— Пить не дам. Водки, в смысле. Вы и так орете как оглашенные. Садитесь… парочка. Хоть бы потешили, рассказали, кто вас гонит.
Даня заплакала:
— Ты не представляешь! Рвануло на площадке, мента — в куски, мне — дверь и окна… Леву-то ведь убили! И это все один маньяк! Вот этот бородатый его вычисляет второй день!
— Первый пока, — сказал я и стал есть.
— Господи! — Даня отобрала у Светы носовой платок. — Я ношусь, прячусь, мину на дом прислали, вторую у двери положили… я-то тут при чем?!
После «взрыва эмоций», который я диагностировал как истерический статус, наступила тишина. У таких, как Даня, такое вдруг внешнее спокойствие означает начало опасного внутреннего процесса «созревания аффекта» с непредсказуемыми поступками в результате.
— Да ничего, — сказал я, — пока отдохнем. Там ваша с Левой квартира все равно под наблюдением… ничего не пропадет. Где мы сейчас, никакой маньяк не знает…
Даня отхлебнула чаю, стала есть. Голову опустила, глаз ее я не видел. Света задумчиво чесала ногтем свою голову, рассматривая что-то (извлеченное?) под торшером. Она там вся светилась под торшером, и я увидел, что у нее добрая и простецкая физиономия.
— Да, — кивнула Света, — вам бы выспаться надо. Врозь будете спать? А тебе, Данюша, я валерьянки накапаю. Этот у меня еще был… седуксен. Дать?
— Вот у Бориса, у них дома в Москве должен быть телефон или адрес этого Скокова. Он же их друг. Так?
— Я боюсь куда-либо звонить. Да там сейчас дочери! Им до Скокова?! Мать погибла, теперь — отец…
— Да уж, — кивнула мне Света, — никуда звонить не надо. Всегда утро вечера мудренее.
Даня, не глядя на меня, потянулась к моей сумке, и я не мешал ей. Полистала Генкину тетрадь.
— Ладно, Светка. Я пойду вымоюсь, и ты мне дашь чего-нибудь одеться. И спать. А этот психолог как хочет. Например, может удрать в Ростов Великий.
— Я, пожалуй, если найдутся вдруг мужские ботинки, любые, только сорок первого или сорок второго размера, и какая-нибудь куртка… я бы втихаря съездил сейчас к Полубеловой. Там что-то стряслось. Какая-то информация будет.
— Или тебя сцапают за взрыв, — сказала Даня, — как хочешь.
Она медленно встала и, размеренно шлепая по полу, удалилась как сомнамбула куда-то в глубину квартиры старинного раскроя (и потому дезориентировавшей меня).
— Мыться пошла. И спать, — констатировала невозмутимо Света, — у меня всяких башмаков много. Тут перебывало… и куртку твоего размера подберу, может, не модную, но подберу. В самом деле поедешь сейчас?
— Поеду.
— Смотри. Психолог?
— Психиатр.
— Разве есть разница? По мне — один черт. Хоть психолог, хоть психиатр, а весь день вроде пробегавши, не жравши, как моя покойная бабушка говорила… еще говорила, что, мол, на ловлю ехать — собак кормить. В смысле: не готов ты сегодня к подвигам, это видно. Подумал бы. Я бы поняла, если бы ты своих спасать кого поехал, а ты куда-то вроде к незнакомым, где неизвестно что…
Она поняла, что я не слушаю, и вышла в прихожую, где вскоре послышались характерные звуки от падающих на пол башмаков. Потом зашелестело.
Я налил себе чаю прямо из заварного чайника (весь вылил), похлопал ладонью по браунингу в кармане. Трижды прочитал в Генкиной тетрадке адрес Полубеловой, телефон же ее записал шариковой ручкой на тыле кисти. Я решил не брать с собой никаких вещей. В левом кармане нашлось немного денег. На транспортные расходы.
Пришла Света с курткой и башмаками:
— Выбирай. Но я тебе не советую. Он на «тачке» передвигается, маньяк-то?
— По-всякому. Двоих он сегодня убил сам. Застрелил. А меня и Даню пытался подорвать. С помощью… одного типа. Он ему заплатил, что ли. Вот тот и возит всякие посылки-бутылки.
— Тебе бы, чем рисковать и мучиться, надо бы с ментами связаться, устроить засаду у кого-нибудь из вас. Ну, так: показаться — высунуться и — молчок. Так вы либо этого посыльного, либо его самого… цап-царап!
— Здесь засаду? Он все адреса знает. Главное, милицию сюда уже нельзя после сегодняшнего. Я сам получаюсь в розыске. Мента взорвал. Пока они разберутся, маньяк ляжет опять на дно. А посыльного ликвидирует… эх, знал бы я сам, как лучше!
— Мне-то чудится, что ты, психолог, много на себя берешь. Ты бывал в таких делах?
— Бывал, — сказал я, — даже хуже этого. Далеко, не в Москве, есть человек, который все обо мне знает и мне безусловно поверит. Это потеря времени.
Я уже был одет. Одна пара башмаков почти впору. Куртка из тех, что носили лет десять назад. Когда я был молодой и шустрый.
— Что Даньке сказать, как проспится? — спросила Света, выпуская меня на лестницу.
— Что я уехал к Полубеловой… да, твой телефон?
Я записал номер на тыле кисти, подумав (черный юмор) о внимательных судмедэкспертах (очки, лупа), разбирающих строчки цифр на серой руке в морге.
На улице совсем завечерело. Девять часов. Я бегал уже с небольшими перерывами часов двенадцать. Марафон.
Полубелова жила на Кутузовском. Ехать мне опять пришлось по той же Плющихе.
Окна Дани выходили на другую сторону. У подъезда, кроме милицейской одинокой и пустой машины, я не заметил никаких признаков предвечерней трагедии. Прохожих по-прежнему было много.
Около десяти я позвонил в квартиру Полубеловой.
И мне не открыли.
Минут через пять, правда, открылась противоположная дверь:
— Там никого нет. Вы из милиции?
— Да. Когда все ушли?
— Час назад примерно.
— У вас собрали сведения?
— Да. Но я кое-что забыла сказать. (Мне повезло по-настоящему!)
— Тогда, может, я запишу?
Пожилая темнолицая женщина (вроде цыганки) пропустила меня в небогатую, но солидную («сталинский дом») квартиру. Где-то в глубине квартиры топали, двигали мебелью, шелестели голоса.
— Во сколько это случилось?
— Что? Сам взрыв? Часов, я говорила, в двенадцать. Она сама дома была. Сын на учебе. Я постеснялась что сказать-то — я же подсматривала в «глазок»… я видела, что ей передавали. Не просто посылку, статуэтку.
— Статуэтку?
— Он ей, тот мужчина, принес такую плоскую коробку, вот такую, небольшую. И сразу ушел. О чем они говорили, я не слышала. А Галя, она же такая странная, у нее, я говорила, что-то с головой не в порядке… она, еще не войдя к себе, стала открывать. Открыла в дверях. Стоит, смеется. А в руках… статуэтка белая, как из фаянса, как вон стоит у меня слон такой с хоботом.
— А у Гали был слон?
— Нет. Корова. Но без рогов.
— Телка!
— Ну, пускай, телка. Потом она дверь за собой закрыла, а через минуту, даже, может, меньше, у нее там грохнуло. Я думаю, тот мужчина, что принес корову, он даже еще из подъезда не вышел, он по лестнице пошел. У меня тоже дверь чуть не вылетела, вот так вот дерг-дерг! А у Гали дверь сама распахнулась… Я вышла погодя, заглянула, а она лежит сама вся в крови. И все побито, осколки всякие. Я ваших вызвала. Так что я дополнительно сообщаю, что не просто так посылка, а в виде коровы.
— Спасибо, — встал я, — вы не представляете, насколько это важно. От вас можно позвонить?
Я позвонил Свете. Даня, оказалось, проснулась, но лежит. В тетрадке Света нашла мне номер телефона Чацкой. Я сказал, что Полубелову взорвали и Даня никуда не должна выходить.
Я заметил, что «цыганка» смотрит на меня с подозрением во взоре. Я становился не совсем похож на милицейского работника. Но мне стало все равно. Я опять, во второй раз за вечер, набрал номер Чацкой.
— Я уже звонил, Ира. Соблаговоли выслушать. Это тот Андрей, что знаком тебе по Гаграм. Я сейчас работаю в органах. В течение нескольких дней всех, кто тогда собирался у Гиви, убивает какой-то маньяк. Подробнее могу рассказать только при встрече. Сейчас? Да, половина одиннадцатого. Ну? Мужа нет? Может, так и лучше. Хорошо.
Она продиктовала адрес.
Свидетельница-«цыганка» между тем удалилась в глубину «сталинской» квартиры, вероятно, за подмогой. Я не стал ждать, сказал в пространство: «Спасибо, до свидания» — и вышел вон.
Огни и тени. Прохожих значительно меньше. Больше ходят кучками. Одинокие торопятся к кому-то присоединиться. Маньяки и киллеры не присоединяются, бредут в одиночку. Я, с двумя пересадками, в одиннадцать двадцать прибыл к Ире «второй», Чацкой, в новорусскую квартиру из семи минимум комнат, и утонул в пышном, как австрийский хлеб, замшевом диване. Чем была вызвана перемена в Иркиных взглядах на меня? Ей было скучно. Она капала пеплом в напольную (места много!) пепельницу с заморским аппаратиком для «мгновенного» тушения сигарет. Она стала стройной, наштукатуренной и почти пожилой.
— Я вас всех и не помню, — сказала она, выслушав повесть о Гаграх, — но странные люди в той компании были. Например, тот же Генка, он мне запомнился какими-то изысками, разговорами на религиозные темы, что тогда было не в моде. Он и о космосе говорил, и об экстрасенсах… Тогда их еще не было? Значит, о колдунах. Тогда они уже были, и даже раньше. А тебе не приходит в голову, что перед смертью от рака (так ты говоришь?) Генка и нанял киллера, чтобы всех еще живых отправить на тот свет раньше себя? А почему бы нет? Из зависти к живым.
