Наталья Александрова - Сестра моя — смерть

И если бы не неугомонная Нина Михайловна, которой невтерпеж было пойти за малиной, а потом — не ее эрдель, то все было бы шито-крыто.

Надежда поглядывала на солнце и думала, как бы ей половчее расспросить пожилого милиционера Васильевича, когда тот явится к ней подписывать протокол. Ей хотелось знать, установили ли уже точное время смерти. Тогда можно было бы определить, в правильном ли направлении она мыслит. Во втором часу она выползла наконец из огорода, умылась, надела ситцевый сарафан, черный в меленький белый горошек, и отправилась за молоком к бабушке Мане. Она специально пришла пораньше и увидела, что тетя Шура уже сидит с бидоном в тенечке. Кошка Люська разлеглась на пороге хлева, ожидая порции парного молока. Жужжал шмель, из хлева слышались журчание молочных струй и ласковое бормотанье бабушки Мани — она беседовала с коровой.

— Добрый день, теть Шура, — сказала Надежда, усаживаясь на лавочку. — Как у вас огород?

— Какой у меня огород! — горько откликнулась тетя Шура. — Когда ихний дом получастка затеняет.

Это была заведомая не правда, но для начала разговора вполне годилось.

— Так ли уж и пол-участка? — притворно усомнилась Надежда.

— Приходи — сама увидишь. А где дом не мешает, там земля плохая, одни камни.

— Но огурцы-то есть?

— Огурцы есть, но разве в этом дело! — страстно ответила тетя Шура.

— Тетя Шура, — не выдержала Надежда, — что вы так себя изводите! Мало ли богатых людей теперь развелось! Что ж, из-за каждого нового русского здоровье свое гробить!

— Ай! Да ничего ты не понимаешь! — с досадой воскликнула тетя Шура. — Если бы были люди приличные, то я ничего… Но, Надя, точно тебе говорю — нечисто в том доме.

Ночами такое там делается — кровь в жилах стынет, оторопь берет.

— Ну, хозяева богатые люди, приезжают на выходные, как теперь говорят, оттянуться.

И считают, что за своим забором могут делать что хотят — никому их не видно.

— Не видно! — хмыкнула тетя Шура. — Но вот попомни мое слово, добром там не кончится.

— Да что они там делают такого страшного?

— А вот приходи ночью — увидишь! — В глазах тети Шуры зажегся маниакальный огонь.

«Плохо дело», — Надежда даже слегка отодвинулась на край лавки.

Тетя Шура обиженно замолчала. Ситуацию несколько разрядил приход бабы Мани с подойником.

— Хозяйка, дома ли? — послышался от калитки голос Васильевича.

— Заходите, заходите, — откликнулась Надежда, — с утра вас ждем.

Заметив ее, Васильевич почему-то не обрадовался.

— Мария Ивановна, подпишите тут и вот тут.

— Это штой-то?

— Протокол, — терпеливо объяснил Васильевич. — С вас вчера показания снимали?

— Ничего с меня не снимали, — рассердилась баба Маня, — только капитан нагрубил. Надя, глянь-ко, что там написано, очки долго искать.

— Не положено, — строго сказал Васильевич, — посторонним — не положено.

— Да ты в уме ли? Какая она посторонняя? Она ж свидетель.

— А капитан Свирбенко сказал, что раз документов нет, то никакой она не свидетель. Вы свою личность удостоверить можете? — обратился он к Надежде. — Нет? Ну тогда зачем вам эта головная боль?

— Значит, как десять раз меня по солнцепеку гонять, то я свидетель, а в документах я у вас не фигурирую.

— Да какая разница? Что вы такого видели, чего они не разглядели? Это капитан так сказал, — поправился Васильевич.

«Много чего, — подумала Надежда, но не стала спорить и собралась домой. — Ничего им рассказывать не буду, пусть сами крутятся».

Васильевич зачитывал бабе Мане протокол, составленный в очень расплывчатых выражениях. Действительно, две старухи близко к покойнику не подходили. Что они могли видеть?

— Уже известно, отчего он умер? — миролюбиво спросила Надежда Васильевича.

Тот отвел глаза.

— Не знаю я, медицина разбирается.

«Что тут разбираться? — удивилась Надежда, — Задушили человека весьма профессионально».

— И вскрытие делать будут? — прищурилась она.

— Уж больно вы, гражданка, любопытная! — огрызнулся Васильевич и набросился на попавшуюся ему на глаза тетю Шуру:

— Тимофеева Александра Федоровна, я вас предупреждал, чтобы прекратили писать! Время только у людей отнимаете!

— Раз сигнал, вы обязаны прореагировать, — упрямо ответила тетя Шура. — А из ваших никто не приехал, не поинтересовался, что тут у меня соседи выделывают.

— От других жалоб не поступало!

— Ай, все-то вы купленные, правды не найти!

— Ты, Тимофеева, полегче. — Васильевич и вправду обиделся.

Надежда поскорее выкатилась за калитку с бидоном и тетей Шурой.

— Вот так, Надя, ни у кого защиты не найти. Русским языком я им говорила, приезжайте вечером, только тихо, сами все увидите.

Смеются только, а капитан ругается нехорошо.

— Да что там увидеть можно, забор же глухой?

— Приходи завтра вечером, покажу, — решилась тетя Шура.

Надежда вспомнила физиономию капитана Свирбенко и согласилась.

А у капитана денек нынче выдался хлопотный. Накануне, после ухода своего опасного гостя он сделал над собой усилие и даже убрал подальше недопитую бутылку коньяку. Он долго сидел на крылечке, покуривая. И думал нелегкие думы. По зрелом размышлении страх его уменьшился, и он понадеялся, что дело обделает как надо. Значит, так, рассуждал капитан. Сколько человек видели тело? Он сам, Васильевич, шофер Валерка, еще доктор этот… как его… Цыплаков. И три тетки. Ну со свидетелями-то он быстро разберется. Бабки небось по старости ничего не разглядели, а тетка городская вообще тут никто и звать никак — она права качать не будет.

Васильевичу полтора года до пенсии — не станет он возникать, сделает, что скажут. На Валерку у него, капитана, уже давно три телеги в сейфе лежат, что взятки берет и машину служебную по личной надобности гоняет. Завтра он покажет бумаги Валерке, тот сразу поймет, что запросто может с работы слететь. Нынче и так в Оредеже с работой непросто, а уж такую — в милиции — и вовсе не найти. Так что Валерка сразу все с полувзгляда поймет, и пленка, на которой мужик задушенный сфотографирован, сама собой засветится. Остается врач. У него заключение, медицинский документ. И главное, уже все оформил, подлец, куда торопился?

Капитан встрепенулся и стукнул в окошко к сестре:

— Райка, спишь уже?

Сестра работала сменной медсестрой в больнице и вставала рано. Однако отвязаться от капитана было не так просто, поэтому через десять минут Раиса, позевывая, появилась на крылечке, застегивая халат.

— Что у вас Цыплаков какой-то мешком стукнутый?

— Неприятности у него, — ухмыльнулась Раиса, — жена уходит, к главврачу нашему.

— Да ну? И все знают?

— Ясное дело, у него уже жена к матери уехала и дочку с собой взяла.

— Ну-ну.

И с утра капитан захлопотал. Он позвонил в Лугу медицинскому начальству и в приватном разговоре, стесняясь и вздыхая, рассказал всю историю про блудливого главврача из оредежской больницы. Сама по себе такая история никого особенно не волновала, нынче не старые времена, аморалку никому не пришьешь. Никто не будет устраивать общего собрания и спрашивать с трибуны, имеет ли право человек, у которого отсутствуют твердые моральные принципы, руководить советской больницей. Все это так, говорил в трубку капитан Свирбенко, если бы перед отъездом не приходила к нему в милицию жена главврача и не грозилась убить себя, мужа и злую разлучницу. Еле-еле он ее спровадил, спустил дело на тормозах. Так что теперь эти-то открыто вместе живут, и как бы чего не вышло…

И нельзя ли от греха подальше Цыплаковых этих, хахальницу главврача с мужем, услать куда-нибудь хоть на время в отпуск, а там все, даст Бог, утрясется. Может, она и сама главврачу надоест, потому что, откровенно говоря, на взгляд капитана, баба-то страшная, одни кости, никакого приличного вида…

Лужское медицинское начальство, выслушав сбивчивую речь капитана, пожало плечами, но на всякий случай решило подстраховаться. И уже к вечеру Цыплаковым позвонили и предложили очень удачную, наполовину оплаченную семейную путевку в Сочи, якобы горящую. Цыплакова представила себя в новом купальнике на пляже в Сочи и махнула рукой на главврача. И в суматохе сборов медицинское заключение у Цыплакова куда-то затерялось. То есть он-то помнил, что передал его капитану, но Оредеж от Сочи весьма далеко. С шофером Валеркой, как и предполагал капитан, все прошло как по маслу, а Васильевич, выслушав откровенный приказ все забыть, вышел на крыльцо отделения милиции, плюнул на ступеньки, сказал вслух: «А пошли они все…» — и забыл.

Больница в поселке Оредеж была построена после войны. Это было добротное каменное здание с колоннами, оштукатуренное и выкрашенное грязно-желтой краской. Через небольшую площадь напротив стояло точно такое же здание с колоннами, только выкрашенное грязно-серой краской. Это был Дом культуры. Между ним и больницей находились четыре лавочки и две клумбы, засеянные ярко-красными цветами.