Конечно, спросили еще и семисотграммовый графинчик отличной водочки «Белуга», подходящей и к рыбным, и к мясным блюдам. А на десерт я заказал двойной черный «эспрессо».
Так что ужин обещал быть на славу!
Когда мы расправились с рулетом из семги и опрокинули под него первую рюмку «Белуги», я поинтересовался:
— Так почему ты говоришь, что «все сходится на старике Храмове»?
— Я сказал: пока все сходится, — заметил мне Коробов.
— Ну, покавсе сходится, — поправился я.
— Мы допросили его соседа Панкратова, — буркнул Володька. — Ничего о нем не слышал?
— Ну, упоминал старик Храмов такого соседа. Илья Степанович Панкратов, из шестнадцатой квартиры, верно?
— Все так, — ответил Володька. — Панкратов просто ненавидит этого Храмова. Как прочие соседи, как дочь Храмова и его зять. И все остальные, кто имели с ним хоть однажды какое-то дело, — снова буркнул он и добавил: — Один из этих ненавидящих старика и мог его отравить.
— Но зачем так… сложно? — удивился я. — Травить двадцать три человека из-за одного, двадцать четвертого? Что-то не вяжется. Не проще было пришить старика в темном подъезде? Или подговорить кого-нибудь на дурное дело?
— Не проще, — резко бросил Володька. — Тогда подозрение пало бы на жителей подъезда, дома, округи. Он же всех достал, кого только мог. Очень ядовитый был старикан.
— Почему был? — посмотрел я на Володьку. — Чего ты о нем все в прошедшем времени говоришь? Я с ним позавчера разговаривал.
— Его уже нет.
— То есть как нет? — сморгнул я.
— Он скончался…
— Это как? — Я не мог понять, как это может вот так взять и умереть человек, с которым я еще позавчера разговаривал и которому, похоже, понравился. Насколько вообще могли нравиться люди такому человеку, как Лавр Михайлович. Внутри что-то царапнуло, неожиданно для меня самого.
— А так. Сердце взяло и остановилось, — глухо ответил Володька. — Такое со стариками случается… Возраст. Могут умереть в любую минуту.
— А когда он умер? — спросил я тише.
— Сегодня в девять часов утра.
— Теперь ясно… Поэтому-то вы и думаете, что акция группового отравления жителей Измайлова была направлена против него. А как же первый умерший, который так и не пришел в себя в реанимации? — взглянул я на Володьку. — Может, это против него, а не против Храмова был направлен удар?
— Там нет никаких зацепок, — не сразу ответил Коробов. — Абсолютно безобиднейший и незаметнейший человек. Без всякого двойного дна и скелетов в шкафу. — Он помолчал немного и сказал: — Версию эту мы полностью пока не отметаем, но она практически безнадежна.
— А версия, что удар был направлен против старика Храмова, стало быть, надежна? — хмыкнул я.
— Тоже не очень, если по правде.
Володька налил по рюмкам, и мы: он под селедочку с красным лучком, а я под креветки, махнули по второй. Не чокаясь…
— Кстати, — произнес я, когда мы закусили, — есть еще один претендент на версию. Это некто Валерий Яковлевич Колчановский с его четырехкомнатной элитной квартирой в клубной башне-высотке на Измайловском бульваре, стоимостью около полутора миллионов долларов. По его словам, его сын спит и видит, когда отец помрет и его квартира отойдет к нему и его жене.
— Знаешь, — немного помолчав, заговорил Володька, — что-то у меня никак не укладывается в голове, как это так случается, что дети желают смерти своим родителям из-за квартир, наследства, денег. А некоторые не просто желают, а убивают непосредственно. Кто-то медленно, подсыпая родителям отраву в еду, кто-то быстро, нанимая киллеров или устраивая несчастный случай. Вот как это получается, а? Объясни мне.
— А почему я?
— Все-таки ты телерепортер. Журналист. Почти инженер человеческих душ.
— А ты следователь, ты едва ли не каждый день с такими делами сталкиваешься.
— Каждый день, конечно, не скажу, но бывает… Но все-таки, попробуй, объясни!
— Как можно желать смерти отцу или матери? Это ведь дальше некуда. Они же… хуже фашистов. Те убивали и наших солдат, и мирных жителей не жалели. Но и те, и другие были для них врагами. Совсем чужими людьми в чужой стране, да еще и расово неполноценными, как учил их фюрер. А Храмов… Какой ни на есть, а свой. Ну, трудный он человек, пусть даже и несносный. Ну, скверный у него характер. Что тут поделаешь! Так что, его за это надо травить до смерти?
— И ради чего? — подхватил Володька. — Ради паршивой квартиры в панельной «хрущевке»?! Не понимаю… — добавил он и замолчал.
— Ты думаешь, к отравлению причастна его дочь? — спросил я.
— Да хрен его знает, кто там к чему причастен, — в сердцах ответил Володька. — Только я убийц отцов и матерей, как и убийц детей, без раздумий ставил бы к стенке.
— Но у нас же нет смертной казни.
— Если так пойдет дальше, то обязательно появится.
Сегодня Володька был желчен и мрачен (такое настроение у него выдается не каждый день). Достало его, видно, все. Это я веду свои расследования от случая к случаю, а он сталкивается с проявлениями самой низкой человеческой сущности и грязью практически каждый день. Понятно, что человек далеко не венец природы, но то, что приходится видеть и знать о человеке Володьке, конечно, угнетает. И лишает сил и надежды, что наша жизнь может быть лучше. А как она может быть лучше, если есть люди, убивающие родителей, детей только из-за того, чтобы им легче и комфортнее жилось? И это его приглашение посидеть сегодня в «Мечте» связано, как я думаю, не только с делом группового отравления в районе Измайлово, но и просто ради того, чтобы как-то передохнуть от всей этой низости и мерзости, коими наполнена наша российская действительность. Воспользоваться отдушиной, пусть всего лишь на несколько часов…
Мы молча принялись за горячее.
Готовили в «Мечте» вкусно, почти как дома. А вкусная еда — это огромное удовольствие. И настоящий позитив. После такого позитива — отпускает…
Под мясо мы выпили свои бокалы с красным вином. Посидели, поболтали о том о сем. Потрескивали дрова в камине, ненавязчиво и тихо играла музыка, было уютно и спокойно. И я понимал, что задавать вопросы относительно «Измайловского дела» сегодня не следует. Не тот случай, и не то время. Володька сам все расскажет, если, конечно, захочет…
Я не ошибся. Когда по телу разлилась сытая истома, когда четыре стопаря водки сняли напряжение последних часов и накопленный за день стресс, Коробов, откинувшись на спинку дивана, негромко произнес:
— А хочешь знать, что за яд был обнаружен в проколотых упаковках, изъятых из магазина?
Я промолчал и лишь вопросительно посмотрел на него.
— Это очень малые дозы яда, который называется сакситоксин. Один из самых мощных небелковых токсинов в мире. Он еще называется ядом моллюсков…
— А-а, знаю. Это яд, который могут содержать в себе мидии. Они фильтруют морскую воду, поглощая планктон, содержащий токсины, и если такие мидии накопят в себе достаточное количество этих токсинов, они становятся опасным для человека продуктом, а случается, и смертельным.
— Именно, — подтвердил Володька. — Сакситоксин — это нервно-паралитический яд, содержащийся в том числе и в мидиях. Такой яд может содержаться и в водорослях пресных водоемов. Его действие проявляется в виде рвоты, поноса, потливости, головной боли. Отравившимся все время хочется пить, болит живот. То есть именно такая клиническая картина, которая наблюдалась у всех двадцати с лишним больных, попавших в измайловские клиники. А вот если доза смертельна, то дальше наступает паралич дыхательных путей, мышцы атрофируются полностью, не способны более проталкивать в легкие воздух, давление крови катастрофически падает. И человек умирает от асфиксии через несколько минут, часов или через сутки, в зависимости от количества яда, попавшего в организм. Конкретных средств лечения против такого отравления не существует. Такие вот дела…
— И что же делать?
— Хм… Надо просто ждать, когда яд выйдет с потом и мочой… Сакситоксин прекрасно растворяется в воде, поэтому его и закачали в жидкие молочные продукты. Смертельная доза для человека колеблется от четырех тысячных долей миллиграмма до одной сотой доли миллиграмма на килограмм человеческого веса. То есть чтобы убить человека весом где-то в восемьдесят килограммов, достаточно от тридцати двух сотых миллиграмма до восьми десятых миллиграмма. Сравни: смертельная доза цианистого калия для человека весом в восемьдесят килограмм — сто тридцать шесть миллиграмм или около того. То есть этот сакситоксин опаснее цианистого калия, самое малое, в сто семьдесят раз! А две смерти, Кулимова и Храмова, связаны с тем, что оба они были очень худыми. И если дозы, каковые закачивал преступник в пакеты и коробки с молоком, кефиром, ряженкой и сметаной, были рассчитаны на то, чтобы вызвать лишь острое пищевое отравление у людей весом около восьмидесяти килограммов, то для страдающих худобой Кулимова и Храмова такие дозы, похоже, явились смертельными.
