— По самой уважительной. Я предпочла скорѣе разорвать его чѣмъ бросить такому человѣку какъ вы! Какова была первая вѣсть, дошедшая до меня поутру? Что я услыхала именно въ то самое время, когда мои замыселъ созрѣлъ? Я узнала, что вы — вы!!! — первый обратились къ полиціи. Вы были дѣятелемъ, начинателемъ; вы болѣе всѣхъ хлопотали о розыскѣ драгоцѣнности! Вы простирали свою смѣлость до того, что желали переговорить со мной о пропажѣ алмаза, того алмаза, который сами украли, того алмаза, что все это время былъ въвашихъ рукахъ! Послѣ этого доказательства вашего отвратительнаго лукавства и хитрости, я разорвала письмо. Но и тогда, — въ то время какъ меня до бѣшенства доводили пытливые разспросы полицейскаго, присланнаго вами, и тогда въ умѣ моемъ тяготѣло что-то роковое, не дозволявшее мнѣ выдать васъ. Я оказала себѣ: «онъ игралъ низкую комедію предъ всѣми домашними. Посмотримъ, сыграетъ ли онъ ее предо мной.» Кто-то сказалъ мнѣ, что вы на террасѣ. Я заставила себя глядѣть на васъ и говорить съ вами. Вы забыли что я вамъ говорила тогда?
Я могъ бы отвѣтить, что помню все до единаго слова. Но къ чему бы послужилъ этотъ отвѣтъ въ такую минуту? Могъ ли я сказать ей, что слова ея удивили меня, огорчили, выказали мнѣ ее въ состояніи опаснаго нервнаго раздраженія, и даже возбудили во мнѣ минутное сомнѣніе, точно ли пропажа алмаза составляетъ для нея такую же тайну какъ и для всѣхъ насъ, но что я не видалъ въ нихъ ни проблеска дѣйствительной правды? Не имѣя ни малѣйшаго доказательства для возстановленія своей невинности, могъ ли я увѣрить ее, что я менѣе всякаго посторонняго человѣка догадывался объ истинномъ смыслѣ ея словъ, сказанныхъ мнѣ на террасѣ?
— Можетъ-быть, вамъ удобнѣе забыть это; мнѣ — приличнѣе вспомнить, продолжала она:- я знаю что я говорила, потому что обдумала это про себя прежде чѣмъ сказать. Я давала вамъ возможность за возможностью сознаться въ правдѣ. Я ничего не пропустила изъ того, что могла сказать, и развѣ только прямо не сказала вамъ, что знаю какъ вы совершили кражу. А вы, вмѣсто всякаго отвѣта, поглядѣла на меня съ видомъ удивленія, и невинности въ лукавомъ лицѣ, точь-въ-точь какъ смотрѣли на меня сегодня, какъ и теперь смотрите! Въ то утро я разсталась съ вами, узнавъ наконецъ, что вы такое была и есть, — самый низкій изъ всѣхъ негодяевъ.
— Еслибы вы въ то время высказалась, Рахиль, вы могли бы разстаться со мной, зная, что жестоко оскорбили невиннаго.
— Еслибъ я высказалась предъ другими, возразила она съ новымъ взрывомъ негодованія:- вы были бы опозорены на всю жизнь! Еслибъ я высказалась наединѣ съ вами, вы бы отвергли это, какъ и теперь отвергаете! Не думаете ли вы, что я бы вамъ повѣрила? Развѣ задумается солгать человѣкъ, сдѣлавшій то, что вы сдѣлали на моихъ глазахъ, а потомъ поступившій такъ, какъ вы поступили при мнѣ? Повторяю вамъ, я ужаснулась вашей лжи послѣ ужаса при видѣ вашего воровства. Вы говорите объ этомъ какъ о недоразумѣніи, которое можно разсѣять нѣсколькими словами! Ну, вотъ конецъ недоразумѣнію. Что же, дѣло поправлено? Дѣло остается совершенно попрежнему. Теперь я вамъ не вѣрю! Не вѣрю тому что вы нашли шлафрокъ, не вѣрю въ письмо Розанны Сперманъ, не вѣрю ни слову изъ того что вы говорили. Вы украли его, — я это видѣла! Вы притворялись, будто помогаете полиціи, — я это видѣла! Вы заложили алмазъ лондонскому ростовщику, — я въ этомъ увѣрена! Вы набросили подозрѣніе въ вашемъ позорномъ дѣлѣ (благодаря моему молчанію) на человѣка невиннаго! Вы на другое утро бѣжали съ своею покражей на континентъ! Послѣ всѣхъ этихъ низостей оставалось лишь одно что вы могли еще сдѣлать: это придти сюда съ послѣднею ложью на устахъ, — придти сюда и сказать мнѣ, что я была несправедлива къ вамъ!
Останься я еще хоть на минуту, какъ знать, не вырвались ли бы у меня такія слова, о которыхъ въ послѣдствіи я сталъ бы вспоминать съ тщетнымъ раскаяніемъ и сожалѣніемъ. Я прошелъ мимо нея и вторично отворилъ дверь. И она вторично, съ бѣшеною назойливостью раздраженной женщины, схватила меня за руку и преградила мнѣ дорогу.
— Пустите меня, Рахиль! сказалъ я:- право лучше будетъ для насъ обоихъ. Пустите.
Истерическое волненіе колыхало ея грудь; ускоренное, судорожное дыханіе почти касалось моего лица, въ то время какъ она удерживала меня возлѣ двери.
— Зачѣмъ вы пришли сюда? упорствовала она въ отчаяніи. — Повторяю вамъ, зачѣмъ вы сюда пришли? Не боитесь ли вы что я васъ выдамъ? Теперь, когда вы стали богатымъ человѣкомъ, когда у васъ есть положеніе въ свѣтѣ, когда вы можете жениться на лучшей изъ всѣхъ здѣшнихъ женщинъ, — не боитесь ли вы, что я скажу то, чего не говорила до сихъ поръ никому кромѣ васъ?. Я не могу это сказать! Не могу выдать васъ! Если можно быть хуже васъ, то я хуже васъ самихъ!
Она разразилась рыданіемъ и слезами. Она гнѣвно старалась подавить ихъ и все крѣпче держала меня.
— Я не могу вырвать васъ изъ своего сердца, сказала она:- даже теперь можете расчитыватъ на постыдную, безсильную слабость!
Она внезапно выпустила меня, покинула рука и безумно заломила ихъ въ воздухѣ.
— Ни одна женщина въ мірѣ не рѣшилась бы позорить себя прикосновеніемъ къ нему! воскликнула она:- Боже мой! я презираю себя болѣе чѣмъ его самого!
Слезы невольно рвались у меня изъ глазъ, ужасъ этого положеніи становился невыносимымъ.
— Вы однако узнаете какъ несправедливо оскорбила меня, оказалъ я:- или мы никогда болѣе не увидимся!
Съ этими словами я оставилъ ее. Она вскочила съ кресла, на которое бросилась за минуту предъ тѣмъ; она встала, благородная душа, и послѣдовала за мной въ другую комнату, провожая словомъ милосердія на прощанье.
— Франклинъ! сказала она:- я прощаю васъ! О, Франклинъ, Франклинъ! Мы никогда больше не увидимся. Скажите, что вы меня прощаете!
Я обернулся, и она могла видѣть въ лицѣ моемъ это и уже не въ состояніи говорить, обернулся, махнулъ рукой и едва разглядѣлъ ее въ туманѣ, какъ призракъ, сквозь одолѣвшія меня слезы. Мигъ спустя невыносимая горечь миновала. Я опять очутился въ саду и уже не видѣлъ, не слыхалъ ея.
Поздно вечеромъ ко мнѣ на квартиру неожиданно зашелъ мистеръ Броффъ.
Обращеніе адвоката замѣтно перемѣнилось. Оно утратило обычную развязность и живость. Онъ первый разъ въ жизни молча пожалъ мнѣ руку.
— Вы ѣдете обратно въ Гампстедъ? сказалъ я первое, что пришло въ голову.
— Я только что изъ Гампетеда, отвѣтилъ онъ: — мнѣ извѣстно, мистеръ Франклинъ, что вы наконецъ добились правды. Но, говоря откровенно, еслибъ я могъ предвидѣть, чего это будетъ стоить, а предпочелъ бы оставить васъ въ невѣдѣніи.
— Вы видѣли Рахиль?
— Я зашелъ къ вамъ, проводивъ ее назадъ въ Портлендъ-Плесъ; отпустить ее одну въ экипажѣ не было возможности. Принимая во вниманіе, что вы видѣлись съ нею въ моемъ домѣ и съ моего позволенія, я почти не могу считать васъ виновнымъ въ томъ потрясеніи, которое произвело въ ней это несчастное свиданіе. Въ моей власти лишь позаботиться о томъ, чтобъ эта бѣда не повторялась. Она молода, въ ней много рѣшимости, время и покой помогутъ ей оправиться. Я хочу быть увѣреннымъ, что вы ничѣмъ не помѣшаете ей выздоровленію. Могу ли разчитывать на то, что вы не станете добиваться вторичнаго свиданія съ ней, — по крайней мѣрѣ безъ моего согласія и одобренія?
— Послѣ того что она выстрадала, и послѣ того что я самъ выстрадалъ, сказалъ я, — можете положиться на меня.
— Вы обѣщаете?
— Обѣщаю.
Это, повидимому, облегчило мистера Броффа. Онъ отложилъ шляпу и придвинулъ свое кресло поближе къ моему.
— Ну, это рѣшено! сказалъ онъ:- теперь о будущемъ, — я разумѣю ваше будущее. По-моему, результатъ необычайнаго оборота, который приняло теперь это дѣло, въ краткихъ словахъ вотъ каковъ: прежде всего, мы увѣрены, что Рахиль сказала вамъ всю правду и какъ нельзя болѣе откровенно. Вовторыхъ, — хотя мы и знаемъ, что тутъ должна быть какая-то ужасная ошибка, — едва ли можно осуждать ее за то, что она считаетъ васъ виновнымъ, основываясь на свидѣтельствѣ собственныхъ глазъ, подкрѣпляемомъ обстоятельствами, которыя, повидимому, неопровержимо говорятъ противъ васъ.
Тутъ я прервалъ его.
— Я не осуждаю Рахили, оказалъ я;- я только сожалѣю, что она не могла заставить себя высказаться яснѣе въ то время.
— Это все равно что жалѣть, зачѣмъ она — Рахиль, а не другая, возразилъ мистеръ Броффъ. — Но даже, и въ такомъ случаѣ я сомнѣваюсь, чтобы дѣвушка, нѣсколько деликатная, и желавшая выйдти за васъ замужъ, смогла сказать вамъ въ лицо что вы воръ. Какъ бы то ни было, это не въ характерѣ Рахили. Въ дѣлѣ вовсе не похожемъ на ваше, которое, впрочемъ, поставило ее въ положеніе нѣсколько сходное съ теперешнимъ относительно васъ, она, какъ мнѣ извѣстно, руководствовалась тѣми же побужденіями, который обусловила ея поступокъ съ вами. Кромѣ того, какъ она говорила мнѣ сегодня по дорогѣ въ городъ, еслибъ она въ то время и ясно высказалась, то все-таки не повѣрили бы вашему отрицанію, точно такъ же какъ не вѣрить ему теперь. Что вы на это отвѣтите? Тутъ нечего отвѣчать. Ну! Полно! Мой взглядъ на это дѣло, мистеръ Франклинъ, оказался совершенно ложнымъ, согласенъ, — но въ теперешнихъ обстоятельствахъ совѣтъ мой все-таки можетъ пригодиться. Я вамъ откровенно скажу, что мы будемъ напрасно тратить время и безъ всякой пользы ломать себѣ голову, если захотимъ возвращаться къ прошлому и разматывать эту страшную путаницу съ самаго начала. Закроемъ же глаза рѣшительно на все случившееся прошлый годъ въ деревенскомъ домѣ леди Вериндеръ; и отъ того, чего нельзя развѣдать въ прошломъ, обратимся къ тому, что можно открыть въ будущемъ.
