Тема допил пиво, испачкав пеной пушок над верхней губой, и громко приложил пустую кружку донышком об стол. На него оглянулись с соседних столиков и зашикали. Тема забыл, что идет концерт. Прижав руку к сердцу, поклоном извинился перед публикой и только потом вступил в разговор:
– Сам ты, дурак, Юлик! Ты даже не дурак, ты псих. Какая Африка?! Нам надо вернуться домой и работать. Ты понимаешь, что несешь? Это настоящее предательство. Отец хочет, чтобы ты стал мэром города. Конечно, ты еще сопляк, но талант возраст компенсирует. Представляешь, мэр города в двадцать три года! Люди помнят твоего отца и тебя выберут. Я в этом уверен.
– Точно выберут. – Поддержал брата Саша: – Мы тебе поможем. Леньке надо в милицию идти. Там порядок наводить. Я банковской системой займусь, Тема городским хозяйством. Мите культуру отдадим. Зря что ли стихи пишет. Да и диплом у него об этом.
Но Юлика перспектива возвращение в Глухов не радовала:
– Зачем мне эта пытка? Каждый день видеть счастливую Ирку с дядей Олегом под ручку. Не хочу. Не обижайтесь, ребята, но я в Россию не вернусь. А вас я люблю. Я не от вас прятался. Одному охота побыть. Понимаете, если бы хоть занятия продолжались. А тут диплом защитил, и только Ирка в голове. Хоть в омут…
Парни замолчали и в возникшей тишине, наконец, услышали голос певицы. Жанна допевала последний куплет. Но ребята думали о другом. Все помнили, как ушел из жизни отец Юлика, Тихон Иннокентьевич, и слова сына “хоть в омут” их озадачили.
Юлик сообразил, о чем молчат друзья, и хотел было ответить, что топиться не собирается, но вдруг уставился на дверь паба. Братья разом повернули головы. К ним строевым шагом приближался Олег Голенев. Подойдя к столу, приказал:
– Кончаем гулянку и быстро за мной. – Сыновья поднялись сразу. Юлик продолжал сидеть. – К тебе это тоже относится. – Бросил ему Голенев и пошел к двери. Юлик нехотя последовал за друзьями. Жанна с эстрады обиженным взглядом проводила спину своего приятеля. Уже в дверях Леня оглянулся и помахал ей рукой.
Четверо сынков уселись в “Ягуар” родителя. Юлик в свою японскую малолитражку. Машину Олег ему подарил на третьем курсе за первое место в университетской олимпиаде. Своих сыновей он баловал меньше. Те обычно передвигались на велосипедах. Через пятнадцать минут подъехали к дому. Свет горел только в гостиной, где Голенев бдел у камина. Запустив ребят внутрь, Олег положил руку на плечо Саше:
– Тебе, сынок, придется поработать. Остальным спать. И повел Сашу к себе в кабинет. Только теперь молодые люди поняли, что валятся с ног от усталости и уже спят на ходу. Каждый тут же, в каминной, и устроился. Тема и Ленька развалились в огромных креслах. Юлик облюбовал тахту, а Митя повалился прямо на ковер, предварительно скинув с кресла кожаную подушку. Через пять минут все крепко спали.
У Саши глаза тоже слипались, но пока он включал компьютер, отец принес ему кружку крепкого черного кофе. Напиток подействовал. Саша проснулся и моментально открыл все банковские счета Голенева. Опасения Олега подтвердились. Их общий счет в Бирюзовске Мака уже изменила, и он доступа к нему не имел. То же самое произошло в лондонском отделении, куда перечислялась прибыль от деятельности предприятий Глухова. До личных счетов Олега, к его удовольствию, Мака пока не добралась.
– Ты знаешь, отец, что ваша фирма в Бирюзовске – совместное предприятие? – Поинтересовался молодой человек, продолжая колдовать с компьютером.
– Понятия не имею.
– Основной ваш капитал на Кипре, и снять без санкции генерального директора я ничего не могу.
– Но наш генеральный директор Нелидов.
– Нет, отец, генеральный директор компании Дэн Вайтли.
– Знакомая фамилия, – удивился Голенев.
– Дэн Вайтли – сын нашего ректора. Он один из преподавателей на кафедре Слоуна.
– Я его не знаю.
– Зато ты знаешь его жену. Светлану.
– Таторину?
– Она Таторина-Вайтли.
– Вот в чем дело! – Олег тут же вспомнил молодую женщину, которая в последнее время стала довольно часто попадаться ему на глаза. “Теперь ясно, откуда Мака берет информацию”, – догадался Голенев: – Разберемся. А пока сделай, что можешь.
Саша виртуозно перевел все средства на один счет отца, кодов которого, кроме Голенева, не знал никто. Получилось около восьмисот тысяч фунтов. Три четверти своего капитала Олег уже потерял. Он попросил Сашу перевести пятьдесят тысяч на счет Павла Вислоухова, и пожал сыну руку:
– Спасибо, сынок. Кажется, тебя не зря учили. Скоро тебе придется показать все свое мастерство. Я начинаю войну в России, а ты будешь отсюда меня финансировать.
– Разве после вручения дипломов мы не едем домой? – Удивился молодой банкир.
– Нет, сынок. Вы пока никуда не едете. Я поеду один. Если выиграю войну, вернусь за вами. Проиграю – придется вам стать англичанами. А пока ложись здесь на диван и спи.
Оставив сына в кабинете, Олег вернулся в спальню, тихо разделся и лег в постель. Ира сонно спросила:
– Ты уже покурил?
– Да, покурил, моя хорошая. Еще очень рано. Завтра у меня тяжелый день, попробуем немного поспать. – Ответил Голенев и взглянул в окно. Над графством Уэльс поднимался пасмурный английский рассвет, и он понял – завтра уже наступило.
Профессор Пучкова только закончила обход и, вернувшись в свой кабинет, включила чайник. Она сегодня проспала будильник, позавтракать не успела и, проведя обход, поняла, что ужасно хочет есть.
“Импульс голода как реакция организма на чрезмерное напряжение”, – отметила Мария Васильевна свое ощущение, поскольку профессионально наблюдала не только за поведением больных, но и за собственной персоной.
Чрезмерное напряжение вызвал у нее осмотр Елены Ивановны Ситенковой-Мараконовой, ее бывшей пациентки, недавно поступившей в отделение с рецидивом странной формы болезни Альцгеймера. Женщина второй раз полностью забывала реальные события, вплоть до собственного имени. Профессор пыталась напомнить больной некоторые эпизоды из их прошлого общения, но реакции не добилась. Та спокойно, даже немного застенчиво, на все вопросы отвечала двумя словами “не помню” или “не знаю”. Мария Васильевна попробовала громко произносить имена близких для больной людей. Но та смотрела на нее невозмутимым взглядом, и даже имя дочери воспринимала как пустой звук. Доктор знала, что рецидив, как и прошлый случай, последовал в результате тяжелого стресса. Вдова летчика-афганца потеряла второго мужа. Пучкова глубоко сочувствовала больной не только, даже не столько как врач, а как прожившая нелегкую жизнь женщина может сочувствовать еще более тяжкой женской доле. Профессор тоже не так давно овдовела. Но хоть ее муж не сгорел от белой горячки, не покончил с собой и не скончался от ран моджахедов, а умер от тяжелой неизлечимой болезни, свою порцию “афганского синдрома” Мария Васильевна все же получила.
Во времена развитого социализма при добром и гуманном Генеральном Секретаре врагов народа не расстреливали, а, назвав их диссидентами, упрятывали в психушки. В отделение тогда еще доктора Пучковой (профессором она стала позже) привезли одного из таких “больных”.
Это был немолодой литератор-публицист, посмевший усомниться в необходимости ввода “ограниченного контингента” в соседнее суверенное государство. Его сначала отстранили от руководства отделом крупной газеты, а потом, побаиваясь острого пера, решили принудительно подлечить. Лечение подобных “душевнобольных” проводилось строго по утвержденной схеме. Пациенту вкалывали инсулин. Препарат использовали и для настоящих больных, но только в том случае, если все другие средства помочь уже не могли. Подобные инъекции приводили к тяжелому шоку. Здорового человека этот шок мог превратить в законченного идиота. Пучкова на свой страх и риск отменила предписанный главным врачом метод лечения и постаралась в тайне от начальства уберечь психику диссидента. Ее уволили с работы и в течение пяти лет не брали даже на должность медсестры. С трудом устроившись дворником в автобусный парк, она днем убирала огромную территорию, а по ночам писала диссертацию.
Свое изгнание профессор вспоминала с юмором, но сострадать чужому горю с тех пор стала еще острее.
Чайник давно вскипел и отключился, а Мария Васильевна, задумавшись, продолжала неподвижно сидеть за столом. К реальности вернул стук в дверь.
– Войдите, – разрешила заведующая отделением. На пороге стояла нянечка из приемного покоя, держа перед собой мятый листок бумаги.
– Я вот тут нашла… – робко начала женщина.
– Маша, что вы мнетесь на пороге? Я же не кусаюсь, – ободрила ее Пучкова: – Заходите в кабинет. Что вы там нашли?
Маша подошла к столу и протянула листок профессору:
– Может, я дура неграмотная, но здесь что-то о смерти. Подумала, вдруг вас заинтересует.
Мария Васильевна взяла бумагу. Разгладив ее на столе, увидела лист, исписанный колючим неровным почерком и забрызганный мелкими бурыми пятнами. Пучкова без очков не могла разобрать текст, но почерк ее заинтересовал. Она сразу поняла – автор записки находился в состоянии тяжелого психоза с наложением сильного алкогольного опьянения.
