Въ этомъ положеніи лицо мое находилось въ нѣсколькихъ футахъ надъ поверхностью зыбучихъ песковъ. Въ такой близи видъ этихъ песковъ, охватываемыхъ повременамъ отвратительнымъ припадкомъ дрожи, потрясалъ мои нервы. Ужасныя грезы о томъ, что умершая явится, пожалуй, на мѣстѣ самоубіиства, чтобы помочь мнѣ въ поискахъ, — невыразимая боязнь увидать, какъ она поднимется изъ пучившейся поверхности песковъ и укажетъ мѣсто, — овладѣли мной до озноба на солнечномъ припекѣ. Признаюсь, что я зажмурился, опуская конецъ трости въ зыбучій песокъ.
Мигъ спустя, — не успѣлъ я погрузить палку на нѣсколько вершковъ, — какъ уже освободился отъ суевѣрнаго страха и задрожалъ всѣмъ тѣломъ въ сильнѣйшемъ волненіи. При первой попыткѣ я опустилъ трость наугадъ, зажмурясь, — и сразу попалъ вѣрно. Трость моя звякнула по цѣпи. Крѣпко ухватясь лѣвою рукой за корни порости, я свѣсился черезъ край утеса, а правою рукой искалъ подъ навѣсомъ его обрыва. Правая рука ощупала цѣпь.
Я вытащилъ ее безъ малѣйшаго затрудненія. На концѣ ея былъ прикрѣпленъ лакированный ящикъ.
Цѣпь до того заржавѣла въ водѣ, что я не могъ отстегнуть кольцо прикрѣплявшее ее къ ящику. Зажавъ ящикъ между колѣнъ и напрягая всѣ силы, я сорвалъ съ него крышку. Что-то бѣлое наполнило всю его внутренность. Я опустилъ руку и нашелъ, что это бѣлье.
Вытаскивая бѣлье, я вытащилъ скомканное вмѣстѣ съ вамъ письмо. Взглянувъ на адресъ и увидавъ свое имя, я положилъ письмо въ карманъ и окончательно вытащилъ бѣлье. Оно вытащилось плотнымъ сверткомъ, разумѣется, принявшимъ форму ящика, въ которомъ такъ долго лежало, вполнѣ предохраненное отъ морской воды.
Я перенесъ бѣлье на сухой песокъ берега, развернулъ и расправилъ его. Нельзя было ошибиться въ томъ, что это за одежда. То былъ спальный шлафрокъ.
Когда я разостлалъ его на пескѣ, лицевая сторона не представляла ничего, кромѣ безчисленныхъ ошибокъ и складокъ. Потомъ я осмотрѣлъ изнанку и тотчасъ увидалъ, что она запачкана краской съ двери Рахилина будуара!
Взглядъ мой остановился, словно прикованный къ пятну, а мысли разомъ перескочили изъ настоящаго въ прошлое. Мнѣ вспомнились самыя слова пристава Коффа, точно онъ снова стоялъ возлѣ меня, подтверждая неопровержимое заключеніе, выведенное онъ изъ пятна на двери.
«Развѣдайте, нѣтъ ли въ домѣ какаго-нибудь платья съ пятномъ отъ этой краски. Развѣдайте, чье это платье. Развѣдайте, чѣмъ объяснить владѣлецъ его свое присутствіе въ той комнатѣ, гдѣ онъ запачкался, между полночью и тремя часами утра. Если это лицо не дастъ удовлетворительнаго отвѣта, нечего далеко ходить за похитителемъ алмаза.»
Одно за другомъ припоминались мнѣ эти слова, снова и сызнова повторяясь какъ-то утомительно-машинально. Я очнулся отъ столбняка, длившагося, какъ мнѣ казалось, нѣсколько часовъ, — въ сущности, безъ сомнѣнія, нѣсколько минутъ, — услыхавъ, что меня кличутъ. Я поднялъ голову и увидалъ Бетереджа, у котораго наконецъ лопнуло терпѣніе. Онъ только что показался въ песчаныхъ холмахъ на возвратномъ пути къ берегу.
Появленіе старика, тотчасъ какъ я увидалъ его, возвратило меня къ сознанію окружающихъ предметовъ и напомнило, что изслѣдованіе, доведенное мною до сихъ поръ, все еще не кончено. Я нашелъ пятно на шлафрокѣ. Чей же это шлафрокъ?
Сначала я хотѣлъ справиться по письму, которое было у меня въ карманѣ,- по письму, найденному въ ящикѣ.
Опустивъ за нимъ руку, я вспомнилъ, что есть легчайшій способъ узнать это. Самъ шлафрокъ обличитъ истину, такъ какъ, по всей вѣроятности, на немъ должна быть мѣтка владѣльца.
Я подвидъ его съ песку и сталъ искать мѣтки.
Нашелъ мѣтку и прочелъ — «собственное свое имя».
Знакомыя мнѣ буквы доказывали, что шлафрокъ мой. Я перевелъ взглядъ повыше: вонъ солнце, вонъ блестятъ воды залива, вонъ старикъ Бетереджъ все ближе да ближе подходитъ ко мнѣ. Я опять взглянулъ на буквы. Мое имя. Явная улика — собственное мое имя.
«Если время, трудъ и деньги могутъ сдѣлать, воръ, похитившій Лунный камень, будетъ у меня въ рукахъ», вотъ слова, съ которыми я выѣхалъ изъ Лондона: я проникъ въ тайну, которая скрывалась въ зыбучихъ пескахъ отъ всѣхъ живущихъ, а неопровержимое доказательство, пятно отъ краски, убѣдило меня, что я-то самъ и есть этотъ воръ.
О собственныхъ ощущеніяхъ ничего не могу сказать.
Мнѣ помнится, что нанесенный мнѣ ударъ совершенно лишилъ меня способности мыслить и чувствовать. Я, конечно, не сознавалъ что со мной дѣлается, когда ко мнѣ подошелъ Бетереджъ, такъ какъ, по свидѣтельству его, на вопросъ: въ чемъ дѣло, я засмѣялся, и передавъ ему шлафрокъ, сказалъ, чтобъ онъ самъ разобралъ загадку.
У меня не осталось ни малѣйшаго воспоминанія о томъ, что было говорено между нами на берегу. Первая мѣстность, въ которой я снова ясно припоминаю себя, — ельникъ. Я вмѣстѣ съ Бетереджемъ иду назадъ, къ дому; Бетереджъ сообщаетъ мнѣ, что взглядъ мой прояснится, и его взглядъ тоже прояснится, когда мы хватимъ по стаканчику грогу.
Сцена перемѣняется, вмѣсто ельника — маленькая комнатка у Бетереджа. Мое рѣшеніе не входить въ Рахилинъ домъ забыто. Я съ благодарностью ощущаю прохладу, тѣнь и тишину комнаты: пью грогъ (вовсе невѣдомая мнѣ роскошь въ такое время дня), а добрый старый другъ мой подливаетъ въ него студеной, какъ ледъ холодной воды. При другой обстановкѣ напитокъ этотъ просто ошеломилъ бы меня. На этотъ разъ онъ возбуждаетъ мои нервы. «Взглядъ мой начинаетъ проясняться», какъ предсказывалъ Бетереджъ; и у самого Бетереджа тоже «проясняется взглядъ».
Картина, въ которой я изображаю себя, пожалуй, покажется весьма странною, чтобы не сказать больше. Къ чему прибѣгаю я на первыхъ порахъ въ такомъ положеніи, которое, полагаю, можно назвать безпримѣрнымъ? Удаляюсь ли я отъ всякаго общенія съ людьми? Напрягаю ли умъ свой къ изслѣдованію отвратительной несообразности, которая тѣмъ не менѣе изобличаетъ меня съ силою неопровержимаго факта? Спѣшу ли я съ первымъ поѣздомъ въ Лондонъ, чтобы посовѣтоваться съ высокосвѣдущими людьми и немедленно поднять на ноги сыскное слѣдствіе? Нѣтъ. Я принимаю предложенное мнѣ убѣжище въ томъ домѣ, куда войдти считалъ для себя униженіемъ, и сижу, прихлебывая водку съ водой, въ обществѣ стараго слуги, въ десять часовъ утра. Такого ли поступка слѣдовало ждать отъ человѣка, поставленнаго въ мое ужасное положеніе? Я могу дать лишь одинъ отвѣтъ: мнѣ было неазъяснимо отрадно видѣть предъ собой родное лицо старика Бетереджа, а приготовленный старикомъ Бетереджемъ грогъ такъ помогъ мнѣ, какъ едва ли помогло бы что-нибудь иное при полномъ упадкѣ силъ тѣлесныхъ и нравственныхъ, которому я подвергся. Вотъ единственное мое оправданіе, и затѣмъ мнѣ остается лишь удивляться неизмѣнному соблюденію собственнаго достоинства и строго-логичной послѣдовательности поведенія во всѣхъ случайностяхъ жизни отъ колыбели до могилы, которыми обладаетъ мой читатель или читательница.
— Ну, мистеръ Франклинъ, по крайней мѣрѣ въ одномъ нельзя сомнѣваться, оказалъ Бетереджъ, бросая шлафрокъ предъ нами на столъ и указывая на него пальцемъ, точно это было живое существо, которое могло его слышать:- начать съ того, что онъ вретъ.
Я вовсе не съ такой утѣшительной точки зрѣнія смотрѣлъ на это дѣло.
— Я не менѣе васъ обрѣтаюсь въ невѣдѣніи, точно ли я похитилъ алмазъ, сказалъ я:- но вотъ что свидѣтельствуетъ противъ меня! Пятно на шлафрокѣ, имя на шлафрокѣ — это факты.
Бетереджъ подвидъ со стола мой стаканъ и убѣдительно сунулъ его мнѣ въ руку.
— Факты? повторилъ онъ: — хватите еще капельку грогу, мистеръ Франклинъ, а вы отрѣшитесь отъ слабости вѣрить фактамъ! Подтасовка, сэръ! продолжилъ онъ, таинственно понизивъ голосъ:- вотъ какъ я объясняю эту загадку. Гдѣ-нибудь да подтасовано, — и вамъ съ вами слѣдуетъ разыскать это. Не было ли еще чего въ жестяномъ ящикѣ, когда вы опускали туда руку?
Вопросъ этотъ мигомъ напомнилъ мнѣ о письмѣ, которое лежало у меня въ карманѣ. Я досталъ его и развернулъ. Оно было въ нѣсколько страницъ убористаго почерка. Я съ нетерпѣніемъ взглянулъ на подпись въконцѣ его: «Розанна Сперманъ».
Какъ только я прочелъ это имя, внезапное воспоминаніе освѣтило мой умъ, а при свѣтѣ его возникло внезапное подозрѣніе.
— Постойте! воскликнулъ я:- вѣдь Розанна Сперманъ поступала къ тетушкѣ изъ исправительнаго пріюта? Розанна Сперманъ была когда-то воровкой?
— Безспорно, мистеръ Франклинъ. Что же изъ этого, съ вашего позволенія?
— Что изъ этого? Почемъ же мы знаемъ, наконецъ, что кто не она украла алмазъ? Почемъ мы знаемъ, что она не могла умышленно выпачкать мой шлафрокъ въ краскѣ…?
Бетереджъ прервалъ мою рѣчь, положивъ мнѣ руку на плечо:
— Вы оправдаетесь, мистеръ Франклинъ, это не подлежитъ сомнѣнію. Но я надѣюсь, что вы оправдаетесь не этимъ способомъ. Просмотрите ея письмо. Во имя справедливости къ памяти этой дѣвушки, просмотрите ея письмо.
