уже совершенно спокойно, кивнул головой.
— Как хотите.
— В таком случае, я вас слушаю.
— Ну что ж. Думаю, что убийца ничего не может сказать в свое оправдание. Может быть, только то, что мы не любили друг друга: ни он меня, ни я его. Это был жесткий человек.
Он замолчал. Но Зентек не пошевелился. Он ждал, внимательно глядя на него своими спокойными, голубыми глазами. Шульц набрал в грудь воздуха.
— Когда Мария рассказала ему о себе и обо мне, он потребовал от нее, чтобы она уехала на неделю и после возвращения дала ему ответ, останется ли она с ним или уйдет ко мне. Я знал, что он не позволит ей самой сделать этот выбор. Это было только первое побуждение. Он мог выиграть. Она осталась бы с ним навсегда, если бы ему удалось ее сломить. Я очень любил ее. И боялся, что он все еще имеет на нее слишком большое влияние. Я боялся, что Мария может вернуться к нему. Она не позволила мне поехать с ней. Я дал ей слово, что останусь тут. Но я не мог спать по ночам. Я знал, что если Рудзинский не исчезнет с моей дороги, все может случиться…
Он снова замолчал. И снова Зентек не пошевелился.
— Я позвонил ему сегодня ночью… то есть под утро, в четыре часа… и попросил о встрече. Я не знал еще тогда, что я сделаю. Но знал, что я его убью. Но цианистый калий я на всякий случай взял с собой. Я не хотел этого… правда. Ведь он мог согласиться отдать мне Марию. Я хотел его просить, умолять, сделать все, что он захочет, только бы он отдал ее мне и не оказывал на нее давления. Я думал, что мне удастся его уговорить. Думал, что все обойдется без трагедии. Поверьте мне. Ведь никто не убивает, если только его к этому не вынуждают.
— Когда как, — спокойно заметил Зентек. — Чаще всего люди убивают, потому что им кажется, что они должны это сделать. Никто не должен убивать. Если бы был должен, то не подвергался бы наказанию. Абсолютная необходимость совершить какой-либо поступок не наказывается ни в какой из стран мира. К сожалению, убийство своих ближних еще не признано неотъемлемым правом граждан. Пожалуйста, продолжайте.
— Да. Рудзинский спокойно сказал мне, чтобы я приехал, раз мне этого хочется. И я приехал…
— Да?..
— Наш разговор длился около получаса. Он вначале пытался отнестись ко мне как к мальчишке. Я не позволил ему этого. Временами мы говорили весьма возбужденно. Но его самообладание, видимо, многого ему стоило, потому что он вдруг схватился за сердце и сел. Тогда я подумал, что у меня нет другого выхода. Я сделал вид, что жалею о происшедшем. Начал обращаться к нему «дорогой профессор», просил простить меня. Потом пошел в кухню и налил ему чаю. Всыпал в чашку цианистый калий, сам не понимая, что делаю. Подал ему чашку. Рука у него дрожала, но он сразу выпил чай. Я смотрел на него, когда он подносил чашку ко рту. Это было страшно… Потом он упал, как будто кто-то его ударил палкой. Он был мертв. Это произошло в течение секунды…
Он снова набрал в грудь воздух и замолчал.
— Ну дальше, — сказал Зентек, — я слушаю вас.
— Потом, — Шульц задумался, — потом я вытер все предметы, к которым прикасался, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Тихо закрыл за собой дверь. Она захлопнулась. В шесть утра у меня была назначена здесь встреча с двумя приятелями. Мы занимаемся решением одной очень важной проблемы. Уже два месяца нам не удается ее разрешить. Я приехал минут за пятнадцать до назначенного времени. И сразу принялся за работу.
— Во сколько вы приехали сюда?
— Примерно без четверти шесть.
— И это все?
— Все.
— Та-ак. И с шести часов вы отсюда не выходили?
— Нет. Мы без перерыва работали до той минуты, когда пришел посыльный и вызвал меня к директору.
— А ваши коллеги будут готовы подтвердить, что вы не расставались с ними с шести часов утра?
— Конечно. Но зачем это вам нужно? В конце концов вас интересует, что я убил Рудзинского, а не то, чем я занимался после этого.
— Разумеется, разумеется. И все было бы как нельзя лучше, если бы не тот факт, что в Варшаве вы не единственный химик.
— Я вас не понимаю.
— У нас в милиции тоже есть свои химики, и они совершенно определенно заверили нас, что профессор Рудзинский не мог умереть до половины восьмого утра.
— Это, должно быть, ошибка.
Но в голосе Хенрика Шульца уже не было той уверенности, с которой он описывал ход убийства.
— Боюсь, что нет. В ваших же интересах я предпочитаю верить им, а не вам. Поэтому давайте честно скажем себе, что вы не могли убить профессора, даже если бы хотели. Если ваши слова подтвердятся, то вы будете иметь то, что в криминальных романах называется «железным алиби», — Зентек слегка усмехнулся. — Впрочем, по совершенно иным причинам я ни на минуту не подозревал вас в отравлении Рудзинского.
— Вы меня — нет?..
Шульц встал, но сразу же опустился на стул снова.
— Вы меня не подозревали? — шепотом спросил он.
— Нет.
Шульц провел по лбу ладонью. Потом взглянул на сидящего напротив него человека. В глазах его было отчаяние.
— Что бы вы об этом ни думали, она этого не делала! — воскликнул он. Потом взял себя в руки и добавил уже тише: — Она не способна совершить преступление. Если бы вы ее знали, понимали бы это…
Зентек развел руками.
— Поскольку вы являетесь представителем одной из точных наук, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что не сказал ни слова на тему ее вины. Я мог бы даже совершенно спокойно сказать, что я не знаю, кого вы имеете в виду. И что самое удивительное, с той минуты, когда я вошел в эту комнату, я ни разу не сказал, что профессор Рудзинский был убит. Это вы, без всякого давления с моей стороны, признались в совершении преступления, в котором вас никто не обвинял. И когда мы пришли к выводу, что вы не могли совершить этого преступления, вы теперь пытаетесь с помощью эмоций доказать мне, что его также не совершила еще какая-то иная особа. Кого вы имели в виду?
— Как это? — прошептал Шульц. — Вы не имеете права издеваться надо мной!
— Конечно, у меня нет такого права. Поэтому я не издеваюсь.
— Значит, она не… —
