Больше всего простонародье задевает за живое, когда у человека хватает наглости ни на кого не горбатить. Этого толпа не прощает. Причем с давних пор. В чем и убедилась на собственном опыте Мария-Антуанетта.[7]
Хозяин оглядел свою черную тачку со всех сторон. Олэн подумал, что, найди он хоть одну царапину, снова врежет по носу или еще куда-нибудь, поэтому полицейская сирена его скорее обрадовала.
В первую очередь стражи порядка проверили бумаги Олэна. Но, полагаясь на численное превосходство, наручники надевать не стали. Из разбитого носа все еще текла кровь, и какой-то инспектор сначала протянул Олэну носовой платок, а уж потом подтолкнул к машине.
– Теперь они еще нянькаться с ним будут, – хмыкнули в толпе.
Турист тоже забрался в полицейскую машину. Дело выглядело проще простого. Пострадавший напишет жалобу, а вору ничего не останется, кроме как признать очевидный факт. Это называется «взять с поличным».
Суд вынесет приговор максимум через сорок восемь часов. Но это намного лучше, чем иметь дело с судебным следователем. У этих типов слишком нездоровое любопытство.
В участке зарегистрировали жалобу истца и вернули ему машину. Он ушел, бросив на вора последний уничтожающий взгляд.
– Я увидел включенный мотор и потерял голову… Я безработный, – жалобно захныкал Олэн.
– Судимостей нет? – спросил инспектор.
– Ни одной!
У него взяли отпечатки и проверили в управлении. Олэн сказал правду.
– Чем ты занимался раньше?
– Гонщиком был.
Полицейские расхохотались. Олэн шмыгнул носом и повесил голову. Типичный неудачник.
– Четыреста третья модель на дизеле не срывается с места, как «феррари»! – сказал инспектор.
Олэн робко кивнул. «Дадут десять месяцев или год условно… Как-нибудь отмажусь…» – подумал он.
– Постоянно ты живешь в Марселе. Значит, здесь остановился в гостинице?
– Нет, я только что приехал. Ночным поездом…
Полицейский написал короткое заключение. Всего несколько строчек.
– Раз тебя взяли с поличным, предстанешь перед судом, и очень скоро, – успокоил он Олэна.
В то время преобладали налеты и убийства.
Олэна усадили на скамейку и держали под надзором. В конце дня его должны были отвезти в следственную тюрьму, а пока оставшийся не у дел полицейский подсел поболтать. Он купил «дофин» и хотел знать, что устойчивее – его приобретение или «симка-1000». Держался парень весьма учтиво.
– Трудно сказать, это зависит от самой машины, – объяснил Олэн. – В любом случае на поворотах лучше малость срезать, чтобы не кувырнуться. – Он для наглядности взмахнул рукой.
В полдень дежурный принес поесть.
Олэн немного приободрился, но продолжал напускать на себя величайшую подавленность. Еще несколько полицейских явились потолковать о моторах.
– И сколько тебе удавалось выжать?
Олэн сделал вид, будто не замечает ухмылок и подталкиваний друг друга локтем.
– В среднем или на финишной? – спросил он.
– Пусть будет на финишной! – решил кто-то блеснуть умом.
– Двести восемьдесят пять.
Олэн и бровью не повел, слушая восхищенный свист.
– Жаль, что жизнь состоит не из одних прямых дорожек, – бросил проходивший мимо полицейский в штатском.
Олэн видел, как он исчез в глубине коридора, и, подавив желание скрипнуть зубами, улыбнулся.
– А чего ж ты бросил это занятие?
– В конце концов на меня мандраж напал, – с весьма трогательной кротостью признался Олэн.
Когда мужчина открыто говорит о своем страхе, это почти умиляет. В конце концов ему сунули газету и оставили в покое. Олэн спрятался за ней, но читать не стал.
Он думал о братьях Шварц и представлял себе их оскорбительные ухмылки.
А Бенедит? Она ничего не узнает. Она не читает никаких журналов, кроме литературных. Впрочем, Олэн решил, что, даже если Бенедит каким-то образом проведает о его аресте, он всегда сумеет наплести, скажем, о дурацком пари с приятелями-гонщиками, приехавшими в Париж по дороге в Латинскую Америку… этакая студенческая выходка… решил, мол, тряхнуть стариной…
Олэн давно убедился, что язык выручит из любой беды. Лишь бы голова работала. Ему казалось, что до свободы – рукой подать. Так было легче.
Вечером его отправили в отстойник вместе с двумя алжирцами и женщиной, только что прикончившей мужа. Она не плакала.
Олэна заперли в большой переполненной камере. Пока соседи таращили глаза на новичка, он их пересчитал. Восемь.
– Тачку спер? – поинтересовался маленький толстячок.
Олэн поглядел на его рассеченную бровь и кивнул. Лампочка заливала камеру тусклым желтоватым светом. Толстячок обратился к товарищам по несчастью.
– Вот так как! Я думал, это «утка», а это вовсе не «утка»! Это чистая правда…
– То есть? – спросил Олэн.
– Похоже, криминалка и впрямь глаз положила на угонщиков… или, если хочешь, на нас…
– Криминалка?… – повторил Олэн, прижимаясь спиной к обшарпанной стене.
– Ага! Потому-то нас и собирают в кучу. Серийная работа экономит время.
– Но мне сказали, что угон – не очень тяжкое преступление, – пробормотал Олэн, стараясь не выходить из образа.
Мысленно он отметил, как сокамерники дружно захихикали. С их точки зрения, он был отпетым фраером. Тощий тип в очках едва не зевнул Олэну в лицо.
– Не забывай, что налет на банк начинается с угона тачки, – напомнил он.
Парень говорил вкрадчиво, что твой счетовод.
Олэн посмотрел на стопку матрасов. Их было четыре штуки. Значит, по одному на двоих. А одеяла, наверное, внизу…
Олэн сел. Лучше уж спать сидя… Дело чертовски осложнялось.
– Ну, мне-то начхать, – продолжал толстяк. – Меня они знают, как облупленного… даже в курсе, кому я толкаю краденые колеса! Так чего дергаться? Я для них мелкая рыбешка…
Олэн закрыл глаза. Оставалось надеяться, что уголовная полиция тоже примет его за мелкую рыбешку, и держаться до конца.
Угонщиков поодиночке забирали из камеры, но обратно не приводили. Очевидно, в уголовном отделе не жаждали, чтобы те делились впечатлениями с дружками. Клиентов отправляли прямиком в тюрьму Сантэ.
Олэн наблюдал, как старожилы исчезают, а их места занимают новенькие.
На третий день наконец вызвали и его. Полицейский в синей рубашке и брюках того же цвета проводил его в большую комнату, роскошную меблировку которой составляли засиженное мухами большое зеркало, тяжелый стул и колченогий стол.
Здешний парикмахерский салон. Мужчина в штатском указал ему на стул, сунул в руки полную пены миску и принялся намыливать физиономию. Очень скоро мыло набилось в глаза и ноздри.
– Так положено перед судом? – вежливо спросил Олэн.
Ответа не последовало. Он собирался переспросить, но брадобрей ухватил его за нос и начал сбривать усы. Он мог бы неплохо зарабатывать на ярмарках, поднимая тяжести двумя пальцами. Олэн, как рыба, широко открыл рот.
Изрезанный, но выбритый, он шел по лестницам и коридорам. Впереди и сзади шествовали полицейские. В конце концов его привели в кабинет. Здесь явно преобладали черный и зеленый цвета.
За столом сидел ладный парень лет тридцати пяти с тонкими чертами лица и насмешливыми глазами. Это был не кто иной, как Поль, помощник комиссара Бло, но Олэн о том не догадывался. Впрочем, если записать все, чего он не знал, можно было бы составить чертовски богатую библиотеку.
Поль кивнул полицейским в форме, и те мгновенно испарились.
– Можешь сесть, – без выражения сказал он.
Олэн покорно опустился на стул. Машинально он потрогал воротничок, но галстук у него отобрали. А именно галстука ему очень не хватало. Поль, по-прежнему стоя, достал какие-то бумаги.
– Франсуа Олэн, родился в Алжире в апреле двадцать второго года… Отец – Мариус Олэн, сапожник, мать – Берта Казарес, учительница… Оба – покойные. – Поль, оторвавшись от чтения, взглянул на Олэна. – Учение – нерегулярное… армия… потом автомобильные гонки… пока пять лет назад не отобрали лицензию… Все верно?
– Да, месье, – отозвался Олэн, чувствуя, что тут совсем иная музыка, нежели в участке.
– Для кого ты стянул машину? – внезапно спросил Поль.
– Д… для себя…
– Догадываюсь. Но кому ты собирался ее перепродать?
– Я об этом не думал… Но покупателя, наверное, всегда можно найти…
– Отлично. Значит, покупателя у тебя не было?
– Нет, месье.
Поль что-то записал и, не кладя ручки на место, продолжал допрос:
– Ты только что приехал из Марселя?
– Да, месье.
– И в Париже ты, естественно, никого не знаешь?
– Нет, месье.
Поль снова заскрипел пером. Складывалось впечатление, что для него это сущая пытка. Когда он снова вскинул глаза на Олэна, тот прочитал в них такую усталость, что хоть плачь.
– Притомился, а? – поинтересовался инспектор.
Олэн кивнул. Поль достал из ящика стола галстук. Синий, как Южные моря, с красной ручной вышивкой – старинным «рено» на огромных колесах. Олэн его сразу узнал.
