Во дворе дома, откуда три часа назад вынесли тело Маркина, все скорбно задумывалась знакомая кошка. Воробьи давно легли спать. Кто-то еще вяло возился за сугробом. Детские голоса. Не те тут бабули, не те. Не гуляют, не гуторят. Пустой Двор.
Подъезд. Надписи. Сорок вторая квартира.
Но капитан пошел налево. Позвонил. Еще позвонил.
— Пришел! Участковый! Пришел! Уйди!
— Не ори зря! Всех взбаламутишь. Я к тебе зайду?
— Уйди, мент! Мент! Мент!
— Тихо, чума!
Роальд вошел в квартиру слабоумной.
Все-таки сразу видно, кто здесь живет. Нарочно так-то не перекосишь, не повесишь кверху ногами занавеску, не придумаешь поставить так вперекосяк стол, на котором — засохший давно, но усердно поливаемый, заплесневелый скелет фикуса. На полке все кастрюли почему-то в ряд, хотя места нет, а вложенные одна в другую они бы заняли четверть полки. Хаос на плите, но пользоваться, видно, умеет… Вполне приличный календарь с аппетитной кошачьей мордой и… пожалуйста! — котята. Живые, веселые, сами по себе при собственной миске. Еще, — естественно, — ведущие вполне легальную жизнь тараканы. Может, их она тоже подкармливает, на радость всему подъезду?
— Пришел! Мент! Уходи!
— Поговорить пришел. Вот смотри. Вот это, вот эту тетрадь ты когда-нибудь у Ильи Михайловича видела?
— Бумага? Илья! Безногий! Вот так: тук-тук! тук-тук! Вон там! Стучал!
— На машинке? Отличная память, так-то сказать, у тебя. А еще: у него гости бывали? Женщины? Мужчины? Подумай, Тань!
Таня села думать. Сорвалась с табурета, подлила воды котятам. Заметно стало, что котята относятся к ней с опаской, недоверчиво. Опять села думать. Очень зримо: хмурится, раскосые глазки серьезны. Надула щеки:
— Мент! Уходи, мент!
— Вот черт тебя! Кто у Ильи бывал?! Гости?!
— Ты!
— Опять? Гости! Ну? Мужики? Бабы?
— Ты! Ты был!
— Слушай! Ты мне и давеча то же говорила. На лестнице. Настаиваешь?
— Ты! Вон! Там!
Капитан подошел к окну. Верно. Путь к подъезду — мимо Таниного окошка.
— Я приходил? Это когда же? Утром сегодня?
— Ты! Утром! Мент!
— Тогда надо, Тань, подумать. Но думать будем позжей, так-то сказать. А сейчас скажи лучше, звонил ли ему кто часто по телефону?
— Звонил!
— Женщина?
— Нет! Сука! Телефон: б-р-р-р! Кричал: сука! Безногий! Кричал! Злой!
— У тебя ведь есть ключ? Зайдем тогда к нему?
— Спит! Злой! Не кричит: «Таня! Таня!»
— Он не спит. Его нет. Увезли лечить. Дай ключ!
— Он… — в ее глазках пробудилось какое-то сознание, — он сдох? Да?
— Уехал. Увезли лечить. Пошли. Вот этот ключ? Да проходи, не бойся.
За этой дверью капитан «жреца» не ждал. Вернее, «жрец» его не мог ждать здесь, в своем прежнем жилище. Почему-то капитан был уверен, что его появление здесь никем предусмотрено быть не могло. И вот она опять, квартирка покойника Маркина. Без души и без тела. Остались грязные следы в прихожей. Раздвинуты грубо, до отказа занавески. Не исключено, что сейчас на свет из окон, ставших так притягательно-зловещими, могут слететься соседи.
Телефонная книжка, записная книжка, хоть какой-нибудь листок с номерами телефонов может быть и вот здесь, и в столе, скорее, вон в том пиджаке, во внутреннем кармане. Борис, кажется, проверял карманы? С той же целью: кто, где, когда? И все-таки нужно пробовать.
— Где у него телефонные номера записаны, Тань? Телефоны! Те-ле-фоны! Ну?!
— Вон! Туда клал!
— А говоришь — глуховатая! Запас слов как у попугая! Вот ты какая!
— A y Таньки вот такая, а у Ильюшки вот такой, прочищаем кочергой!..
— Тихо! Не бушуй! Он тебя научил частушки-то петь? Небось… Вот и нашли, Танюшк! Смотри! Эта?
Капитан нашел черную книжечку с серебряным контуром телефонного аппарата на обложке. А ведь вроде лазили в этот ящик.
Роальд сел за стол. Таня осталась в дверях. Халат — враспашку. На виду грязные трусики и лифчик. Так и стоит.
В книжке немного телефонов, и все какие-то служебные. Все магазины, магазины. На букву «К»: Клименский, Кляйман, Колесов… вот просто «К».
— Каварская! — сказал Роальд. — Как, Танюшк, не знакомо? Звонила? Ка-вар-ская!
— Звонит, сука! Сука! Он: сука! Она — сука, сука!..
Роальд отправился в прихожую. Позвонил в любимый ЦАБ.
— Да. Из следственного. За сколько сделаете? Тогда запишите мой. Жду.
— Ну что, Танюшк? — Капитан вернулся из прихожей. — Успеем еще в одно место скатать?
— Сдох! Щупал и сдох!
Казалось, воспоминания ее тронули. Что-то по-детски беспомощно-доброе проступило на жирной, тупой физиономии. Села на тахту, сложила руки на коленях. Задумалась.
— Что? А ты, Танюшка, ведь где-то как магнитофон. С полустертой лентой. Но выдаешь полезные обрывки.
Таня выдала басовитое рыдание:
— Щупал, безногий! Нету! Где? — Она развела руками. — Где?!
Позвонили.
Это из ЦАБа. Откуда же еще? Роальд снял трубку спокойно. Он вообще стал держаться вроде бы уверенно. Выходило не по-ихнему.
— Каварская Ада Ивановна? Пишу.
Он записал адрес: Бакинская, семь, квартира 39.
Совпадает.
— Совпадает, Танюшк. Тут она опять. Ка. Душа Ка женского роду. Тебе что-нибудь такое имя говорит: «Ада»! Как он мог говорить: «сука Ада?»
— Сука Ада! Сука! Кричал! Илья безногий!
— То-то и оно, так-то сказать! Пошли! Запру я эти хоромы до лучших времен.
Таня стояла в дверях своей квартирки, смотрела, как он уходит.
Во дворе тихо. Застучала палка какой-то старухи с длинной тенью. Тень загнулась через сугроб, потеряла голову. Голова расплылась по стене, наехала на окна, обретя пучки света из глаз. Тень очень подвижная. Зомби.
Проживала Каварская отсюда не слишком далеко, ехать сначала — на том же все автобусе.
Автобус прибыл все-таки раньше, чем в прошлый раз. И стало в нем свободнее. Роальд достал тетрадку.
«…все это я пишу в ожидании чуда. Да, капитан! Даже в таком моем положении я питаю надежды. Сумею сотворить чудо после смерти. Как видите. Вот и сейчас я в спальне озорницы Любки, а рядом с вами на этой тахте, где вы сейчас сидите…»
Капитан, наоборот, стоял. Привалившись, правда, к сиденью, подпертый чьим-то плечом. Выходит, соврал «жрец»?.. Вот здесь надо пересесть…
Вместе с капитаном сошло человек пять. На Другую сторону улицы он перешел с кем-то вдвоем. Да нет, никого капитан сейчас не опасался. Если бы некто и хотел «убрать» его, то это удобнее было бы сделать в квартире у Любки, у Танюшки, на том пустыре. Нет, его передвижения — тайна для всех. Вот в чем они прежде всего ошиблись: он не герой! Пока, до поры, у него нет определенных, неопровержимых данных, но уже минут через двадцать они могут появиться. Тогда он скажет всем и все. Ленка поймет. Как-то выкрутимся, капитан.
Троллейбус. Ехать три остановки. Любка должна через час приехать. Хоть бы, как всегда, задержалась! Мало ли: магазин, туалет, цирюльня…
— Через две? Спасибо.
Троллейбус погружался в огнедышащий проспект. Красные точки и желтые запятые, белые тире проводов — знаки препинания ночного города. Вон в том провале, куда наклонился голый, голенастый тополь, там проход во двор? Нет, проехали. Вон тот, видно, угол, окованный ржавым железом полуподвала?.. Три бочки торчат из сугроба. Наверное, зимой были похожи на выставку ромовых баб, а сейчас — утонувший пароход… Здесь!
Вместе с капитаном сошли трое. И две женщины. Тут же все веером разошлись с остановки. Капитан же отправился во двор.
— Восьмой? Вон тот, вход у него сзади там, за угол дорожка.
Роальд зашел за угол.
Обычные подъезды с козырьками. Грибок, овчарка, тень одинокой старухи, сырая лавка у парадной двери. В подъезде бородатый молодец гулко топает ногами, сбивая с них несуществующий снег, выуживает из-за пазухи преломленный букетик. Судя по номерам на дверях, сто семнадцатая квартира где-то этаже на четвертом. Пошли, Роальд, пешком! Осмотримся.
Сколько еще листков нечитанных в тетрадке «жреца»? Листка четыре. Едва ли там есть что-то существенное, кроме пышных фраз и общих рас-суждений. Видно, предполагал, что капитан будет изучать тетрадку часа два, не меньше…
Теперь отдышимся. Четвертый этаж.
Капитан нажал на кнопку звонка, нажал решительно, ни минуты не сомневаясь. Но ему никто не открыл и никто ничего не спросил из-за двери. В дверном «глазке» отражалась лестничная площадка.
Нажал еще раз. Прислушался. Никакого движения в глазке и за дверью.
— Я, — сказал негромко капитан, — гражданка Каварская, время зря тратить не могу, пардон, так-то сказать.
Оглянулся. Еще три двери. Все обитые одинаково — черным дерматином. Один «глазок» светится, намеками из-за двери пробивается «тяжелый рок».
Капитан толкнул дверь, и она приоткрылась.
Очередная чужая прихожая.
Здесь, вместо стандартной тумбочки, — полированный подсервантник, на стене напротив входной двери — медная с чернением маска; в глазницы, никак, вставлена натуральная бирюза — богато! И слева в простенке натуральная, неплохая живопись — картинка тыщ за триста. Зеркало в бронзовой раме. Не под бронзу — в бронзовой. Уже в прихожей можно было не сомневаться, что в кухонном столе навалом серебра, которое хозяйка, с жиру бесясь, расточительно и свирепо драит зубным порошком или патентованной гадостью для чистки унитазов…
