Но Мазин исследовал не клиническое состояние Редькина. Он расследовал обстоятельства его смерти, и потому должен был прояснить прежде всего вещи реальные, бытовые.
— Я понимаю ваше состояние, Оля, но, простите, вынужден задать вопрос житейский. Судя по образу жизни, никаким избытком средств Редькин не обладал. Чем же собирался он подкупить Горбунова?
— Понятия не имею. Я как-то не воспринимала это всерьез.
— А его, выходит, беспокоило не то, где достать деньги, а как уговорить Горбунова взять их.
— Больших денег у него быть не могло, — сказа Ольга с уверенностью.
У Мазина не нашлось оснований спорить.
В квартире было холодно, даже на кухне, куда они перешли, разговаривая, из комнаты. Но газ давно не зажигали, а батарея, видимо, засорилась, горячая вода со всем не поступала в радиаторы, минуя их по соединительной трубе. Мазин заметил это, попытавшись согреть руки. На соединительной шайбе виднелись свежие царапины, похоже, от разводного ключа. Отопление пытались исправить, но безуспешно. Мазин оторвал руки от холодного металла.
— Вы не замерзли, Оля?
Она зябко повела плечами:
— Знобит. Разнервничалась.
— Пойдемте отсюда. Договорим на улице, — предложил Мазин, заметив в окне прорвавшийся сквозь тучи луч неяркого солнца.
Последние дни осени брали свое. И холод преследовал Мазина даже в кабинете, да безбожно дуло из незаклеенного окна. Когда он сидел за столом, правая рука застывала, и приходилось время от времени делать несколько методичных движений, чтобы разогнать кровь. Так он сгибал и разгибал в локте руку, когда вошел практичный Трофимов и, дожидаясь конца физкультпаузы, посоветовал, заметив грязные брызги на брюках Мазина:
— Не вздумайте чистить, пока совсем не высохнут.
— Спасибо, — принял Мазин житейский совет.
— Сухой щеткой нужно, — добавил Трофимов серьезно.
Был он, если не по возрасту, то по натуре человеком из тех времен, когда люди тщательно заботились об одежде, оберегали ее, а не снашивали в спешке от моды до моды.
— Галоши бы сейчас пригодились, — сказал Мазин, опуская руку.
— Еще бы! — поймался Трофимов. — Галоши — отличная вещь. Берегут обувь — раз.
— Легко моются — два, — подхватил Мазин с улыбкой, зная наизусть все практические умозаключения инспектора.
— Здоровье берегут, — закончил Трофимов сухо, пресекая розыгрыш. — Ноги-то, небось, мокрые?
— Трофимыч, человек не в силах поступать постоянно лучшим образом, — сказал Мазин извиняющимся тоном.
— Знаю, — ответил Трофимов миролюбиво. — Дочка моя младшая куклу сахаром обсыпала. Я спрашиваю: зачем шкоду делаешь? А она: нужно, папа.
Дети были для Трофимова главным источником житейских радостей, и он всегда строго отделял этот светлый мир от суровых служебных реальностей. Он не умел существовать одновременно в разных измерениях, и если говорил о дочке, то и думал только о ней, чем отличался от Мазина, которому любая случайно услышанная фраза, мысль, казалось бы, не связанная с его деловыми заботами, могли помочь взглянуть на дело с новой стороны, ибо, поглощенный трудной задачей, он не мог не преломлять через нее все, что видел и слышал.
Вот и сейчас слова Трофимова о маленькой ребячьей шалости, о простодушной детской уверенности в праве на шкоду подтолкнули Мазина к мысли о том, что дети, эти всего лишь завтрашние взрослые, обычно говорят и делают открыто то, чего мы избегаем, сопротивляясь заложенной природой потребности идти против течения, потребности, которая приводит одних на пьедесталы, а многих в тюрьму, потому что течение и противодействие ему диалектически неразрывны и не каждый и не всегда способен понять, как поступить правильно: воспользоваться силой потока или попытаться ее преодолеть.
Но это была уже материя высокая, а с высоты факты небольшие рассматривать трудно, и Мазин, помня, что его предмет — не философские обобщения, а их конкретные следствия, вернулся на землю, где простой и недолгий жизненный путь Редькина все еще не был понят им до конца, ибо Мазин не сомневался, что на балкон девятого этажа Редькина привела не мировая скорбь в чистом виде, а какая-то, по своей или чужой воле совершенная шкода.
О Редькине Мазин услыхал впервые от Белопольской, мельком, когда она упомянула о компании, сколотившейся от нечего делать на южном пляже. Интересуясь людьми, с которыми общался в последнее время Горбунов, он пометил в своем блокноте и «студента», не предполагая, что этот второстепенный персонаж привлечет его самое серьезное внимание. И вдруг оказалось что Редькин ушел, не дождавшись его, Мазина, а может быть, и в страхе перед предстоящей встречей. Он ушел, но осталась Ольга, и она рассказала, что Горбунова и Редькина связывало не только курортное знакомство. И, наконец, ускользающий, многословный Горбунов, который о смерти Редькина якобы не знал, понятия о ней не имел и даже разговор с ним осмыслить не мог, вдруг разговор этот вспомнил в многочисленных подробностях, и выходило, что был Редькин чуть ли из шантажистом, прекрасно осведомленным о смерти Крюкова, в то время как, по словам Ольги, о Крюкове Редькин узнал именно от Горбунова.
Да, тут было о чем подумать, и никакой фразой, стимулирующей мысль, пренебрегать не приходилось, будь это даже смешной лепет нашалившего ребенка. Но и о семейных делах зашел к Мазину потолковать Трофимов и не для того, чтобы дать полезные советы о чистке одежды.
Зашел он, чтобы доложить о разговоре с появившимся полчаса назад по собственной инициативе младшим сержантом Милешкиным. Прямого отношения к уголовному розыску Милешкин не имел. Прохаживался он с полосатым жезлом по одной из городских улиц и с добросовестностью недавно посвященного в тайны управления движением молодого человека придирчиво наблюдал проходящие машины, готовый пресечь малейшее нарушение правил. Однако душа младшего сержанта тосковала по иным тревогам, и популярный среди сотрудников Трофимов был в его глазах воплощением этой мечты. Поэтому вошел он к капитану робко, не оставляя, впрочем, надежды, что усердие его будет должным образом оценено.
— Разрешите, товарищ капитан, поделиться одним соображением.
Трофимов оглядел розовощекого Милешкина и сказал поощрительно:
— Валяй.
— Хочу я. В общем, я по поводу самоубийства в микрорайоне. Кажется мне, что дело это не простое.
Так круто начал Милешкин, но на Трофимова особого впечатления не произвел. Не тот человек был капитан, чтобы радоваться или огорчаться раньше времени.
— Раз так считаешь, высказывайся.
Милешкин переступил с ноги на ногу:
— Есть у меня, товарищ капитан, сестра. Замужняя.
— Это хорошо. И детишки есть?
— Нету еще, товарищ капитан.
— Значит, будут. Так в чем дело?
— Сестра с мужем квартиру в микрорайоне получили. Ну, я бываю у них, по-родственному. Правда, не часто.
— Почему же не часто, если сестра родная? — спросил Трофимов назидательно. Его забавлял юный Милешкин, которого сослуживцы называли Милашкиным, на что младший сержант справедливо негодовал.
— Служба, товарищ капитан, — оправдывался Милешкин. — Только в воскресенье и выберешься, да и то не всегда. Вы же знаете. Короче, поехал я к сестре. Взял бутылочку, как положено. А эти новые дома, ну, как две капли. Не отличишь.
— Особенно если с бутылочкой.
— Что вы, товарищ капитан!
Так полушутливо начался разговор, который оказался, как и пообещал Милешкин, не простым, серьезным, о чем Трофимов и доложил Мазину, как только тот перестал разминать застывшую руку.
— Он у тебя? — спросил Мазин.
— Ждет.
— Давай его сюда.
Смущаясь и гордясь вниманием к своей особе, Милешкин повторил в кабинете Мазина все, что сообщил Трофимову:
— Я, товарищ подполковник, дома спутал. Захожу в четвертый подъезд, поднимаюсь в лифте. Номер квартиры сестрин, но в двери глазок. А у сестры, вроде, не было. Ну, думаю, значит, зять поставил. Звоню. Сначала ничего. Я удивился. Должны они дома в это время быт. Еще раз позвонил. И тут слышу отчетливо, как пол заскрипел. А следом и глазок затемнился, это я точно заметил.
— Вы хотите сказать, что к двери подошел человек и посмотрел на вас?
— Так точно.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Да вроде и все. Подошел, посмотрел, но не открыл и не спросил ничего.
— Ушел?
— Нет, обратных шагов я не слыхал. Вроде он замер под дверью.
— Что же вы?
— Виноват, товарищ подполковник, в тот момент значения не придал. Просто понял, что ошибся я квартирой, и поехал вниз. Внизу смотрю, в самом деле, в соседний мне дом нужно. Отошел немного, слышу — кричат: «Человек разбился!». Но откуда мне было знать, что он из той самой квартиры!
— Этого вы, конечно, знать не могли, — согласился Мазин.
