежнему сохраняет привязанность к Т. Б. Маколею, ибо по-своему оправдывает повороты и жертвы истории там и тогда, где торжествует среднебуржуазная прослойка.
В романе «Белый отряд» Конан Дойль обратился к кризисному этапу истории феодальной Англии и представил в героическом ореоле мелкое или измельчавшее рыцарство, которое готово было приспособиться к новым условиям. Была, однако, в английской литературе еще одна книга о рыцарстве. Но уже не исторический роман, а памятник как раз того самого времени. Книга эта — «Смерть Артура» — появилась за рамками периода, взятого Конан Дойлем, позднее событий, изображенных им, однако в пределах все той же эпохи Столетней войны, а также междоусобицы Алой и Белой Розы.
Автор «Смерти Артура», сэр Томас Мэлори, рыцарь, личность полулегендарная, но все же установленная, был истинным сыном своего века. Он был, возможно, ровесником XV столетия, и не исключено, что юношей участвовал в прославленной битве при Азинкуре. В итоге своей бурной, ломаной жизни сэр Томас оказался в темнице и там составил обширный свод легенд о рыцарях Круглого Стола, служивших древнему королю Артуру. И Мэлори был тенденциозен, стараясь через старинные рассказы передать свое понимание современности. Патетический приверженец прошлого, плоть от плоти феодального уклада, он с безысходной горечью смотрел, как уходит в небытие его Англия. Чем ближе к развязке, тем чаще раздаются вздохи: «Так было в то время», или «Вот было время», или «Не то, что ныне». Даже когда подруга короля Артура оказывается неверна супружескому долгу, Мэлори не хочет признавать измены, «ибо и любовь в те времена была не такой, как в наши дни».
Со страниц исторических романов Конан Дойля также слышны вздохи о прошлом, о том, какое «было время»… Но вздохи и сетования этих двух авторов звучат не в унисон.
Разница делается особенно резка, когда Мэлори подходит к последним главам своей эпопеи. Не только степень, не только сила тоски по прошлому, но и само ее существо иные.
Содружество Круглого Стола распалось. Вместо него мы видим груду мертвых, искалеченных тел. Доблестные рыцари уничтожили друг друга. Один из немногих оставшихся в живых вассалов короля Артура отправляется взглянуть на поле битвы. В накаленном гибельными страстями воздухе реет сознание непоправимой, трагической ошибки. То, что открывается взору последнего из рыцарей, еще более жутко.
«…И услышал он и увидел при лунном свете, что вышли на поле хищные грабители и лихие воры и грабят и обирают благородных рыцарей, срывают богатые пряжки, и браслеты, и добрые кольца, и драгоценные камни во множестве. А кто еще не вовсе испустил дух, они того добивают ради богатых доспехов и украшений».
Кто же эти «пузыри земли», если воспользоваться шекспировскими словами? Вглядевшись пристальнее, мы узнаем в них обломки тех самых «белых отрядов», которые были героизированы Конан Дойлем.
Ночное поле боя, покрытое окровавленными телами, и вурдалаки, бродящие по нему в поисках добычи, — живая картина и в то же время аллегория. Так представлял себе автор «Смерти Артура» распад прежнего мира и судьбы отечества. Столь низменный облик имели в его глазах силы, способствовавшие этому распаду.
«Однако тут-то, в этом чаду смерти, — на свой лад рассуждает Конан Дойль, — в этом тумане заразы, зародилась более светлая и более свободная Англия. Тут в этот мрачный час сверкнул первый луч новой зари. Ибо не иначе, как посредством великой встряски и перемены, могла нация свергнуть железную феодальную систему, сковывавшую ее члены».
Необходимо еще раз оговорить: в «Смерти Артура» и в романе Конан Дойля, откуда взято это суждение, показаны разные события, разные этапы, но одного процесса. И если для Мэлори феодальная эпоха обрывается «днем рока», несет в себе смерть, конец, то Конан Дойль говорит о «новой заре». Говорит он об этом в то время, когда новейшие сэры Найджелы стали очень уж похожи на прозаических, благополучных Форсайтов. А Конан Дойль хочет напомнить им о бурных страстях, о былом героизме, о благородстве. Никакое другое понятие не употребляется им столь часто, как «рыцарское благородство».
И если Мэлори в свое время оправдывал супружескую измену, потому что и «любовь прежде была не такая», то Конан Дойль в том же примерно духе романтизирует наполеоновские войны, ибо и у него выходит, что раньше была иная война, не беспринципно-безжалостная, как ныне… «То был исключительный век, — говорится в авторском предисловии к наполеоновским романам, — и он давал исключительных, людей. Двадцать три года Франция находилась в состоянии войны, лишь с краткой мирной передышкой на несколько месяцев. Для французов война стала нормальным и естественным состоянием. Дети рождались на войне, росли на войне, бились на войне и умирали все в той же нескончаемой войне, не имея даже понятия о том, что такое мирная жизнь… И, оказывается, столь удивительные условия не огрубили их, между ними попадались рыцарственные, благородные души, отчаянно доблестные, чьи поступки живо напоминали об истинном духе рыцарства». И далее неунывающий бригадир Жерар на протяжении своих «Подвигов» и «Приключений» постоянно толкует о «благородстве» и «рыцарстве».
Бокс, и тот был прежде благороднее, как стремится показать это Конан Дойль в романе «Родни Стоун». «Во времена Джексона, Брейна, Крибба, Блетчеров, Пирса Галли и прочих главарями ринга оставались люди, чья честность стояла выше подозрений», — так утверждает Родни Стоун. Он не хочет остаться голословным: «Вы слышали, как Пирс спас в Бристоле девушку из горящего дома, как Джексон завоевал уважение и дружбу лучших людей своего века и как Галли занял место в первом Парламенте после реформы». Готовые отдубасить друг друга по всем рыцарским правилам на ринге, эти бойцы тем более являли образцы благородства за чертой канатов. Словом, «были люди»! А ныне? И слово «проходимцы» — первое, что срывается с языка у Родни Стоуна.
Никакая жестокая схватка, даже никакое коварство или урон, нанесенный рыцарской чести, не способны были вывести сэра Томаса Мэлори из равновесия до тех пор, пока все это совершалось в пределах Круглого Стола. И повествователь с толком, со знанием дела и высоким чувством готов без устали живописать, как рыцари в доблестном бою наступали, да отступали, да приседали, да увертывались от нападений и сами отвечали противнику могучими ударами. Сэр Томас внимательно следит за тем, как хлещет кровь, подробно передает, что за раны и увечья были нанесены в честной схватке и какое множество полегло на поле. А сколько раз не только в силу повествовательного ритуала, а по непосредственной склонности и охоте Мэлори наблюдает и передает: вот один рыцарь поверг другого замертво, и спешит к нему, и снимает с него шлем, и становится на грудь ногой или поступает каким-нибудь еще страшным способом и собирается отсечь ему голову, если только побежденный не успеет или не пожелает вымолить себе пощаду!
