— Зачем мне тогда было все сообщать?
— А он к тебе так хорошо относился, например.
— Но меня тоже пытались взорвать!
— Тогда я не знаю!
Она лениво и довольно равнодушно улыбалась. Уже не знаю чем так надежно защищенная, мужем ли «бугром», огромной прихожей, вахтером внизу — здоровяком в камуфляже со вздутыми карманами…
Этот же камуфляжник вполне мог любезно (если специально не предупредить) принести ей очередную взрывающуюся «телку».
— Конечно, кроме Генки, там ты еще задвинутый слегка был, еще одна там была с высокой, вот так, прической, на коленях все скакала у какого-то жирдяя…
— Полубелова, Галя.
— Может быть. Еще этот, такой длинный, нескладный там был парень, чего-то все гримасничал, нервничал, спорил. Я, помню, тогда еще подумала, что он дурак какой-то.
— Борис.
— Может быть. Я уж не помню. Сейчас у нас сколько? Да нет, ты не пойми как намек, что выгоняю, наоборот. Мне скучно одной, даже теперь страшно! Ты вполне можешь остаться ночевать.
Она холодным, но внимательным, коротким взглядом оценила выражение моей физиономии. Усмехнулась.
— Что? Молодой еще? Конечно, переспим. И мне развлечение. Сейчас так принято всюду… в лучших домах.
Я набрал номер сотового:
— Это я. Нет ничего, не случилось, я вынужден ждать здесь. У вас как? Слава богу! Будьте настороже! Нет, мне звонить нельзя.
Жена в сердцах швырнула трубку.
— Сейчас я принесу выпить и что-нибудь из закусона.
Ира удалилась за зеркальные овалы и замшевые полуокружности, причем «остатние» ее отражения еще долго мелькали в зеркалах.
Я хотел было набрать номер Светы, но пошел уже первый час ночи. Разбужу. Может, у этой светской Иры есть телефоны двух оставшихся обреченных.
Ира пришла с подносом. Я заметил, что она сорит на ковер и бесцеремонно обнажает грудь и ноги.
— Так красивее, — ответила она на мой взгляд.
— У тебя нет телефона Снежневских?
— А, Андрей! Ну как же! Профессор! Умеет жить. Долго болтался за бугром. Он как-то ночевал здесь. Но слабоват… ниже пояса. Я, правда, не в обиде… Он ведь тоже тогда был в горах? Ты считаешь, что и его могут… Он сам? Ну, ты, психиатр, совсем обнаглел! Андрей самый здоровый человек из всех, кого я знаю! Я ему сейчас звякну. Поздно? Да наплевать! Мы ж не чужие.
Она настучала номер, только мельком взглянув в телефонную книгу:
— Привет! Ирина! Что делаешь? Я тоже. У меня тут Андрей, психиатр, который двадцать лет назад гулял с нами в Гаграх… да не важно, если не помнишь… зачем нужен? А у него новости! Представь… да нет, он обычный врач, тебе он до лампочки, у него такие новости, что один из тех, что ходили в горы тогда… да, к тому дебилу грузину, да, вот один из тех спятил и сейчас убивает всех, кто тогда был у грузина. Уже сколько? Вот он говорит, что убито уже пять или шесть человек, а на двоих было покушение. Да не бред, Андрей, этот, он тоже Андрей, и звонил мне сегодня, и приехал защищать… ну само собой, я не против. Но ты-то что об этом думаешь? Может, ему трубку дать? Как хочешь. А так ничего нового, Макарыч мой в командировке, в Лондоне. Ну, бывай, профессор.
Она так и не дала мне трубку.
— Да брось ты эти глупости! Выпей лучше, это все настоящее, небось не пробовал. Потом я тебя в хлорке замочу. В ванне. Я люблю чистых мужиков. Вот Снежневских мочить не надо. Он вообще умеет жить, добра набрал, своя частная компания. Вот это попробуй, это элитное пиво, вино испанское, забыла, как называется, вон написано.
Я мучительно искал предлог, чтобы смыться. И не сразу услышал писк телефона. Ира взяла трубку.
— Да. Да. Говорили… что?! Так не шутят, Аглая! Ты…
Дальше она слушала, слушала минуты три, даже я слышал непрерывное, на высоких нотах дребезжание голоса в трубке. Потом Ира положила трубку и посмотрела на меня. Я молчал и ждал.
— Ты… психиатр… у них так: Андрей рассказал жене… фрагментарно, о чем я ему говорила. И пошел к двери. Вроде был звонок. А… потом Аглая, его супруга, подошла, а он лежит. С дыркой во лбу. Его застрелили!
Я все-таки, раз уж такие дела, поспешно набрал номер Светы. Она взяла трубку почти сразу.
— Да, — сказала она, выслушав, — я Дане передам. Сейчас. Она собирается куда-то. Не говорит куда. Хорошо, я постараюсь.
Это она пообещала мне никуда не пускать Даню. Я хотел было еще раз позвонить, потому что, несмотря на «внутреннюю собранность», был в состоянии какой-то тихой паники — я не ожидал такой прыти от убийцы. Он успевал всюду.
И следующей должна была стать последняя — Таня Яблокова, телефон которой — в тетрадке, что у Дани…
Но телефонную трубку уже держала Ира Чацкая, изменившая за эти минуты, кажется, и прическу, и одежду, и, главное, выражение лица. Злобная, решительная дама вызывала милицию.
— Зачем сюда?! Мне они только помешают. Пока мы тут будем…
— Не тут, за решеткой, — сказала Ира.
— За решеткой мне время терять нельзя. Черт несет куда-то Даню, мне нужно добраться до Тани…
— А мне нужно, чтобы тебя немедля упрятали.
Я встал:
— Ну, бывай. Ухожу.
— К Таням и Маням? Посиди здесь. Сядь!
Еще нонсенс: в руке у Иры я увидел «трайдент» — короткоствольный револьвер 38-го калибра.
— И разрешение есть? — спросил я невозможно будничным тоном.
— Есть. Сиди!
Но я видел, что она держит револьвер неловко, отводя от себя руку и инстинктивно отворачиваясь от него, как от какой-нибудь «Ф-I». Едва ли она хоть бы раз стреляла.
Я сидя достал свой браунинг двадцать шестого года и выстрелил в диванную подушку рядом с ее рукой.
Ира Чацкая завизжала и скатилась на пол. Я спрятал браунинг и подобрал с пола револьвер. Ира визжала, закрывая голову руками. Потом поползла за мною к двери, и можно было еще и с лестничной площадки разобрать, что она просит не убивать ее, взять у нее много денег (баксов), золото, платину, какие-то акции и еще много чего — список был, видно, длинный. Но я взял только то, что взял, — сотовый телефон и револьвер. В лифте я убедился, что это не газовая имитация, что шесть патронов на месте и что мне остается только слегка подучиться стрелять «по-македонски» со скачками и с обеих рук зараз.
На улице, шагах в ста от престижного домины, я позвонил Свете. Даня была еще там, но удерживалась с трудом и по-прежнему не сообщала, куда собирается бежать глубокой ночью (на часах — час ночи). Света продиктовала мне адрес Яблоковой, ее телефонный номер и обещала ударить Даню скалкой, если та посмеет подойти к выходной двери. Со мной Даня говорить отказалась.
У меня было тридцать тысяч, пистолет, револьвер и «мобил». Еще часы.
Я набрал номер Яблоковой. Не брала трубку долго — просыпалась.
— Какой? А, я тебя прекрасно помню, коллега! Что случилось?
Голос у нее был прежний, не растерянный. Скорее, усталый.
— Кто мне может угрожать? Алексей? Нет, это мой бывший муж. Ты уверен, что так все серьезно? Хорошо. Приезжай. Заранее извини за беспорядок.
Я остановил машину и честно сказал, что мне надо позарез на Долгоруковскую и у меня только тридцать. Еще часы.
Шеф мрачно усмехнулся. Ему было по пути.
Я молчал. Где-то за спиной бравые ребята сейчас небось приступили к обследованию дырки в диванной подушке и слушают истерические всхлипы Чацкой. Где-то через три квартала отсюда волокут в труповозку Андрея Снежневских (профессора), с которым я так и не успел встретиться. Кто ж цел-то из двенадцати обреченных? Я и Таня? Да неведомый никому Сашка из Ростова Великого. Генка еще жив. Я заметил, что почему-то не числю в списке живых Чацкую, хотя она-то как раз всех переживет. Такие всех переживут. Среди зеркал и замши…
— Ты чего молчишь и пыхтишь? Замочил кого, что ли?
— Да нет, шеф. Все наоборот.
— Тебя замочили? Ну, видать, проигрался сегодня вдребезги. На сухую причем. Не пахнет. А тебя не интересует, чего я во втором часу ночи не боюсь подсаживать?
— И чего ты не боишься?
— А у меня вот! — Он показал газовый «Вальтер».
— Правильно, — решил я, — время такое. Каждый день взрывают, стреляют.
— Сегодня, сообщали, на Плющихе взорвали квартиру, мент погиб. И вроде на Кутузовском женщине одной посылку передали, а посылка рванула. Слышал?
— Нет. Слышал, что бизнесмена одного застрелили. Помню, что Андрей и на «ских»…
— Приехали? Где тебя?
— А прямо на углу Садовой. Спасибо. На, что набрал. Часы?
— Да брось! Счастливый, что ли?
— Я-то? Я счастливый.
Я счастливый. Оказался в пятерке еще живых. В четверке.
Таня открыла. Посторонилась. Устало улыбаясь, смущенно щурясь.
— Меня еще можно узнать? А ты мало изменился.
Она изменилась. Отекли глаза, опустились углы рта… а ведь она как-то успела привести себя в порядок. Пока я ехал. И в однокомнатной — беспорядок. Старая мебель, тусклый пол, пыль на старом черном телефонном аппарате.
