— Я не желаю никаких конкретных слов. Я просто хочу знать, что происходит. Я хочу знать, почему. Полагаю, этого я вправе от тебя требовать.
— Значит, ты была дома.
— Разумеется, я была дома. А ты что думал? Или ты надеялся, что об уходе мужа меня известят журналисты? Я так понимаю, ты совершил этот шаг у них на глазах?
— Основную часть вещей я перевез вчера ночью. Остальное утром. Журналистов еще не было.
— Где ты поселился?
— Это не важно.
— Да? Почему? — Она посмотрела на дверь. Припомнила выражение лица бухгалтерши, когда та увидела Ив за спиной Алекса. Что это было? Тревога? Смятение? Вина? Что? — Кто она? — спросила Ив.
Алекс устало закрыл глаза. Казалось, ему потребовалось усилие, чтобы снова открыть их.
— Так ты думаешь, все дело в этом? В другой женщине?
— Я здесь для того, чтобы понять, в чем дело.
— Я вижу. Но я не знаю, смогу ли тебе объяснить. Нет, не так. Я могу объяснить. Я могу объяснить и объяснять хоть до завтра, если ты этого от меня хочешь.
— Это для начала.
— Да начинать-то бессмысленно. Ты все равно не поймешь. Поэтому для нас обоих будет лучше, если мы разойдемся в разные стороны без тягомотины и избавим друг друга от худшего.
— Ты хочешь развода. Да, так? Нет. Подожди. Не отвечай пока. Я хочу убедиться, что поняла. — Ив прошла к столу, положила на него сумочку и повернулась к Алексу. Он стоял на прежнем месте, у двери. — Я только что пережила худшую неделю в своей жизни, и продолжение еще последует. Меня попросили выйти из правительства. Меня попросили не баллотироваться в парламент на следующих выборах. Мою личную жизнь марают во всех таблоидах страны. А ты хочешь развода.
Алекс вздохнул, посмотрел на нее, но ничто в его взгляде не говорило о понимании. Он словно удалился в другой мир, обитатели которого в корне отличались от стоявшей перед ним женщины.
— Посмотри на себя, — измученно проговорил он. — Черт, Ив. Хоть раз посмотри на себя.
— В каком смысле?
— Посмотри, кто ты есть.
Голос его не был ни ледяным, ни жалостным. В нем звучала покорность, которой она никогда не слышала раньше. Он говорил как человек, принявший решение и не заботящийся о том, поймет она его или нет. Ив сложила руки на груди, впившись пальцами в локти, и сказала:
— Я прекрасно знаю, кто я. В настоящий момент — пища для всех газет страны. Объект всеобщего осмеяния. Еще одна жертва безумного желания журналистов сформировать общественное мнение и добиться изменений в правительстве. Но я еще и твоя жена, и как твоя жена я хочу прямых ответов на некоторые вопросы. После шести лет брака я заслуживаю большего, чем эта психоговорильня, Алекс. «Посмотри, кто ты есть» — это достаточное основание лишь для хорошего скандала. Который я тебе и обещаю, если ты не объяснишься. Я ясно выражаюсь?
— Ты всегда ясно выражалась, — ответил ее муж. — Только я все неясно воспринимал. Не видел того, что было у меня под носом, потому что не хотел видеть.
— Ты несешь полную чушь.
— Для тебя чушь. Это естественно. До последней недели я сам посчитал бы это чушью. Чепухой. Глупостью. Полной ахинеей. Чем угодно, только не правдой. Но потом исчезла Шарли, и мне пришлось взглянуть на нашу жизнь без розовых очков. И чем больше я на нее смотрел, тем больше отвратительного в ней находил.
Ив замерла. Их словно бы разделило не только пространство, но и ледяная стена.
— А ты ожидал, что после похищения Шарлотты наша жизнь будет прекрасна? — поинтересовалась она. — После убийства Шарлотты? После того, как ее рождение и смерть стали для всей страны источником нездорового ажиотажа?
— Я ожидал, что ты поведешь себя по-другому. Я ожидал слишком многого.
— Да что ты? И чего же именно ты от меня ожидал, Алекс? Власяницы? Обритой и посыпанной пеплом головы? Разодранных одежд? Каких-то ритуальных выражений скорби, которые ты смог бы одобрить? Ты этого хотел?
Он покачал головой.
— Я хотел, чтобы ты была матерью, — ответил он. — Но понял, что на самом деле ты женщина, родившая ребенка по ошибке.
Ив почувствовала, как ее охватывает жаркий, неистовый гнев.
— Да как ты смеешь предполагать…
— Когда пропала Шарли… — Он умолк, глаза у него покраснели. Он резко откашлялся. — Когда пропала Шарли, ты с самого начала дрожала только за свой политический имидж. Даже сейчас, когда она мертва, ты беспокоишься только о своем имидже. И весь сыр-бор со статьей Лаксфорда тоже разгорелся из-за твоего имиджа. И вот теперь я, мое решение, мой поступок — для тебя не более чем царапинка, портящая твой имидж, выбоинка на твоем политическом пути, нечто, что придется объяснять прессе. Ты живешь в мире, где видимость ставится выше сути. Я был просто слишком глуп, чтобы осознать это, пока не убили Шарли. — Он взялся за дверную ручку.
— Алекс, — произнесла Ив, — если ты сейчас меня бросишь… — Но она не знала, как закончить угрозу.
Он повернулся к ней.
— Я уверен, что ты сумеешь придумать красочный эвфемизм — возможно, даже метафору, — чтобы объяснить журналистам происшедшее между нами. Назови это как хочешь. Мне безразлично. Лишь бы между нами все закончилось.
Он распахнул дверь, сделал шаг в коридор, где его встретил шум ресторанной кухни, потом остановился, обернулся к Ив. Она подумала, что сейчас он скажет что-нибудь об их прошлом, об их совместной жизни, об их готовом прерваться супружеском будущем. Но вместо этого Алекс произнес:
— Пожалуй, самой большой бедой было мое желание найти в тебе любящую душу и вера в то, что желаемое и есть действительное.
— Ты собираешься выступить перед прессой? — спросила она.
Он ответил ей ледяной улыбкой.
— Боже мой, Ив, — произнес он. — Господи. Боже мой.
Лаксфорд нашел ее в комнате Лео. Она разбирала рисунки сына и раскладывала в аккуратные стопки по темам. Здесь были тщательные копии ангелов Джотто, Мадонн и святых. Выполненные быстрыми штрихами изображения балерин и лучших танцоров. Рядом маленькая стопка с животными, в основном белками и мышами. И отдельно, в центре — мальчик, уныло сидящий на трехногом табурете за тюремной решеткой. Рисунок был похож на иллюстрацию к детской книжке. Не из Диккенса ли взял ее Лео, подумалось Лаксфорду.
Фиона разглядывала этот последний рисунок, прижимая клетчатую пижамную курточку сына к щеке и тихонько раскачиваясь на стуле.
Лаксфорд не представлял, как она перенесет новый удар, который он на нее обрушит. Всю дорогу из Вестминстера в Хайгейт он боролся со своим прошлым и совестью. Но не придумал, как, не слишком травмируя жену, сообщить ей о теперешнем требовании похитителя. Поскольку весь ужас состоял в том, что у него не было сведений, которых требовал от него этот человек. И Лаксфорд не мог представить, как ему сказать Фионе, что жизнь их сына лежит на чаше весов, на противоположную чашу которых ему положить нечего.
— Тебе звонили, — тихо проговорила Фиона. Она не отрывала взгляда от рисунка.
У Лаксфорда засосало под ложечкой.
— Он…
— Не похититель. Сначала твой босс, Питер Огилви. Он хотел знать, почему ты скрыл происшедшее с Лео.
— Господи боже, — прошептал Лаксфорд. — Кто ему донес?
— Он сказал, чтобы ты сразу же ему перезвонил. Сказал, что ты забываешь свои обязательства перед газетой. Что ты ключ к самой сенсационной истории года, и если ты утаиваешь сведения от собственной газеты, он хочет знать, почему.
— О, господи, Фи. Прости меня.
— Еще звонил Родни. Он хочет знать, что ставить завтра на первую полосу. А мисс Уоллес хочет знать, следует ли ей разрешать Родни использовать твой кабинет для совещаний. Я не знала, что им ответить, и сказала, что ты перезвонишь, когда сможешь.
— К черту их.
Она тихонько раскачивалась на стуле, словно ей удалось отрешиться от происходящего. Лаксфорд нагнулся к ней и поцеловал в макушку цвета меда.
— Я так боюсь за него, — сказал Фиона. — Я представляю его одного. Замерзшего. Голодного. Он храбрится, но все время недоумевает, что же случилось и почему. Помню, мы читали историю о похищении, где жертву положили в гроб и закопали живой с запасом воздуха. И найти ее нужно было до того, как она задохнется. И я так боюсь, что Лео… что кто-то может причинить ему вред.
— Не надо, — сказал Лаксфорд.
— Он не поймет, что случилось. И я хочу что-то сделать, чтобы помочь ему понять. Я чувствую себя такой никчемной. Сижу здесь и жду. И не в состоянии ничего сделать, когда где-то там какой-то человек держит в заложниках весь мой мир. Я не могу думать об ужасе, который испытывает Лео. И не могу думать ни о чем другом.
Лаксфорд встал на колени рядом со стулом. Фиона повернулась к нему лицом, коснулась виска, опустила руку на плечо.
— Я знаю, что ты тоже страдаешь. Я знала это с самого начала, но не хотела видеть, потому что искала виноватого. И ты подвернулся.
— Я это заслужил. Если бы не я, ничего этого не случилось бы.
