— Капнул кто-то, Валентина, — кашлянул от переживаний Сапрыкин. — Прямо к дому твоему подкатили, а я, дурак, и не видел. '
— Похоже, — думала вслух Долматова. — Но кто прознал? Я ведь никому, Семен, сам понимаешь
— Из девок твоих… никто, а?
— Нет, что ты! Себе хуже делать?! Нет, Светка с Нинкой не вякнут.
— А прапор твой? Ты же говорила, что недоволен он.
— Да не то что недоволен. Трусит он, боится. Говорит: хватит, мол, Валентина, попадешься. Уговаривал бросить, был такой разговор однажды.
— Ну вот, видишь. За этими мыслями…
— Да нет, Семен, Толька не скажет. Кто-то еще.
— Кто? — лицо Сапрыкина исказилось злобой. — Ни одна собака не видела, как я грузился. Все продумано, отработано, не первый год, Валентина.
— Тише, Семен, люди вон… Ты тоже хорош. Сказал бы, что мешок этот в контейнере и был, выбросил кто-то. У меня по документам все в порядке, я бы отказалась. Пусть бы в цехах искали, рубят-то микросхемы сам знаешь где.
= «Сказал»! Как бы не так! — шипел Сапрыкин. -
А зачем тебе в сарай понес? Если б просто в контейнере лежал…
— Да-а, влипли мы, Сеня-а…
— Не паникуй, дура! Раз у тебя с документами все в порядке, то… придумать надо что-то. Придумать!
Лихорадочный их разговор оборвался, они быстро разошлись в разные стороны, условившись, что если ничего не случится, то вечером встретятся у Валентины дома. Семен подъедет на своей «Волге», но не к самому, конечно, крыльцу, а станет в сторонке, у тех дальних берез, у магазина, а Валентина занавесит то крайнее окно: если что, это будет сигнал. Милиция может теперь за ними следить, надо это иметь в виду. И вообще…
Многозначительное это «вообще» сулило им обоим неприятности уже с этой минуты. Но ничего не случилось в этот день. Правда, минут за пятнадцать до конца смены раздался звонок, капитан из БХСС вежливо пригласил ее прийти завтра к начальнику управления товарищу Битюцкому, пропуск ей будет заказан. И Валентина так же вежливо и спокойно ответила, что обязательно придет. За минувшие два часа она придумала, кажется, неплохое и убедительное объяснение и с кислотой — да, просила на аккумулятор литра два-три, — и со злосчастным этим мешком: Сапрыкина она знает, понятно, на одном заводе работают, он ей позвонил уже с улицы, дескать, в контейнере нашел детали, кто-то подбросил. Она и сказала: раз не хочешь возвращаться, то завези ко мне домой, я потом принесу их на завод. Тебе все равно заезжать с кислотой… А откуда же она знала, что он две бутыли припрет, ей столько и не надо! И мешок этот… Отходы от деталей заводские, их надо было вернуть, а откуда они взялись в контейнере — да черт его знает. Вот вы, милиция, и ищите. А лучше пусть наши, заводские, поищут да признаются… В ее изоляторе брака никаких недостач нет, все накладные и сопроводительные листки оформляются как положено, ведется журнал, работают они коллективом, несут коллективную ответственность, народ у нее честный, проверенный…
И все же сердце Валентины тревожно билось, когда она торопливо шла домой, поминутно оглядываясь: не шпионит ли кто? Она даже знала по детективным фильмам, что следить за кем-то называется «сесть на хвост», но «хвоста» этого, кажется, не было, да и зачем теперь? Милиции надо было брать их с Семеном сразу же, а они медлят, значит, есть надежда, не все еще потеряно, Валентина.
Черная «Волга» Сапрыкина стояла уже под березами, у продмага, Семен вышел как раз из дверей, держал в руках пачки сигарет. (И зачем набрал столько? Или уже в тюрьму готовится?) Неприметно махнул ей рукой: дескать, я тут понаблюдал, все в порядке, иди домой. И вошел следом.
Они не стали откладывать дело в долгий ящик, твердо теперь выработали версию — про бутыли и мешок, как это и хотела Валентина. В самом деле, придраться к ней в изоляторе брака было нельзя, по документам все сходилось как нельзя лучше, пусть бы и дюжина бухгалтеров проверила ее от и до. Никто бы ничего не нашел и не доказал, потому что она все делала с умом. А Семену нужно взять все на себя, на собственную инициативу, одному легче будет выкрутиться. Мол, и сам виноват, и Долматову нечаянно подвел, тень на честного человека бросил. Она всего-то и просила что кислоты…
Скрипнула за распахнутым окном калитка, мелькнула зеленая тень, пришел Анатолий. Стал снимать у порога прорезиненный свой плащ с помятыми погонами, форменную фуражку, смотрел на жену и гостя расположенно, с пьяненькой улыбкой.
— О, Семен, ты? А я вижу — «Волга» твоя. Чего, думаю, он ее туда поставил?
— Да сигарет купил, там и машину оставил, чего разъезжать? — глухо отвечал Сапрыкин.
— А ты опять, милый, прилабунился, — мягко пожурила Валентина, не стала его ругать, нужно было сохранить сейчас у Анатолия хорошее расположение духа — разговор предстоял серьезный.
— Да малость было, Валюш, — кивал Анатолий. — У Витьки Романцова сынок родился, ну вот мы и… того.
— Ладно, Толя, садись, — сурово проговорила. Валентина.
Они сели за стол в зале, помолчали.
— Ты это, Толя, если милиция что будет спрашивать, помалкивай больше, понял? — уронил тяжело Сапрыкин.
— Ты о чем, Сеня? — тот простодушно выкатил на него осоловевшие удивленные глаза.
— Старый аккумулятор, сухой, есть?
— Ну… кажется, есть.
— Вот. Поставь его сейчас же на машину. Скажешь, если что, мол, просил жену принести с завода кислоты, для электролита.
— Да у нас тот, на «Жигулях», хороший, Валь! Ты че это? — искренне удивился Анатолий.
— Тебе говорят! Слушай! — в приказном, раздраженном тоне ответила Валентина, и Рябченко наконец понял: что-то случилось. Благодушие с его румяного, упитанного лица тут же сползло.
— А… Понял. Поставить старый аккумулятор. Так. Еще что? — теперь он дисциплинированно смотрел на обоих.
— Ну и все. Больше ты ничего не знаешь. Ко мне домой не приезжал, ничего не привозил. Понял?
Рябченко на этот раз лишь молчком мотнул головой. Он трезвел на глазах, во взгляде его появился заметный страх.
— Да не трусь ты, прапор, — усмехнулся Сапрыкин. — Ничего тебе не будет, если язык за зубами держать будешь.
— Но что случилось-то? Что? — почти выкрикнул Анатолий, но Сапрыкин не ответил ничего. Поднялся, попросил у Валентины спички, закурил, так в облачке табачного белесого дыма и пошел к дверям, сутуля спину, втянув голову в плечи. Было в его походке что-то зловещее, угрожающее.
Потом проскочила по их Тенистой черная «Волга», динамик в кухне рассказал новости, а Валентина с Анатолием все сидели за столом, молчали, и сумерки тихо, незаметно заползали в их дом…
В бюро пропусков областного управления внутренних дел, в просторной, похожей на холл гостиницы комнате у Валентины Долматовой потребовали паспорт. Она несколько удивилась тому, что милицейское бюро пропусков совсем не похоже на их, заводское, где в зеленой крашеной стене прорублено маленькое окошко и видно только руки сидящей там женщины. Здесь же, за невысокой, из полированного дерева, стойкой сидел молоденький круглолицый сержант, который со строгим видом принял из рук Валентины ее «молоткастый, серпастый», повертел в руках, сличил фотографию с «оригиналом» и только потом спросил, по какому она вопросу в УВД и к кому именно. Валентина, плохо спавшая эту ночь, по державшая себя и руках, сказала, что ее пригласил на беседу полковник Битюцкий, к девяти часам, вот она и явилась.
— Пригласил или вызвал? — с прежней строгостью в голосе уточнил сержант.
— Ну, пусть вызвал, — ответила Валентина, с трудом сдерживая себя. Чего этот сержантик выпендривается, зачем?
— Не «ну», а вызвал, — со значением проговорил сержант, хорошо, конечно, понимающий, что так просто гражданку эту начальник управления вызывать к себе не будет, какой-нибудь грешок за ней уже есть.
Сержант проверил свои записи, на Долматову В. В. действительно была заявка из службы Битюцкого, выписал ей пропуск удивительно красивым, почти женским, почерком, показал на дверь лифта — вот туда, на четвертый этаж. А хотите — по лестнице, лифт часто занят.
Но идти по лестнице с крутыми ступенями Валентина не хотела, да и не могла: силы вдруг оставили ее. Что еще скажет ей этот Битюцкий в выйдет ли она одна, без сопровождающих милиционеров из этого холодного, гулкого здания? Много она передумала за минувшую ночь, приготовилась уже к худшему, хотя в душе ее и жила маленькая надежда: раз сразу не взяли, значит… Но она не стала развивать эту призрачную пока надежду, рассчитывать особенно было не на что. Мало ли какой план у милицейского этого начальника! Знает, что никуда она, Долматова, от него не денется, улики налицо, и если покопать… И все же Валентина упорно гнала от себя мысли о худшем, выглядела спокойной. Анатолию она приказала строго-настрого: никому ничего не говорить, все отрицать, в ее дела не вмешиваться. Даст бог, отпустят, сказала она ему на прощание сегодня утром и пошла как в гости — приодетая и надушенная.
