Домой мы шли «нах хаузе», там мы «эссали» и «тринкали», а потом – после всех дел – «шлафали». Вы не поняли? Наверно, и не всякий немец понял бы то, что я сейчас сказал, бурую смесь немецкого с нижегородским, так сказать. Нам же преподавали это три, и в самом конце школы – четыре раза в неделю, так что даже тот, кто не хотел напрягаться, вынужденно вполне прилично осваивал язык. Того словарного запаса, что в нас впихивали, разумеется, оказывалось слишком много для обычных средних людей, и богатство выветрилось и улетучилось со временем, но основа до сих пор. Я, наверно, до сих пор мог бы объясниться с немцем и понял бы его, несмотря на полное отсутствие практики. Кстати, во время учёбы мы практикой занимались: точнее, учителя склоняли нас к поддержанию контактов с нашими сверстниками из берлинской школы, имевшей налаженные давно связи. То есть в Берлине имелась русская спецшкола, которую явно по приказу свыше случили с моей спецшколой, и однажды мне домой пришло пухлое письмо, обклеенное немецкими марками. Далёкий немецкий сверстник – то ли Курт, то ли Вернер, не помню точно – на корявом русском описывал свою жизнь и учёбу и предлагал стать бриффройндем. Что это такое? Друг по переписке: ничего особого не означающий статус, просто мы могли писать друг другу письма, тренируясь в языке и заодно в поддержании международных, так сказать, связей. Мир, дружба, фройндшафт: неужели не слышали? Они ведь тоже играли в пионеров: только у нас это выражалось в красных галстуках, у них же галстуки были синего цвета, так же как и пилотки.
Вот это я особенно запомнил: среди присланных однажды в нашу школу предметов имелись синие галстуки и плотные синие пилотки, одна из которых в конце концов оказалась у меня. Очень уж она мне понравилась и запомнилась, так что я даже хотел спереть её у одноклассника, счастливого владельца. Дело однако удалось решить мирным способом: присланные из ГДР предметы распределялись между всеми, и мне тоже достались какие-то значки, которые я в конце концов и выменял на пилотку. Я помню, как любил щеголять в ней: вряд ли кто-то понял бы меня, если бы я делал это на людях, и тем более во дворе и его ближайших окрестностях, набитых начинающими и продолжающими гопниками. Я мог со спокойной душой делать это дома и ещё в школе – где надо мной не стали бы издеваться. Школа, надо признать, вообще оказалась гуманным местом. Я хочу сказать: что если бы попал в другую школу, то наверняка пережил бы гораздо больше трудностей. Там же дело ограничивалось минимумом: присвоением пусть обидных, но не смертельных кличек, редкими конфликтами на личной почве и различными сложностями в учёбе. Кличка? Та же самая, что я называл вам: Хорёк. Помню, как-то смотрели мы с Сергеем фильм у него дома, где среди главных героев числился маленький и шустрый зверёк. Он мне так понравился и запомнился, что ещё какое-то время я говорил о нём в школе, пока всем не надоел: и в отместку меня назвали Хорьком, чтобы обидеть и унизить.
Однако здесь они просчитались: когда один из главных недругов в классе назвал меня впервые так, я представил себя на месте того реального пушистого зверька, преодолевающего сложности и препятствия. Он не давал никому спуску и в конце концов достигал поставленной цели, к которой стремился целую жизнь. Только мои цели были значительно выше и серьёзнее.
И главной из них – на ближайшие годы – стало освоение в совершенстве тех способностей и возможностей, что открылись у меня ещё до школы. Для этого требовалось место и время, и я, разумеется, не мог посвящать в детали никого вообще – включая мать, одноклассников и даже Сергея. Хотя нашёлся кое-кто, с кем я сошёлся и на этой почве.
Я имею в виду Коляна. Здоровый рыжий парень – года на три или четыре старше меня – давно уже был заметной фигурой в том дворе, где я чаще всего болтался. Играя в какие-нибудь «классики» или следя за бурно протекавшими «вышибалами», я постоянно сталкивался с ним: резко начинавший парень обещал стать главным хулиганом двора и ближайших окрестностей, что в конце концов и случилось. Он так активно вмешивался в различные дела, происходившие в округе, так последовательно раздавал направо и налево подзатыльники и выгребал мелочь у сопливых карапетов, не позаботившихся заранее о её сохранности, что с ним стали считаться все. Пострадавшие жаловались родителям, но что могли сделать обычные люди против подраставшего бандита, уже проявлявшего уйму ума и находчивости? Старая бабка, на чьё попечение он оказался оставлен уехавшими куда-то далеко родителями, абсолютно ничего не могла с ним сделать: он просто посылал её вместе с надоедавшими жалобщиками. Его ведь надо было ещё найти! Я как-то оказался у него в гостях: тугоухая бабка почти не слышала звеневший тихо звонок, сам же Колян не горел желанием общаться с людьми, так жаждавшими его видеть. Он хорошо знал – с кем ему видеться не стоит, удачно проскальзывая между ними и затаиваясь тогда, когда это было нужно.
В школу же он ходил только тогда, когда хотел. Разумеется, это была местная – простая и бандитская школа – где он умудрился стать известной личностью. К нему особенно и не приставали и давно махнули на него рукой, позволяя делать что угодно. В моей школе его бы выперли в два счёта! Ему просто не нужны были истории и математики, все же нужные науки он осваивал легко и непринуждённо, во дворе своего дома и окружающих окрестностях. Хотя кое-какие знания – к примеру, знание уголовного кодекса – ему бы очень пригодилось!
Однако такие вопросы, разумеется, не затрагивались в курсе школьной программы. А жаль: это знание облегчило бы Коляну приобщение к той жизни, избежать которой он особо и не пытался. Но я не буду забегать вперёд: до этого оставалось ещё далеко, пока же он успешно осваивал окружавший его мир, и, разумеется, не мог не заметить и меня. Ну я же рассказывал про свои финансовые дела: игры на деньги и прочее? Когда он впервые застал меня за таким занятием – в ранге победителя и, можно сказать, чемпиона – то среагировал адекватно: то есть отобрал весь мой выигрыш, наградив сочной увесистой оплеухой.
Особо жаловаться было некому: мать ничего не сумела бы сделать прирождённому хулигану и бандиту, тем более что я сам не слишком легальными средствами добывал те деньги. Если бы дело дошло до школьной директрисы: то кончилось бы печально, так что никто из близких мне людей так и не узнал о происшествии. Вместо этого я поступил по-другому: я решил сделать Коляна своим другом и покровителем. В конце концов мне это удалось.
Сошлись мы на почве любви к оружию. Ну я же рассказывал: какая игрушка мне понравилась бы больше всего? Пистолет! Колян в этом смысле ничем не отличался: он просто тащился от оружия, начиная с простых ножей и кончая пистолетами и автоматами. Он не отказался бы и от пулемёта! Разумеется, настоящее оружие в раннем школьном возрасте он достать никак не мог: он ограничивался пока простыми ножами и изображениями уже оружия серьёзного, выискивая их где только можно. Спёртая где-то книга –несколько раз мне показанная – содержала цветные и чёрно-белые иллюстрации всевозможных пистолетов, автоматов и пулемётов: это было что-то вроде энциклопедии, где он постоянно выискивал то, что хотел бы получить. Именно там я нашёл пистолет, который позже уже стал моим и из которого я, ну… сами понимаете.
Пока же Колян коллекционировал всевозможные ножи, кинжалы и финки: несколько перочинных ножичков были самой безобидной частью его собрания, и среди обычных предметов каким-то образом у него оказалось припасено настоящее боевое оружие. Кортик немецкого офицера – покрытый ржавчиной, но не потерявший силы и притягательности; нож-штык от автомата Калашникова, спёртый где-то в армии; и даже непонятно откуда взявшийся кинжал, судя по надписям и вензелям происходивший из Японии. Вполне возможно, что предназначался кинжал для харакири, во всяком случае именно под таким соусом преподнёс мне его Колян, когда показал впервые.
Однако в реальной жизни Колян ходил всегда с надёжным проверенным оружием – складным ножом с почти десятисантиметровым лезвием. Вытаскивая из штанов такую вещицу и поигрывая ею, то открывая лезвие, то с лязгом захлопывая его, он заставлял считаться с собой даже подростков – на несколько лет старше, тем более что для своего возраста он был высок и силён.
Но не только оружие стало связавшим нас мостиком: у нас оказалось общим ещё кое-что, гораздо более личное и глубокое. Я говорю о предках: так же как и мой отец, его родители находились в далёкой долгосрочной экспедиции – ну, сами понимаете, какой, только они, в отличие от моего отца, не бросали его и не отказывались от общения. Регулярно – хотя бы раз в месяц – они одаривали его очередным посланием, то есть обычно это делала мать, насколько я понял, сидевшая в зоне и отбывавшая меньший срок, чем отец, вляпавшийся по-крупному. Он был то ли медвежатником, то ли домушником, и уже не в первый раз испытывал превратности судьбы, предопределив, можно сказать, будущее Коляна. Да и кем ещё мог стать задиристый и наглый пацан, из которого так и пёрло: «а пошли вы все на, что хочу, то и делаю!», или так: «вы все овцы, и я буду вас как волк резать, резать и резать!»
