И Мазин знал, почему. Непонятным оставался сам Горбунов.
Сведения о нем поступали с последовательностью мерно раскачивающегося маятника, то опуская инженера в самое безысходное, обреченное положение, то вознося на уровень полкой невиновности.
«Миляга» — называли Горбунова сослуживцы, потому что он замечал и успевал похвалить новое платье у сотрудницы, помнил и вовремя поздравлял с днем рождения приятелей, никогда не критиковал начальство, но и коллег не подсиживал, выглядел постоянно покладистым, довольным всеми, особенно женщинами, которым не уставал уделять внимание, не обходя ни дурнушек, ни стареющих дам, своевременно получавших свою долю горбуновских комплиментов.
Был он холостяком и казался человеком, которому жизнь дается легко, даже вишневая «Волга», осложнившая, наконец, горбуновское безмятежное существование, куплена была на средства, вырученные из наследства покойного саратовского дядюшки, оставившего племяннику дом с ухоженным пенсионерскими заботами садом, что, впрочем, не помешало Горбунову упомянуть при первой встрече с Мазиным о «бессонных ночах».
Первая встреча подтвердила эти распространенные мнения, зато при второй инженер Горбунов уже не показался Мазину не ведающим зла колобком, что шутя обходит жизненные невзгоды. Увидел он его трусливым, злым и озабоченным, и объяснить эту перемену было не так-то просто — то ли случившееся резко выбило его из привычной колеи, то ли умел он производить на окружающих впечатление, которое, мягко говоря, не совсем точно отражало его человеческую суть.
И вот сведения совсем новые, неожиданные.
— Я очень прошу вас принять моего партнера по шахматам.
Об этом Горбунов попросил по телефону на другой день после их встречи в клубе. Говорил он деловым и подчеркнуто сдержанным тоном.
— Зачем? — спросил Мазин.
— Чтобы подтвердить свое алиби.
— Жду, — ответил Мазин кратко.
Партнер оказался забавным человечком в очках с очень толстыми стеклами, из тех, кого одни называют чудаками, а другие жестче — «с приветом», сопровождая это условное обозначение характерным уточняющим жестом. Находился шахматист в откровенном замешательстве, не скрывая, что порученная Горбуновым миссия для него тяжка и почти невыносима.
— Садитесь. Курить не хотите? — предложил Мазин. Он знал, что такие чудаки нередко успокаиваются, начав жевать папиросу.
Расчет не оправдался.
— Ни в коем случае! Разве вам неизвестно, что конгресс Соединенных Штатов постановил печатать на каждой пачке с сигаретами слово «Яд»?
— Ну, на нас-то с вами постановления конгресса не распространяются.
— По статистике заболеваний рак легких.
Пришлось и про рак выслушать, и тогда только Мазин спросил:
— Итак, вы хотите подтвердить, что в момент угона машины Горбунов находился в шахматном клубе?
— Да, конечно. То есть нет.
— Превосходно, — улыбнулся Мазин. — То есть очень плохо.
Шахматист потер выпуклую макушку волосатыми пальцами. Руки у него оказались гибкими, как у обезьяны.
— Я не могу сказать, где находился Горбунов, я могу только подтвердить, что мы играли. Только это я ему обещал.
— Разве вы играли по телефону?
— Нет! Откуда вы взяли? У меня нет телефона. И зачем он мне? Чтобы любой осел беспрепятственно вторгался в мое время? Грабил мой досуг? Не запутывайте меня! Я предупредил Горбунова, что могу дать лишь ограниченные показания. Я принципиально далек от всякого рода преступной деятельности.
Мазин кивнул одобрительно:
— Это хорошо.
Но шахматист не заметил юмора.
— Мне никогда не приходилось иметь дела с милицией. Я совершенно не искушен в юриспруденции. Или в юрисдикции, может быть? Поэтому не придирайтесь к неточностям в моей терминологии.
— Успокойтесь! Мы просто беседуем. Я ведь и не записываю ничего, как видите.
Шахматист ответил с вызовом:
— Я не боюсь. Фиксируйте сколько угодно. В интересах высшей истины я обещал Горбунову подтвердить, что мы играли, и подтверждаю это. Больше мне ничего не известно.
Он откинулся на спинку стула и скрестил свои обезьяньи руки на груди.
— Вы не помните, как был одет Горбунов? — спросил Мазин.
— Одет? Зачем это мне?
— Конечно, конечно. Такие вещи чаще запоминают женщины. А что запомнили вы?
— Партию, разумеется! Индийская защита.
И он, загибая пальцы, начал называть ход за ходом, из которых понятен Мазину оказался только первый, известный по роману Ильфа и Петрова.
— Спасибо, — поблагодарил он вежливо. — Вы постоянный партнер Горбунова?
— Что вы! Мы играли одни раз.
«И к тому же он ужасающе близорук», — подумал Мазин, заканчивая разговор.
Однако свидетельство есть свидетельство, и показания шахматиста подкрепили мнение о невиновности Горбунова, но не надолго — маятник не задержался в верхней точке и тут же скользнул вниз. Подтолкнула его свидетельница совершенно иного рода, чем чудаковатый шахматист, старая-престарая, настоящая старуха, успевшая принять облик бабы-яги, скрюченная, ветхая, вся в складках морщин и с неожиданно совсем не старыми, все примечающими, любопытствующими глазами.
Мазина она приметила на той самой площадке за шахматным клубом, откуда угнали горбуновскую «Волгу», когда он сидел на скамейке под развесистым тополем, некогда дарившим тень и уют целому двору, а теперь одиноко возвышавшемуся над пустырем в ожидании бульдозера, что довершит содеянное, окончательно расчистив путь строительному прогрессу. И вытертая, изрезанная перочинными ножами скамейка выглядела тоже одиноко и уже не напоминала о тех, что поколениями сидели на ней когда-то — старики вечерком, после дневных забот, а после них — молодые, влюбленные, до строгого родительского оклика из открытого на всю душную ночь окна.
На этой скамейке и размышлял Мазин о своем, когда бесшумно подошла высохшая старуха и уселась рядом, поправив длинную, домашнего пошива юбку, и смерила его взглядом человека, далеко ушедшего по дороге жизни и обозревающего отставших с мудрой, лишенной суетности снисходительностью.
— Не хвораешь ли, милый? — спросила она сочувственно.
— Спасибо, мамаша. Здоров.
— Это хорошо. А то вы, молодые, вечно хвораете теперь. А если не хвораешь, так чего сидишь? Почему не на службе?
Объяснить старухе, что находится он на самой настоящей службе, Мазин не решился.
— Отгул у меня, — вспомнил он разговор с Горбуновым.
— Отгул, — пробурчала старуха неодобрительно. — Ну зачем тебе, молодому человеку, отгул? Работать нужно, пока силы есть. Вот я сижу поневоле. Раньше, бывало, и обед сготовлю, и постираю, везде нужна была. А теперь правнука не доверяют. Уронишь, говорят! Это я — то! Да у меня своих тринадцать родилось, да девятерых вырастила, а внуков-то сколько — прикинь! А они — уронишь. Гордецы!
— Сколько ж вам лет, мамаша? — поинтересовался Мазин, улыбаясь невольно и проникаясь симпатией к этой старухе, упорно считавшей его молодым человеком.
— Много, сынок, много. Считай, всех детей еще при царе родила.
— Ну, отдых вы заслужили.
— Какой тут отдых! Машины вонючие здесь ставить начали. Весь двор закеросинили. Дыхнуть нечем. А я, хоть и старая, а чутье сохранила. Глаза — другое дело: без очок вижу плохо.
— А взгляд у вас хороший.
— Слава богу, не слепая еще. Иголку, правда, уже не вздену, а так смотрю, вижу. Переполох тут недавно был. Лысый с шахматного клуба людей всполошил. Вроде у него машину украли. Бегал, руками размахивал.
— Жалко ведь машину, бабуся. Она денег стоит.
— Жалко, если б не брехал.
— Как так?
— Очень даже просто. Сам на ней и укатил.
За годы работы Мазин свыкся с вещами удивляющими, но все-таки старухины слова произвели на него впечатление.
— Вы это видели, мамаша?
— А то нет! Вышел из-за того угла, сел и укатил.
Мазин посмотрел в направлении, указанном старухой. Получалось, что Горбунов вышел не из клуба, а появился с улицы.
— Из-за угла?
— Оттудова. В таком деле всегда хитрость нужна.
— В каком, бабуся?
Старуха подивилась несмышленности Мазина:
— Да ведь он, как пить дать, страховку получить хотел. Как купец Севостьянов. Слыхал Севостьянова? Куда тебе! Молод. Первейший купец был. Рыбную торговлю держал. Семга всегда была, осетрина, а селедка какая! Теперь такую ни за какие деньги не возьмешь.
— Так что ж с купцом-то произошло?
— А проторговался. Ну и поджег лавку. Умный был. Все знали что поджег, а доказать не смогли. Всю страховку и получил до копеечки. Не то, что этот лысый. Разыскали его драндулет. Не сумел припрятать как следует. Послабше Севостьянова оказался.
— Вы, значит, в полном курсе?
— А то как же.
— Почему ж вы о своих наблюдениях в милицию не сообщили?
