Юрий Артемьевич положил трубку и недоуменно поморщился:
— Дежурный рекомендует с выездом обождать. Ещё позвонит.
О работе Беспалов мог говорить и без курева. Но любая посторонняя тема, казалось, магнитной силой извлекала пачку из его кармана.
Он закурил каким-то лёгким движением руки, похожим на росчерк пера, и поскорее выдохнул первый дым, словно он ему был и не нужен.
— Работы навалом. Жена ворчит…
Его тоже ворчит? Или все жёны ворчат, не чувствуя рядом мужей? А разве Лидины тревожные вопросы можно назвать ворчаньем?
— Впрочем, для чего и живём, как не для работы, — вздохнул прокурор фальшивым вздохом и отвёл взгляд, чтобы не выдать своей хитрости.
Рябинин всё понял. Фальшивый вздох относился не к сути поведанной мысли — живём для работы, — а к тому, зачем она сейчас была сказана: продолжить их вечный разговор, который возникал и обрывался внезапно, словно изредка включали магнитофонный диалог. На этот раз кнопку нажал прокурор, что, впрочем, он делал чаще своего собеседника. Но перед выездом на место происшествия Рябинин говорить не мог — сидел как на углях.
— Наоборот, — вяло ответил он.
— Что наоборот?
— Мы работаем, чтобы жить.
— По-моему, это одно и то же. Работать — это жить, а жить — это работать.
— А по-моему, нет, — не согласился Рябинин таким пресным голосом, что на этом разговор должен бы и кончиться.
— Вы, Сергей Георгиевич, никогда не отыщете никакого смысла, потому что отвергаете труд как главное дело жизни, — сказал прокурор, внимательно посмотрел на следователя и добавил: — По-моему.
Рябинин не стал бы и отвечать, если бы не это «по-моему», сказанное уже дважды и снявшее категоричность его слов.
— Я не отвергаю труд как главное дело жизни. Я отвергаю труд как смысл жизни.
— А разве это не одно и то же — дело жизни и смысл жизни?
— Смысл жизни шире дела жизни.
— Человек ведь существо трудящееся, — автоматически возразил прокурор, не успев осознать рябининских соотношений.
— Лошадь тоже существо трудящееся.
Беспалов рассмеялся:
— Лошадь, наверное, и не понимает, что трудится.
— Мы понимаем. Только этим и отличаемся?
— Сергей Георгиевич, да человека растить начинают с труда…
— А вы заметили, что молодёжь не всегда с охотой слушает про труд?
— Не сразу осознаёт.
— Нет. Она сердцем чувствует, что дело не только в одном труде, заговорил Рябинин уже окрепнувшим голосом, ибо спор вырисовывался непустячный и с непустячным человеком.
— А в чём же?
Простого ответа Рябинин не знал, как его не знаешь, когда мысль находится в рабочем состоянии и ещё не додумана для самого себя.
— Юрий Артемьевич, зональный прокурор Васин прекрасный работник, дисциплинирован, грамотен… Он вам нравится?
Вопрос был хитрым, поскольку Рябинин как бы проверял искренность прокурора в этих спорах: Васин надзирал за их прокуратурой, и от Беспалова требовалась оценка вышестоящего должностного лица.
— Нет, — признался прокурор, чуть повременив.
— А почему?
— Суховат. И ещё кое-что…
— Выходит, вы оцениваете человека не по труду?
Юрий Артемьевич потянулся к носу — пошатать.
— Душа важна человеческая, — решил помочь Рябинин.
— Но и нетрудовая душа нам тоже ни к чему, — сразу отпарировал прокурор.
— Правильно. Без труда нет человека. Но и в одном труде нет человека.
— Нет, в труде уже есть человек! — загорелся прокурор, впервые загорелся на глазах следователя.
Рябинин даже умолк. Беспалов смотрел на него сердито, широко, всклокоченно. Его пыл лёг на Рябинина, как огонь на солому. Ответит, он ему ответит.
И промелькнуло, исчезая…
…Работа может всё закрыть. Увлечённость работой может означать безразличие к многообразию жизни. Любовь к делу — обратная сторона равнодушия к жизни?..
— Юрий Артемьевич, только подумайте, какая надёжная защита — труд. По вечерам пьянствую, но я же работаю. Хулиганю, безобразничаю, — но работаю. Над женой издеваюсь — однако работаю. Детей воспитал никчемностями и лоботрясами — позвольте, я же работал. В домино стучу, в карты режусь, слоняюсь, книг не читаю, в театре век не бывал, в мелочах погряз и глупостях — не приставайте, я же работаю…
Рябинин замолк. Говорить длинно он не любил и не умел. Если только в споре. Да и не то он сказал, что промелькнуло, — там было тоньше, острее, сомнительнее.
Юрий Артемьевич положил окурок в пепельницу и плотно накрыл его ладонью, чтобы тот задохнулся без воздуха.
— И всё-таки о человеке судят по тому, каков он в работе.
— Не только, — обрадовался Рябинин тому возражению, которое он мог оспорить. — Труд частенько стереотипен. Много тут узнаешь о человеке? А вы посмотрите на него после работы, в выходные дни, в отпуске… Сколько неплохих работников мается, не зная, чем себя занять! Или заняты пустяками. Тут вся личность.
Опять длинно говорил. Окурок в пепельнице уже задохнулся. Юрий Артемьевич снял ладонь и на всякий случай тронул крупный нос. Он мог бы и не трогать, мог бы выйти победителем в споре, обратившись к своей прокурорской роли, и авторитетно разъяснить ошибку следователя. Мог бы победить и не обращаясь к должности: кому не известно, что труд есть мера всего?
— Ну и что же всё-таки определяет человека? — спросил он.
— Думаю, что образ жизни.
Беспалов чуть посомневался и добавил:
— В который обязательно входит труд.
— Согласен, — улыбнулся Рябинин.
— Так вы смыслом нашего существования полагаете образ жизни?
— Нет.
— А что?
— Пока не знаю, — ответил Рябинин, как отвечал ему не раз.
— Пока, — усмехнулся Беспалов. — Многие проживают жизнь, да так и не знают, для чего.
— Я надеюсь узнать.
Юрий Артемьевич пригладил стружку висков, которую простоватая секретарша как-то посоветовала ему распрямить в парикмахерской, и неожиданно спросил:
— Допустим, человек меряется не только трудом… Почему же вы сами работаете, как лошадь?
Рябинин хотел переспросить — как кто? Ну да, лошадь, та самая, которую он привёл в пример, как тоже работающую. Нужно ответить что-нибудь остроумное, лёгкое, не вдаваясь. Например: «Разве бывают лошади в очках?» Или: «А что, из моего кабинета слышно ржание?»
— Почему не звонят с места происшествия? — спросил Рябинин.
Из дневника следователя.
Я и сам иногда задумываюсь, почему все дни занят только работой. Трудолюбивый очень? Да вроде бы как все. Деньги люблю? Зарплата у меня средняя. Выслуживаюсь? С моим-то характером… Горжусь броским званием? Есть звания погромче. Возможно, мне нечего делать? Да не работай, я был бы загружен ещё больше столько есть занятий по душе. Может быть, желание трудиться вытекает из сущности человека и прав Юрий Артемьевич — рождаемся мы для работы?
Но тогда я не понимаю, почему существо, которое трудится, ест, пьёт, спит и смотрит телевизор, называется человеком? Ведь лошадь тоже трудится, ест, пьёт и спит. Ах да, она не смотрит телевизор. Но только потому, что его не ставят в конюшню. Кстати, я тоже его не смотрю…
Прав Юрий Артемьевич: лошадь я.
Толпа — первый признак чрезвычайного события. У подъезда скопилось человек десять. Телефонограмма не соврала.
Петельников и Леденцов ещё на ходу, ещё на тормозном пути распахнули дверцы, выпрыгнули на асфальт и оказались в этой жиденькой толкучке. Одни старухи…
— Это у нас, — сказала одна, настолько маленькая, что инспектора придержали шаг, опасаясь её задавить.
— Бандитизм в нашей квартире, — подтвердила вторая, чуть повыше, но такая полная, что уж теперь они пропустили её вперёд, чтобы не быть задавленными…
Большая передняя, в меру заставленная отжившей мебелью. Длинный коридор, ведущий в кухню. Запах старых коммунальных квартир — дерева, лежалой ткани, забытых духов и валерьянки.
— Чайку попьёте? — спросила маленькая, энергичная.
— Чего попьём? — опешил Петельников.
— Мария, дак они, может, как теперешние мужики, чай не принимают, заметила тучная.
— Нальём чего и погорше, — согласилась первая старушка и показала на дверь, где, видимо, им и могли налить чего погорше.
— Гражданки! — сказал Петельников тем голосом, от которого трезвели пьяницы. — Мы хоть чай и принимаем, но сюда приехали по сообщению об убийстве!
— Пожалуйста, будьте как дома, — любезно согласилась крохотная старушка.
— Логово убийцы, — вторая показала на дверь.
Леденцов мгновенно и сильно ткнулся туда плечом, но дверь не подалась.
— И не ночевал, — объяснила маленькая.
— Где труп? — прямо спросил Петельников.
— А никто не знает, кроме убивца, — опять пояснила низенькая старушка, которая сумела оттеснить вторую, массивную.
