– И Рита красивая, да?
– Какая Рита?
– А которая Лену спрашивала…
– А-а, ваша подстава?
– Ну, мы же знаем, Богдан, что ты на бабах помешан. Представляли, что у тебя башню сорвет, когда ты Риту увидишь. И сорвало…
– Это запрещенный прием, – потерянно буркнул парень.
– Ну а с топором на сотрудников милиции бросаться, это кем-то разрешено?
– Да какой бросаться, так, пугнуть хотел…
– Не знаю, не знаю. Соседка показания дала, сказала, что видела, как ты ногу хотел отрубить…
– Какая соседка?
– Да какая разница? Эту статью мы тебе шить не будем.
– Это вы серьезно? – взбодрился парень.
– Ну, конечно, серьезно. У нас же по совокупности срок не дают. Срок у нас вешают за самое тяжкое преступление. А двойное убийство – это вам не каша из топора…
– Какое убийство?! – дернулся Череда так, как будто табурет под его седалищем превратился в электрический стул.
– Двойное, – пристально глядя на него, спокойно сказал Степан. – Я же все знаю, парень. И даже не пытаюсь крутить тебя на признание… Так, разговариваю с тобой из интереса, чтобы посмотреть, что ты за фрукт… А к убийству мы тебя уликами привяжем.
– Какими уликами?
– Железобетонными. Пальчики твои откатали, эксперты с ними поработают, сличат их с отпечатками, оставленными в квартире гражданки Тихомировой… Да, кстати, куда ты кроссовки дел?
– Какие кроссовки? – в панике вскричал Череда.
– А которые ты кровью испачкал. Когда у Тихомировой был…
– Не было кроссовок!
– Ты что, босиком приходил?.. Да ты успокойся, парень. Я давить на тебя не собираюсь. Дактилоскопию проведем, заключение тебе предъявим, а там ты сам решать будешь – или в отказ идти, или чистосердечное писать… Явку с повинной мы тебе, извини, оформить не сможем. Сейчас еще есть шанс, потому как тебя пока в списках задержанных нет…
– Но я не убивал! – дрогнул парень.
– И ногу моему оперу не рубил… Сказки в камере рассказывать будешь… Кстати, хотел тебя спросить: как так вышло, что у тебя даже приводов в милицию нет? На Стряпу работаешь, разбойничаешь, людей обкрадываешь, а приводов нет…
– Так это, фарт у меня такой, – кисло улыбнулся Череда.
Было видно, что парень понял, насколько крепко он влип. Даже в своем преступном занятии не боится признаваться…
– Не было приводов, – усмехнулся Степан. – А мы все равно узнали, что это ты пальчики оставил… Вот какая несправедливость, мне премию дадут за раскрытие преступления, а тебе – корку черствого хлеба и миску вонючей баланды… Да еще вопрос, Стряпа рассказывал тебе, как на тюрьме себя вести, а то ведь это наука тонкая. Чуть что не так – и ты в дерьме. Слово неправильно сказал, сигарету там опомоенную взял, еще что… Это не детский сад, где прощение попросить можно, а в тюрьме назад не повернешь. Если опустят, это уже навсегда. А срок тебе большой светит…
– Да не убивал я Машку!
– Эх, Череда, Череда…
– Но я правда не убивал! – в отчаянии заламывая себе пальцы, взвыл парень. – Это не я, это другие…
– Кто другие?
– Я их не знаю… Смотрю, из подъезда выходят, один с топором…
– А с топора кровь капает, – иронично повел бровью Степан.
– Да нет, не капает. Он в пакете его нес… Я только потом понял, что это топор был…
– Когда потом?
– Ну, когда к Машке зашел… Захожу в дом, дверь открыта, свет горит, а в комнате… Меня чуть не стошнило прямо там…
– А когда топором рубил, не тошнило?
– Да я серьезно… Меня потом рвать стало, когда я за дом выбежал…
– А зачем убегал? В милицию мог бы позвонить.
– Я же не идиот! Меня бы во всем бы и обвинили!
– Обвинили бы. А потом бы оправдали. Сам посуди: если бы ты убивал, у тебя кровь была бы на одежде? Не могла бы не быть…
– Ну, я не знаю. Меня тогда конкретно переклинило…
– Тебя и сейчас клинит. Тебе бы чистосердечно во всем сознаться, а еще лучше явку с повинной у нас вымолить, тогда лет десять получишь… Скажешь, что Машу Тихомирову любил, ревновал страшно, в состоянии аффекта был, не помнил ничего. Если сам в содеянном признаешься, тебе поверят и срок скостят. Но если упираться будешь, суд приговорит тебя к пожизненному заключению, а это вилы… Сам подумай, что лучше: десять лет отмотать или в тюрьме сгнить. Подумай, подумай…
– Но я не убивал, – жалко проблеял Череда.
– А пальчики в квартире оставлял?
– Да, наверное…
– А Тихомирову любил?
– Нет. То есть да. То есть хотел…
– Так хотел, что ночью к ней поперся.
– Да. Пива с пацанами дернули, у меня завелось… Если она с Вадькой была, чем я хуже?..
– Так ты еще в состоянии алкогольного опьянения был… Это усугубляет вину… И топор, с которым ты на нашего сотрудника бросался…
– Это не тот топор!
– Неважно. Тот факт, что ты не расстаешься с топором, сам по себе улика…
– Но это не я убивал… Это те двое. Я их видел, они в машину садились…
– В какую машину?
– «Девятка», кажется, или «десятка».
– Номер?
– Темно было, я не запомнил.
– Опознать этих двоих сможешь? – скучающе спросил Степан.
– Смогу, – неуверенно отозвался Череда.
– Темно же было.
– Ну, все равно бы узнал, если бы увидел…
– Фоторобот составить сможешь?
– Ну, не знаю… Нет, не смогу, темно было…
– Темно у тебя в голове.
Глядя на парня, Степан мало верил в то, что парень признает свою вину. И удивился, когда тот попросил бумагу и ручку.
* * *
Степан протянул Сваткову флешку:
– Вот запись разговора, я его не бил и особо не пугал. Сам во всем сознался…
– Да, Череда сознался, – в раздумье кивнул следователь. – Понимает, что улики против него, поэтому и сознался… Я допрашивал его, он показывает на двух парней, которые вышли из подъезда в тот момент, когда он собирался туда войти.
– Ну да, топор в пакете? – усмехнулся Круча.
– Да, топор в пакете – это уже, конечно, перебор…
– Я не знаю, кто там был, двое, трое, четверо. Виноват Череда или нет, ты с этим сам разбирайся. Мое дело – с себя подозрения снять. Меня Череда не видел, и ладно…
– Умываешь руки?
– Мне Загорцев – не кум и не сват. У меня и без того дел выше крыши…
– Ну что я могу сказать… Спасибо тебе, Степан Степаныч!
– Ничего, как-нибудь сочтемся…
Степан сдал Сваткову подозреваемого Череду, на этом и закончилось его добровольное участие в розыске преступника. Дальше пусть работает следствие, и без него… А чтобы не путать Сваткова, он не стал говорить ему о подозрительных взаимоотношениях между его военным коллегой и вдовой Загорцева. Да и доказательств их близости у него нет. Пусть Сватков сам копается в корзине с грязным бельем, если это ему надо. А Степан всей этой историей сыт по горло. Такой пласт поднял, что другим не под силу. Не так-то просто было забрать у Сафрона компромат, который тот приготовил на Боярчика. А потом еще вора надо было настроить на волну своей милицейской дудочки. И Череду самолично расколол… Вроде бы все сделал, чтобы найти убийцу Загорцева. И нашел его. Но что-то подсказывало ему – история еще не закончилась…
* * *
Сафрон скучающе смотрел на Боярчика. И руку подал ему небрежно, пожал вяло.
– Что-то ты не ищешь меня, стрелу не забиваешь, – усаживаясь в кресло, насмешливо заметил битовский авторитет. – Я уже загореть успел, в море накупаться, а от тебя ни слуху ни духу… Я так понимаю, тебя полста тонн вполне устраивают?
– Какие полста тонн? – не сразу понял вор.
– Ну, которые Гунявого устраивали…
– Разговор о трех сотнях шел, – озлобленно напомнил Боярчик.
– Это я о трех сотнях говорил, а ты не соглашался…
– Я сказал, подумаю.
– Как ты думал? С педагогом в обнимку? – ошарашил его Сафрон.
– Что?! – холодея, взревел Данила.
Все-таки сдал его поганый мент. Сафрон как та балаболка разнесет весть на всю братву, а если еще и видео с компроматом запустит… Боярчик заскрипел зубами, проклиная Кручу.
А ведь он поверил ментам, связался со Стряпой, пробил всех пацанов и узнал, что есть среди них парень, который видел, кто убил Машу Тихомирову. Рискуя своей репутацией, сбросил ментам информацию, а они вон как за это расплатились…
– Да ты не колотись, я тут ни при чем, – колко усмехнулся Сафрон. – Это все менты, их работа, они тебя захомутали…
– Что-то ты не то говоришь. Какая запись?! Какие менты?!
– Какая запись? Педагогическая поэма, трансвестит Вася и ты в главной роли… Ты на ментов не греши, они мне на тебя не сливали. То есть Круча конкретно не сливал. Он мужик железный, ни перед кем не прогибается. Но в семье не без урода, есть люди, которые меня просветили. Ну и с флешки скачали сам знаешь что… Ты же не хочешь, чтобы братва о твоем педагогическом любовнике узнала?
– Хорошо, пусть будет пятьдесят тысяч, – обреченно склонил голову Боярчик.
– Ну вот видишь, как все хорошо… – расплылся в улыбке Сафрон. – Да не кисни ты, не пятьдесят, а целых пятьдесят пять тысяч буду отстегивать, как-никак больше, чем Гунявому… И никто ничего не узнает. Мир и дружба?
