Однако ему так и не удалось услышать от Грегори Бэнкса ни его мнения, ни каких-либо других мыслей. Более того, Пуаро понял, что с Бэнксом просто невозможно говорить. У этого молодого человека было одно странное свойство: то ли по собственному желанию, то ли по желанию своей жены, но он принципиально не принимал участия ни в каких обсуждениях или беседах с глазу на глаз. Все попытки «общения» с Грегори потерпели неудачу. Зато Эркюль Пуаро пообщался с Мод Эбернети – о краске (а точнее, о ее запахе), о том, как им с мужем повезло, что Тимоти смог приехать в Эндерби-холл, и о том, как было мило со стороны Хелен пригласить мисс Гилкрист.
– Она так мне помогает! Тимоти очень часто хочет что-нибудь перекусить – у чужих слуг обычно ничего не допросишься, но в маленькой комнатке рядом с кладовой есть газовая горелка, так что мисс Гилкрист может разогреть там «Овалтин»[71] или сосиску, никого не беспокоя, – рассказала Мод. – Она так хочет всем помочь – готова летать вверх-вниз по лестнице сто раз в день. Теперь я вижу, что в этом была рука Провидения, когда она испугалась остаться одна в нашем доме, хотя, признаюсь, в тот момент я на нее рассердилась.
– Испугалась? – заинтересовался Пуаро и молча выслушал рассказ о нервном срыве мисс Гилкрист. – Вы говорите, что она была испугана, но не могла объяснить, чего боится?.. Очень интересно. Очень.
– Я объясняю это посттравматическим шоком, – сказала миссис Эбернети.
– Возможно, вы и правы.
– Однажды, во время войны, когда бомба упала в миле от нашего дома, я помню, как Тимоти… – стала вспоминать Мод, но Эркюль постарался отвлечь ее от рассказа про Тимоти.
– А в тот день произошло что-то необычное? – спросил он.
– В какой день? – недоуменно спросила женщина.
– В тот день, когда мисс Гилкрист испугалась.
– Ах вот вы о чем… Нет, не думаю. Наверное, все это зрело постепенно, с того момента, как она уехала из Личетт-Сент-Мэри. Так, по крайней мере, считает сама мисс Гилкрист. Пока она была там, с ней ничего подобного не происходило.
Поэтому-то там и появился кусок отравленного свадебного торта, подумал Пуаро. Неудивительно, что после этого мисс Гилкрист стала бояться. И даже когда она переехала в тихое и мирное поместье «Стэнсфилд-Грейндж», страх не покидал ее. Более того, он продолжал расти. А почему? Несомненно, уход за таким ипохондриком, как Тимоти, должен был отбирать у нее столько эмоциональных сил, что все остальное просто отходило на второй план. Но что-то в доме Эбернети пугало женщину. Что именно? Понимала ли она это сама?
Оказавшись с мисс Гилкрист один на один перед обедом, сыщик начал расспросы с преувеличенным «иностранным» любопытством:
– Понимаете, я не могу говорить об убийстве с членами семьи. Но я сильно заинтригован. А кто бы не был заинтригован на моем месте? Жестокое убийство тонкого художника в одиноком коттедже. Для ее семьи это должно быть ужасно. Но и для вас это должно быть не менее ужасно. Из рассказа миссис Тимоти Эбернети я понял, что вы были там в момент убийства?
– Да, вы правы, – кивнула мисс Гилкрист. – Но, простите меня, месье Понтарлье, я не хочу об этом говорить.
– Я вас понимаю, очень хорошо понимаю.
Произнеся эти слова, Пуаро замолчал. Как он и предполагал, после этого его собеседница немедленно заговорила именно «об этом».
В принципе, сыщик не услышал ничего нового, однако он притворился, что слушает с полным сочувствием, время от времени вставляя какие-то междометия и демонстрируя такой неподдельный интерес, что мисс Гилкрист не могла не радоваться такому слушателю.
И только после того, как женщина полностью исчерпала информацию о том, что она почувствовала, что сказал ей врач и как добр к ней был мистер Энтвисл, детектив осторожно перешел к следующему этапу.
– Думаю, что вы поступили правильно, когда не остались одна в том коттедже, – заметил он.
– Я бы не смогла, месье Понтарлье. Правда, не смогла бы.
– Конечно, не смогли бы. Как я понимаю, вы просто испугались остаться в одиночестве в доме мистера Тимоти Эбернети, когда они собрались ехать сюда.
Мисс Гилкрист посмотрела на собеседника с виноватым видом.
– Мне за это очень стыдно. Все это было глупо. У меня началась какая-то паника – сама не пойму почему.
– Но ведь это совершенно очевидно! Вы только что пришли в себя после подлой попытки отравить вас…
Тут женщина вздохнула и сказала, что совершенно ничего не понимает. Кому могло понадобиться травить ее?
– Что тоже очевидно, моя дорогая леди, поскольку этот преступник, этот убийца думал, что вы знаете что-то, что могло бы навести на него полицию, – сказал Эркюль.
– Но что я могу знать? Это просто какой-то ужасный бродяга или какое-то полоумное существо!
– Если это был бродяга. Мне кажется маловероятным…
– Прошу вас, месье Понтарлье. – Гилкрист внезапно сильно расстроилась. – Даже и не думайте о таких вещах! Я не хочу в это верить.
– Вы не хотите верить – во что?
– Верить в то, что это не был… то есть в то, что это был… – Женщина окончательно запуталась и замолчала.
– И тем не менее, – проницательно заметил Пуаро, – вы верите…
– О нет, не верю!
– А мне почему-то кажется, что да. Именно поэтому вы испуганы. Ведь вы все еще испуганы – или нет?
– Нет, страх исчез, когда я приехала сюда. Здесь много людей и такая приятная семейная атмосфера… Нет-нет, здесь со мной все в порядке!
– Мне кажется – и вы должны простить немощному старику, который массу времени проводит в бесцельных размышлениях об интересующих его делах, его любопытство – мне кажется, что в «Стэнсфилд-Грейндж» произошло нечто давшее, как говорится, волю вашим страхам. В наши дни для врачей уже не секрет, что очень многое зависит от нашего подсознания.
– Да-да, я знаю – они все сейчас об этом говорят.
– Поэтому я думаю, что ваши подсознательные страхи могли быть спровоцированы каким-то небольшим, реальным происшествием, чем-то вполне обычным, ничем не выдающимся, что и послужило толчком для их проявления.
Мисс Гилкрист с готовностью ухватилась за эту теорию.
– Думаю, вы совершенно правы, – сказала она.
– Так что же, по вашему мнению, это было за происшествие?
Женщина помолчала с минуту, а потом совершенно неожиданно заявила:
– Знаете, месье Понтарлье, мне кажется, что это была монахиня.
Прежде чем Пуаро смог переварить услышанное, появились Сьюзан с мужем в сопровождении Хелен.
«Монахиня, – подумал детектив. – Где, черт возьми, я уже слышал о монахине?»
И он решил вернуться к монахиням во время вечерней беседы.
Семья вежливо отнеслась к месье Понтарлье, представителю УВКБ ООН. А он, что было совершенно правильно, не стал расшифровывать эту аббревиатуру. Все восприняли УВКБ ООН как должное, а некоторые даже притворились, что знают о нем! Как же люди не любят признаваться в своем невежестве! Исключение составляла только Розамунда, которая заинтересованно спросила сыщика: «А что это такое? Я об этом никогда не слышала». К счастью, в тот момент они были в комнате одни, и Пуаро так расписал женщине эту организацию, что любой на ее месте почувствовал бы жгучий стыд от того, что никогда раньше о ней не слышал. Розамунда же туманно произнесла: «Опять эти беженцы! Я так от них устала…» Этим она выразила реакцию очень многих, кто считал для себя неприличным откровенно говорить то, что они думают.
Поэтому теперь все воспринимали месье Понтарлье не только как некоторое неудобство, но и как нечто несуществующее. Он превратился просто в часть иностранного декора. Всеобщее мнение сходилось на том, что Хелен не следовало приглашать его именно на этот уик-энд, но уж коли он появился, то поделать с этим ничего нельзя. К счастью, этот странный маленький иностранец плохо знал английский язык. Очень часто он просто не мог понять, что ему говорили, а когда все начинали говорить одновременно, то он совершенно терялся. Интересовали его лишь беженцы и послевоенные условия жизни, поэтому словарь его ограничивался только этими двумя темами. Обычная болтовня ставила его в тупик. Поэтому, более-менее забытый всеми, Пуаро сидел в своем кресле, потягивая кофе, и наблюдал за окружающими, как кошка наблюдает за стайкой птиц, сидящих перед ней, не будучи еще готовой к прыжку.
После суток блуждания по дому и изучения его начинки наследники Ричарда Эбернети были готовы высказать свои пожелания и, если это понадобится, бороться за них.
Сначала разговор вертелся вокруг споудовского сервиза[72], с которого они только что ели десерт.
– Думаю, что мне не так уж долго осталось жить, – сказал Тимоти слабым, меланхоличным голосом. – И у нас с Мод нет детей, поэтому я думаю, что нам не стоит отягощать себя бессмысленными приобретениями. Но из сентиментальных соображений я бы хотел получить этот десертный сервиз. Я помню его в старые добрые времена – сейчас он, конечно, вышел из моды, и я понимаю, что десертные сервизы в наши дни мало кому нужны, но тем не менее… Я бы вполне удовлетворился этим сервизом и, может быть, застекленным шкафчиком в стиле буль[73] из Белого будуара.
