Дремотную тишину пляжа огласил женский голос:
- На моих уже половина пятого.
Клямин повернул голову к Серафиму:
- Слышь, Серафим, половина пятого. У меня заказ на шесть тридцать. Еще километров восемьдесят чеканить.
Серафим поправил фишку на картоне планшета и уставился на благодушного выкликалу в предчувствии долгожданной цифры. Толстяк не торопился; он высвободил руку из мешка. Растянув в улыбке хитроглазое лицо, взял бутылку с минеральной водой и отхлебнул глоток. Нос его, тяжелый, с фиолетовыми прожилками, покраснел от колкого газа. Толстяк чихнул, утерся концом махрового полотенца, оглядел таксиста повлажневшими глазами:
- Что, Антон, любят тебя бабы?
- Не пренебрегают? - вставил Параграф.
- Имею честь, - туманно ответил таксист и с недоумением взглянул на Параграфа. С этим белобрысым он не был знаком. Но где-то встречался, это точно. Так и не вспомнив - где, Клямин добавил: - Учти, Серафим, минут через тридцать я уеду.
- Подождешь, - вскользь обронил Серафим. Коротко и невыразительно, как бы провел взглядом по давно знакомой картине. - Что пить-то будешь? Коньяк? Джин?
- Я за рулем, - ответил Клямин.
- Он за рулем, - подтвердил Параграф.
- Я тоже за рулем, - усмехнулся Серафим. - Мы все за рулем.
- Что-нибудь безалкогольное. Если есть, - согласился Клямин.
Серафим кивнул в сторону сумки-холодильника. Возьми, мол, сам.
Клямин обвел глазами навес, заметил висящее на столбе клетчатое кепи. Снял. Обнаружил под кепи ржавый гвоздь. Поднес к нему бутылку пепси-колы. Зацепив нашлепкой, дернул. Коричневая холодная жидкость выплеснулась на руки и покрыла смуглую кожу белесыми кружевными разводьями. Запрокинув голову и плотно обхватив горлышко губами, он принялся пить. Он как бы играл на саксофоне и поднимал подбородок все выше, беря трудные ноты.
Опорожнив бутылку, Клямин швырнул ее в песок и вышел из-под навеса. Постоял, жмурясь от резкого света. Казалось, солнце гигантским парашютом прильнуло к песку, и Клямину приходилось ступать по его нагретому и обессиленному куполу.
Море приняло таксиста привычно и ласково. Он перевернулся на спину и разлепил ресницы. Прозрачные перистые облака морщили сиреневое небо. Реактивный самолетик блеклым крестиком прошивал их по диагонали, волоча кружевной шлейф. Точно осенял небо крестным знамением.
Теперь Антон Клямин был доволен, что приехал на пляж. А поначалу злился. Вчерашний телефонный звонок Серафима вывел его из себя. И без того все последние дни Клямина не покидало чувство тревоги. По опыту он знал, что многое проходит безнаказанно. И тревога подчас бывает напрасной, но все равно томление души стало его обычным состоянием, хотя внешне Клямин выглядел, как и прежде, лихим и веселым человеком…
Это началось со странной гибели автогонщика - горбоносого Михаила. Тот вывалился из окна своей квартиры. Клямин, можно сказать, был очевидцем несчастья. Он подвез пассажира из аэропорта к этому огромному кооперативному дому и, когда клиент расплачивался, услышал крик. Какие-то люди бежали под стрельчатую арку дома. Клямин выскочил из автомобиля, бросился следом. Он не сразу понял, отчего сбилась толпа. Люди показывали на распахнутое окно девятого этажа. На мостовой лежал человек в какой-то рыхлой, неестественной позе. Как куча тряпья. Клямин зашел с другой стороны и узнал в прижатом щекой к асфальту лице горбоносый профиль Михаила. Во дворе Клямин увидел человека в клетчатом кепи. Он стоял в стороне. Может, поэтому Антон и обратил на него внимание. В течение дня мысли Клямина не однажды возвращались к кооперативному дому. И всякий раз ему вспоминался человек в клетчатом кепи. Знакомое лицо. Но где они могли встречаться? Возможно, в машине. За день наглядишься на пассажиров до того, что каждый встречный на улице начинает казаться знакомым…
Смерть Михаила всколыхнула город. Многие хорошо знали Михаила - он жил широко, деньги у него водились, и немалые. Конечно, на автогонках такие не заработаешь, хотя ставки букмекеры держали высокие, и гонщикам тоже кое-что перепадало согласно уговору. Но главное - Михаил был классным жестянщиком. Он работал красиво и быстро, оборудовав под мастерскую какую-то загородную развалюху. Частники пригоняли сюда битые автомобили даже из других городов. Однако Михаила крепко донимали финорганы. Впрочем, это вряд ли могло послужить поводом к самоубийству. А то, что Михаил шагнул в окно своей квартиры без посторонней помощи, никто под сомнение не ставил. Такой крепыш - кто бы его вынудил…
Как-то Клямин пригнал к Михаилу в «ателье» собственный автомобиль - его отметил тягачом солдат-первогодок, крыло помял. Тогда-то Михаил и поделился с Кляминым своими заботами. А вообще горбоносый был в делах человеком скрытным, хоть и слыл рубахой-парнем… Необъяснимая гибель автогонщика внесла в душу Антона Клямина беспокойство и тревогу. Почему - он и сам не знал. Бывает же так, начинают вдруг душу бередить дурные предчувствия. И никуда от этого не уйти…
Клямин лег на живот и поплыл, осторожно раздвигая мягкую, податливую воду. Он любил плавать. И море он любил. Недаром служил срочную в Мурманске. На суше всегда находишься в тесном общении с людьми. На работе - с пассажирами, в парке - с приятелями. Голова идет кругом. В море же он ощущает одиночество, физически чувствует, как тело наполняется легкостью и здоровьем. Правда, на городском пляже особенного одиночества не приобретешь. Но в это время года уже можно на что-то рассчитывать. И в некотором смысле Клямин был рад телефонному звонку Серафима.
Уходящая вниз толща воды то сжималась в глухую зеленую массу, то светлела, разжижалась. Тогда из глубины наплывали медузы. Холодные, скользкие, ленивые. Медузам давно уже следовало уйти на юг, в теплые воды, а они все держались. Вероятно, еще долго простоят жаркие денечки.
Клямин нащупал дно. Проплыл еще несколько метров, встал в рост и вышел из моря, точно из бассейна…
Он с ходу повалился наземь и прижался щекой к горячему песку. Кольнула мысль, что Михаил лежал так же, припечатав щеку к асфальту двора. И руки его были вывернуты… Клямин подложил под живот кисть правой руки, а левую выбросил в сторону. И растащил ноги в странном, неживом изгибе…
В розовой пелене прикрытых век Клямин видел смазанные лица людей, собравшихся вокруг горбоносого гонщика. И в стороне от толпы того, в клетчатом кепи… Где же Клямин видел это кепи? Вот тебе и раз! Под дырявым пляжным навесом. На гвозде… А кто он, третий игрок в домино? Какое смешное прозвище - Параграф! Не тот ли это мужчина, который врезался в память Клямина? Конечно, он! Поэтому его лицо и показалось Клямину знакомым. Как же! Встречались у Серафима…
Розовая пелена в глазах густела, набухала, покалывала веки. И этот дурманящий запах нагретого песка. Сон останавливал сознание. Но заснуть Клямин не успел - кто-то тронул плечо. Властно, уверенно. Клямин приоткрыл правый, беспокойный, глаз и увидел у самого лица тощие ноги. Темные комковатые вены оплетали их наподобие растений-вьюнов…
- Лежишь как неживой. Солнце пригрело? - раздался голос Серафима.
Клямин оперся на руки и сел. Серафим опустился на корточки. Маленький ростом, он издали казался подростком, а вблизи выглядел старше своих пятидесяти четырех. Эта дряблая нездоровая кожа, седая волосатая грудь… Это сдавленное с висков морщинистое лицо…
- Выиграл? - поинтересовался Клямин.
- А то… Три раза кряду. Роману не повезло.
- На что играли-то?
- На что нам играть-то… На шалабаны… Ромка просил на завтра перенести расплату, голова, говорит, болит. Испортил мне курорт, подлец.
- На шалабаны, значит. Докатились… Послушай, Серафим: а кто третьим играл?
- Параграф? Адвокат. Умница. А что?
- Так. Знакомое лицо, а не припомню, - соврал Клямин.
- Адвокат, - повторил Серафим. - По особо важным поручениям. Голова.
- Головастее тебя?
- Ум - хорошо, два - лучше, - сказал Серафим. - Дело есть, Клямин. - Он поднялся, приглашая Клямина следовать за ним.
