Рене Бурдье - Четвертая пуля

Клодетта Жема вытянула ноги.

— Бедняга Бертье, — ответила она, — но вы умеете странным образом трансформировать честных людей в преступников, наводящих ужас.

Клид ухмыльнулся.

— Конечно. Всякий человек честен до совершения своего первого преступления. Моя работа научила меня понимать это.

Он сделал вид, будто просматривает список, спрашивая себя, что будет, если он пойдет до конца. Жюльетта, Бертье… Потом… Да, Клодетта Жема имела право узнать третье имя.

— В зачет идет первое преступление, — сказал он серьезно. — И будет лучше для вас, если Жюльетта Дравиль или Анри Бертье покинули вчера компанию честных людей.

Она глупо уставилась на него.

— Какого черта, Клид, куда вы клоните?

Он заметил, что она стала менее церемонна.

— Третье имя в моем списке — ваше: Клодетта Жема, любовница Жана Дравиля. Любовница, я подчеркиваю это, покинутая им. Мотив: любовная досада, как говорит месье Мольер. Мужчина, занимающийся не моим, а вашим делом, если я не ошибаюсь, — добавил Клид, довольный этим маленьким уколом.

— Что?

Винсен поднял голову. Уже добрых полчаса он терпел упреки патрона, не произнося ни слова. Но если до этого он как-то сдерживался, то сейчас почувствовал, что вот-вот взорвется.

— А то, месье директор: Бертье нельзя найти, Жюльетта Дравиль испарилась из своей квартиры, а Винсен — осел.

Он вложил всю злость в эту реплику. Кулак директора грохнул по столу, в то время как его лицо сделалось пунцовым. Винсен подумал, что у того, должно быть, приступ, и был бы доволен, увидев его замертво упавшим перед собой. Но патрон был крепок. Ругань, последовавшая за репликой Винсена, указывала на то, что в запасе у патрона еще приличный заряд бодрости. Без всякого сомнения: комиссар впервые позволил себе забыться перед ним. Сидя на краешке стола, куда он внезапно уселся, директор весь трясся от гнева.

Винсен спрашивал себя, что за демон вселил в него такую наглость. Перед самой пенсией — это полное безумие. Осмелится ли он рассказать мадам Винсен?

Директор метнул в него яростный взгляд. Комиссар старался выдержать взгляд налитых кровью глаз. Он больше ни о чем не думал, не сожалел. Нож гильотины был занесен над его головой и он сам занес его. Экзекуция займет всего несколько секунд. Он вытянул шею, затылок потяжелел. Печальный конец карьеры…

Директор понемногу начал успокаиваться. Его пальцы разжались. Он открыл рот. Винсен констатировал, что у него недостает зуба. Переднего, на верхней челюсти. Зная его как человека, следящего за своим здоровьем, комиссар заключил, что щербина появилась недавно.

— Не пытайтесь выставить себя умником, — заговорил директор ледяным тоном. — Повторяю, сейчас не время. Я даю вам два дня для завершения дела. Два дня, комиссар Винсен, вы хорошо поняли?

Винсен понял. Два дня — это пинок, смертный приговор. Почему не два часа? Или две минуты? Бертье хорошо укрылся. Он будет дрыхнуть, ожидая момента, когда все уляжется. Комиссар вздохнул.

— Дайте мне восемь дней, месье директор…

Кулак директора снова медленно сжался. У Винсена была улыбка приговоренного к смерти.

— Два дня, это слишком мало — пробормотал он. — Я жду еще…

Второй раз кулак опустился на стол.

— Достаточно! — Щербина в зубах наполнилась слюной. — Я сказал — два дня! Если через сорок восемь часов вы не вытащите этого Бертье, я отстраню вас от дела.

Он помолчал. Недобрые огоньки блеснули в его глазах.

— Шарне, — медленно произнес он, будто очищался от яда, заботясь только об этом.

Винсен внезапно поднялся. Так вот оно что!

— Отлично. Если я не возьму Бертье в установленный срок, посмотрим, как с этим справится комиссар по особо важным делам, может быть, он более удачлив, чем старина Винсен, годный лишь для разведения капусты.

Походивший на бульдога Шарне был протеже директора. Пришедший значительно позже на службу, он недавно был назначен комиссаром по особо важным делам. С подачей шефа, конечно.

— До свидания, месье директор.

Директор не ответил. Он раскрыл перед собой дело и даже не поднял головы. Его рука покоилась на столе. Толстое обручальное кольцо блестело на пальце.

Винсен едва удержался, чтобы не хлопнуть дверью. В коридоре вполголоса беседовали двое посыльных. Они тотчас умолкли и встали на вытяжку перед комиссаром. Винсен испепелил их взглядом. Они все слышали, даже если им пришлось забыть о приличиях и подслушать. Скоро все будут в курсе. Проходя мимо них, он глухо выругался:

— Мерзавцы! Мерзавцы!

Это было все, что он мог себе позволить. И даже это было уж слишком. Никто в этом здании не любил его. Могли ли эти двое как-то отличаться от остальных? К тому же это всего лишь пена. Эти рассуждения стегнули его словно хлыстом. Он остановился, смерил их высокомерным взглядом и, повернувшись к ним спиной, продолжил свой путь.

Сорок восемь часов… Итак, директор выбрал тонкий метод наказания. Голова Бертье — или его. Ибо так это следовало понимать: выстоять или уйти в отставку. Ведь, тысяча чертей, он отлично знал, что Винсен не вынесет предложенной ему альтернативы.

Стареющий комиссар остановился на лестничной площадке. Он полной грудью вдохнул воздух. Воздух «дома». Потом, понурившись, начал тяжело спускаться по лестнице к своему кабинету.

Он думал о Шарне. Комиссаре по особо важным делам…

Клодетта Жема сидела перед Клидом. Глаза ее были устремлены в пространство, подбородок слегка дрожал. Клид даже не шелохнулся, на его губах играла недобрая улыбка.

— У вас прекрасное воображение, — бросила она свистящим шепотом, — а репутация женщины для вас ничего не стоит.

— Вы думаете? — Улыбка Клида стала язвительной. — Ну нет, вы ошибаетесь. Я никогда ничего не заявляю, если у меня нет доказательств.

Губы Клодетты Жема стянулись в тоненькую ниточку.

— Я не верю вам, — сказала она. — Вы пытаетесь запугать меня.

— Нет, — ответил Клид, — и вы это прекрасно знаете. Дравиль негодяй. Он вел список своих любовных побед, как какой-нибудь вульгарный деревенский петух. Я нашел этот список. В нем фигурирует и ваше имя с комментариями, делающими вам честь.

Она чуть побледнела.

— Это правда, — призналась она. — И вы могли также заметить, что все относится к давним временам. Уже почти десять лет…

В ее глазах потух блеск. Она попыталась улыбнуться. Клид схватил ее за руку.

— Не беспокойтесь, — уверил он ее. — Все это останется между нами. Ведь это не преступление. Кажется, этот тип имел все данные, чтобы вскружить голову самым серьезным женщинам.

— Он действительно был очень привлекателен. Заставил меня немало страдать, прежде чем я могла остановиться.

Клид с симпатией смотрел на нее. Она вспоминала об этом приключении с трогающей его элегантной чистотой.

— Должен ли я понять, — спросил он, пожимая ей руку, — что инициатива порвать отношения исходила от вас?

Она высвободила руку, момент слабости прошел.

— Да. Отметьте, — сказала она, слегка улыбнувшись, — что у меня не было никакого желания терроризировать его.

Клид пошевелился в кресле. Разговор рисковал перейти в обыденное светское русло, если он не остережется.

— Между тем вы не перестали посещать улицу Ранелаг, — сказал он задумчиво. — Что вас влекло туда?

— Мне нечего делить с Жюльеттой, — спокойно ответила она. — Я осталась ее подругой.

Клид удовлетворенно кивнул.

— Она знала?

Клодетта покачала головой.

— Не думаю. Во всяком случае, она никогда даже не намекнула, что была в курсе.

Клид вновь закурил. Клодетта Жема откинулась на спинку кресла. Темнело. Клид потянулся к бокалу, но она, казалось, не поняла.

— Возможно, что Жюльетта осталась вашей подругой, — сказал он, слегка растягивая слова. — Возможно, она не имела ни малейшего представления о вашей связи с ее мужем. Но, Боже, как вы могли ее провести? Она сама мне говорила, что Жан Дравиль не заботился о конспирации и не пытался скрыть свои любовные похождения. Даже наоборот. Для вас он сделал исключение?

— Естественно, — подтвердила она. — Он не хотел, чтобы Жюльетта знала. Он всегда советовал мне быть осмотрительной. Со своей стороны, я всегда была очень внимательна, я следила за своими высказываниями, взглядами, когда бывала у них. Я была действительно просто подругой, — неожиданно цинично закончила она.

Она не заметила улыбки Клида.

— А бывал… — Клид не знал, почему он колеблется с вопросом. — Бывал ли он здесь?

Казалось, что Клодетта Жема его не слышит. Сумерки заполнили комнату. Она позвонила горничной, и они молча ждали, пока та не задвинет шторы, перед тем как включить свет.