Якоб и Пауль ничего не знали о глухом страхе, охватившем прежде всего еврейские семьи Штернов и Гольдхаймов. Мальчиков мучили другие страхи, когда, плотно закутавшись, они сидели в выкопанной ими яме. Они рассказывали друг другу немыслимые бесконечные истории о старших братьях, оставшихся в России и Франции. Пропавших без вести или погибших за честь и отечество. Брат Пауля и оба брата Якоба.
Пауль думал, что однажды настанет их черед стать героями. Только вот Тони фон Бург, наверное, не станет героем. Потому что как-то отец Тони сказал матери Пауля: «Прежде чем они его у меня заберут, я самолично отрублю ему руку и полноги. Тогда он сделает другую карьеру, получше».
И при всем мужестве, смелости и вере в фюрера, им было страшновато думать о предстоящих героических поступках, все-таки им было только одиннадцать и двенадцать лет. Врага они боялись меньше, тот не имел лица. Но вот если там, куда их пошлют, командуют еще большие идиоты, чем Хайниц Люкка?.. С такими лучше дела не иметь.
Поэтому они решили усовершенствовать свою пещеру, укрепить ее досками и на всякий случай запастись продуктами. И решили, что если появится враг, они нападут на него из засады. Отец Тони фон Бурга каждый вечер молился о том, чтобы враг наконец появился. А мать Пауля молилась, чтобы молитвы семьи фон Бургов были наконец услышаны. Пауль это точно знал. На дворе Лесслеров много о чем говорили вечерами. И в то время Пауль не всегда крепко спал.
Весной и летом 44-го года им было не до игр, приходилось помогать семьям в полях и со скотиной, вечером, смертельно усталые, они падали как подкошенные в кровати и заранее радовались предстоящей поздней осени и зиме. После сбора урожая друзья решили осуществить свой план по расширению пещеры.
А летом 44-го года, когда опасения Штернов и Гольдхаймов оправдались, Вильгельм Альсен, наблюдавший за транспортировкой арестованных, заметил, что одного человека не хватает — Эдит Штерн, девушки двадцати пяти лет, которая, если бы не помешала война, уже давно бы носила фамилию Рупольд.
После того как Штернов и Гольдхаймов увезли, Вернер Рупольд, в надежде быстрее оправиться после полученного на войне ранения и обширной кровопотери, пристрастился к длительным прогулкам к пролеску. В деревне стали распространяться слухи, что на прогулки Вернер берет с собой хлеб и другие продукты. Правда, люди только тихо шептались, прикрывая рот рукой. Ни один человек лично ничего не имел против Штернов и Гольдхаймов. Старый фон Бург и несколько других жителей деревни даже посмеивались в кулак при мысли, что Эдит Штерн улизнула от старого Альсена.
К концу лета, когда Якоб и Пауль решили проверить состояние пещеры, они нашли яму засыпанной. Мальчики взялись за лопаты и копали до позднего вечера, пока наконец не откопали лицо. Эдит Штерн. Пауль узнал ее, хотя лицо девушки было сильно изуродовано. У Эдит был проломлен череп. Что еще с ней сотворили, друзья не захотели уточнять. Скорее всего тело недолго пролежало в земле. И в деревне так никто никогда и не узнал, что стало с еврейской девушкой Эдит Штерн. По той простой причине, что Якоб и Пауль, второпях и в панике закапывая лицо, поклялись друг другу никогда ни одному человеку не говорить о своей находке.
Позже, когда страшное время миновало и можно было снова открыто говорить, кто с кем, как долго и почему, появилось несколько слухов. Вскоре после войны Вернер Рупольд публично объявил, что в действительности никогда не расторгал помолвку с Эдит и несколько долгих недель прятал свою невесту в пещере в пролеске. Еще он рассказал людям, как на одной из вечерних прогулок, целью которых было снабжать девушку продуктами, за ним увязался молодой Хайнц Люкка. Тогда Хайнцу только исполнилось шестнадцать, но он уже живо интересовался всем, что стоит представлять в правильном свете.
Конечно, в тот вечер Вернер Рупольд вел себя крайне осторожно и даже близко не подошел к убежищу, где скрывалась девушка. Он неторопливо прогулялся ко двору Крессманнов и попросил военнопленного Игоря, чтобы тот предостерег Эдит и по возможности позаботился о ней до тех пор, пока не сложатся благоприятные условия для бегства, так как сам он пока не осмелится туда даже подходить. Можно было предположить, что молодой Люкка натрепался своему отцу. А старый Люкка и Вильгельм Альсен были самыми близкими друзьями.
Позже Игорь рассказал, что в ту же ночь предостерег Эдит и девушка сразу убежала. Затем он лично засыпал яму, чтобы не возникло подозрения, что Вернер Рупольд прячет врагов народа. Все поверили Игорю, и только Якоб и Пауль знали, что русский лгал. И задавались вопросом почему. Не нужно было долго мучиться, чтобы понять, кто проломил череп Эдит Штерн. Достаточно было только вспомнить то время и сложившиеся обстоятельства. Одинокий русский, в 1944 году не смеющий даже в мечтах представить себе, что снова увидит родину и найдет там женщину, и молодая беззащитная еврейка.
Вернер Рупольд ждал — один год, пять лет. Даже через десять лет, оставаясь непоколебимым в своей наивности, он продолжал верить, что Эдит успела убежать за границу. Он полагал, что там она познакомилась с другим мужчиной, родила детей и забыла своего жениха. Вернер надеялся, что у нее все хорошо, она счастлива и когда-нибудь даст о себе знать. До самой смерти весной 81-го года Вернер Рупольд считал, что Эдит жива, и не переставал надеяться получить от нее весточку.
— Каждый раз, когда я его видел, у меня становилось тяжело на душе, — продолжал рассказывать Якоб сыну. — Мы с Паулем несколько раз были близки к тому, чтобы все рассказать Вернеру. Но не хотели ставить в тяжелое положение старика Игоря. Он тоже был бедолага, и Пауль не представлял, что он способен на убийство. Но никого другого мы даже не рассматривали тогда. И еще мы с Паулем были согласны в одном: Вернер не справится с правдой. Он был хорошим парнем, тихим и мягким. Когда он стоял за стойкой и кому-нибудь улыбался, его улыбка трогала сердце. И когда он умер, я подумал: теперь они наконец-то встретились.
Отец с сыном достигли лесной опушки. Якоб остановился и, вытянув руку, показал в направлении затоптанной крапивы:
— Приблизительно там и находится то место.
Старый бук с расщепленным молнией стволом упал в начале пятидесятых годов. Пень с мощной корневой системой простоял еще несколько лет, пока не сгнил. Теперь на его месте росли несколько молодых елей.
Якоб вздохнул:
— Пожалуй, она все еще лежит там в земле.
Бен с важностью кивнул.
— И возможно, — растягивая слова, сказал Якоб, дочь Эриха тоже лежит где-нибудь неподалеку. Мы с тобой знаем, какой дорогой после дискотеки возвращаются на машинах.
Бен снова кивнул, и Якоб широким жестом обвел кругом:
— Здесь много места. И если они зарыты достаточно глубоко, даже собаки не смогут ничего учуять. Но чтобы зарыть как следует глубоко, преступник и мыслить должен достаточно глубоко. Или придумать что-нибудь другое.
В августе 80-го года, за пятнадцать лет до исчезновения Марлены Йенсен, в деревне остановился бродячий цирк. Артисты раскинули палатку на ярмарочной площади, где в мае и сентябре к ярмарке и празднику стрелков появлялись владельцы киосков и устроители выставки. На всех фонарных столбах, щитках и стенах некоторых домов циркачи расклеили нарисованные от руки плакаты, рекламирующие зрелище небывалых аттракционов.
Обычно подобное проходило только в Лоберге. Но в этом году в городе не нашлось места для артистов, с трудом прокармливающих своих животных зимой и выпрашивающих у местного населения пожертвований на корм. Жалкое зрелище: круглая палатка с бросающимися в глаза заплатами, несколько старых машин с деревянными кузовами для людей, животных и реквизита, натянутые между фургонами бельевые веревки.
Жители близлежащих домов были недовольны. Эрих Йенсен утверждал, что из-за мух и проникающего в квартиру смрада ни днем ни ночью не может открыть окна спальни и детской комнаты. Досадное неудобство в летнюю жару. Хайнцу Люкке, тогда еще снимавшему квартиру рядом с аптекой, больше всего надоедал шум.
При всем том ночью никакого шума не было, да и с запахами все обстояло не так ужасно. Ночью и в первой половине дня животные паслись на общинном лугу рядом с проселочной дорогой, ведущей в Лоберг. Да их всего-то и было, что несколько пони, зебра и верблюд. На площади, привязанный к колышку на ночь, оставался только старый слон. Он стоял рядом с одной из машин до тех пор, пока циркачи не приводили его на представление во второй половине дня.
Но вначале пони, зебра и верблюд прошли по деревне. Сопровождаемые двумя артистами, мужчиной и очень красивой девушкой с длинными белокурыми волосами, животные двигались по Бахштрассе. С украшенными великолепной вышивкой, но пыльными покрывалами, плюмажами, разукрашенными уздечками и с прикрепленными раскрашенными объявлениями из картона, на которых еще раз объявлялось время начала представлений, циркачи прошагали к рыночной площади, преследуемые целой толпой детворы, счастливой неожиданному развлечению в последние дни каникул.
