Этого Мазин не ожидал, и потому с очередным вопросом припоздал, а Шура тут же вышла из-под контроля и устремилась вперед:
— Все она мне рассказала, все. Он, еще на море когда они были, план целый наметил, как нападение сделать, и, чтобы себя выгородить, придумал с машиной. Это свидетели подтвердить могут — тренер с водной станции и студент один, Редькин.
— Редькин? — вклинился с трудом Мазин.
— Сама она боится, а их вы допросить должны. Я вам адреса дам и тренера и Редькина.
— Редькина, Шура, не нужно. Он покончил жизнь самоубийством. Разве вы не знали? — спросил Мазин, наблюдая за реакцией Крюковой.
Вот тут она по-настоящему прервалась, замолчала, а потом спросила тихо, недоуменно:
— Как покончил? Я ж была у него на днях.
— Были у Редькина? Дома? Зачем?
— Чтоб узнать все. Чтоб к вам зря не ходить.
Вот об этой своей ошибке, а приход к Редькину Шура считала ошибкой, причем стыдной, о которой и вспоминать не хотелось, она Мазину говорить не собиралась, трудно это было, да и результата, в сущности, никакого. Пусть сами разберутся, возьмут адрес и разберутся — так она хотела, но неожиданная смерть Редькина сбила ее с плана, который терял всякий смысл, ведь теперь, кроме нее, о Редькине рассказать было некому.
Так Шура думала, со стыдом вспоминая, как позвонила она в приятный, мелодичный колокольчик раз и второй, а потом подошел к двери Редькин, долго рассматривал Шуру в глазок и, наконец, приоткрыл дверь, но оставил ее на цепочке и спросил хмуро:
— Чего тебе?
— От Ларисы я.
— Зачем?
— Да впусти ты! — разозлилась Шура. — Не съем.
Он послушался, впустил и проводил ее в холодную кухню, где даже газ включить не удосужился.
— Ну, говори.
Слушал Редькин, не прерывая Шуру словами, но постоянно изображая что-то неуместное на лице, то кивал невпопад, то улыбался, хотя смешного ничего она не говорила. Однако все услышанное его забавляло все больше, и под конец он почти захохотал, но неестественно как-то, нервозно:
— Горбунова с Ларкой ловите? Ловите, ловите! Дай бог теляти волка поймати.
Эти слова про волка Шура и сочла единственным подтверждением своих с Ларисой предположений, потому что, по существу, Редькин ничего не подтвердил, хотя горбуновские рассказы на пляже и не отрицал.
— Так было это или не было, скажи толком! — настаивала она, а он отшучивался:
— Все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло.
— Фу, смурной! Что у тебя холод-то такой собачий?
— Холод? — переспросил он. — Почему холод? По-моему, тепло. А если замерзла, средство есть: раздавим бутылочку и — под одеяло. Согреемся, а? — выпалил он вдруг для Шуры неожиданно.
Предложение показалось ей диким и унизительным. Она вскочила, покраснев:
— Нужен ты мне!
И побежала к двери.
А он вслед крикнул, будто хлестнув по лицу:
— Дура! С твоей-то рожей выламываться!
Шуре хотелось повернуться, влепить ему разок тяжелой, привычной к труду ладонью, но стерпела, потому что нужен ей был Редькин, чтобы память брата защитить. Так и добежала до лифта, пощадила, а выходит — зря, ушел Редькин, не поможет.
И пришлось ей рассказать Мазину и Трофимову обо всем, не скрываясь.
Рассказ этот косвенно подтверждал то, что говорил Горбунов: именно Шура с ее подозрением могла подтолкнуть Редькина на нелепый шантаж. И Мазин отметил это.
— Спасибо, Шура, все это мы учтем, хотя самой розыск предпринимать вам не следовало, факт. Не всегда такие вещи пользу приносят и не всегда благополучно кончаются, тем более что Лариса, как вы говорите, побаиваться начала. С каких, кстати, пор?
— Да после Володиной смерти.
— А она по характеру не трусоватая? Трусливым людям мерещится многое.
— Ларка не трусливая. Я ее с детства знаю. Всегда заводила была, по чужим садам с мальчишками лазила. Раз с яблони упала, руку вывихнула, так никому ни слова пока рука не вспухла.
— Смягчилась ты к ней, Шура, — заметил Трофимов.
— Я за справедливость, — ответила Крюкова. — Если Ларка в беде нашей не виновата, то не хочу я, чтоб зря вы ее турсучили.
— Не так уж мы ее и «турсучили», даже слишком мало, — возразил Мазин. — О своих подозрениях Ларисе нам сообщить следовало, а не вас в адвокаты приглашать. Хотя, я вижу, из вас адвокат может получиться неплохой.
— Вот уж не уверена. Не по мне ваши хитрости.
— Да у нас, Шура, хитростей, немного. Нам правда нужна, факты. Даже маленькие, но точные. Вот скажите, пожалуйста, когда вы монету у Владимира видели — до угона машины или попозже?
— Зачем это?
— Если вы видели брелок до угона машины, это означает, что Горбунов уже знал вашего брата в то время, а он утверждает, что познакомился с ним после угона. Нам это необходимо уточнить.
Вопрос Шуре не понравился. Выходило так, как говорила Лариса. Есть у них версия, и по версии Володька с Горбуновым сообщники. Если познакомились раньше, значит, и грабили вместе! Но этого же быть не может.
— Не помню я.
— Подумай, — предложил Трофимов. — Мне показалось, что ты этот случай хорошо запомнила.
— Показалось вам. А я не помню.
Мазин видел волнение Шуры и догадывался о правде, но настаивать не хотел. Наоборот, пришел на помощь:
— Ладно, Шура Я вижу, вас смерть Редькина взволновала.
Шура кивнула. При всей антипатии к оскорбившему ее Редькину такого конца она ему не желала, но, главное, произошла еще одна смерть и совсем перепутала все смешала, а людям в этом тихом кабинете требуется непонятное распутать. И она пришла им помочь, а вот пришлось, если и не соврать, то умолчать, скрыть правду.
— Прошу я вас, разберитесь по справедливости, чтобы знать мне, что Володина память не замарается, — попросила она, перейдя вдруг от недоверия к доверию, потому что поняла — не им с Ларкой тут разобраться.
— Положитесь на нас, — заверил Мазин сдержанно, но с той убедительной ноткой в голосе, что запоминалась людям, с ним встречавшимся.
А когда Шура вышла, сказал Трофимову:
— Девушка она хорошая, вранью не обучена. Брелок видела, конечно, до налета. Это следует учесть. И второго свидетеля — тренера — тоже учтем. Кое-что она любопытное сообщила, мне кажется.
Вечером пошел, наконец, снег, а следом, ночью, приморозило, и река покрылась у берегов тонким прозрачным ледком. За кромкой его вода поблескивала расплавленным свинцом, казалась густой и тяжелой. Колкий воздух щекотал ноздри. Мазин оставил машину на стоянке возле ресторана и пошел к водной станции лесной тропинкой. С веток срывались сухие снежинки, низкое солнце косо высвечивало бурые, чуть припорошенные поляны.
Девятов в вязаной спортивной шапочке сидел на корточках у воды, гладил за ушами лохматого неприветливого пса.
— Здравствуйте, — сказал Мазин.
Собака оскалилась. Тренер придержал ее за шею.
— Вы ко мне?
Мазин протянул удостоверение.
Девятов поднялся, посмотрел.
— Моя милиция меня бережет? — спросил и пнул собаку ногой в тяжелом, на рифленой подошве, туристском ботинке. — Пошел, Бокс!
Пес отошел немного, не спуская с Мазина недружелюбных глаз.
— Я кому сказал? — строже проговорил тренер.
Почувствовав угрозу, собака зарычала и отступила еще на несколько шагов.
— С ним шутки плохи, — пояснил Девятов с удовольствием. — Взрывчатый зверь. Сторож откуда-то притащил. Слишком хорошо знает жизнь, а потому зол. Так что у вас?
— Вы знакомы с Горбуновым?
— А кто с ним не знаком? Товарищ, как теперь называют, коммуникабельный.
— Что это, по вашему, значит?
Тренер снова присел, выпрямился, разминаясь, развел в стороны руки, вдохнул глубоко:
— Я не задумывался. Коммуникабельный — значит коммуникабельный. Я, например, некоммуникабельный.
— Спасибо, прояснили. — Мазин посмотрел в сторону, станции. Окна уже закрыли на зиму фанерными щитами, но не все. — Вы здесь много времени проводите?
— По возможности.
— Цените одиночество?
— Не только. Воздух чистый люблю.
Он был прав. После городского, пропитанного бензиновыми парами и прочими бескислородными примесями тумана, которым приходилось дышать все последние дни, Мазин осторожно вбирал в себя здешний, слишком хороший для того, чтобы заглатывать его крупными порциями, воздух.
— И ночуете тут?
— Ночую. Хотите посмотреть со служебной целью? Прошу.
Не дожидаясь согласия, Девятов пошел вперед. Под синим спортивным костюмом тело его казалось ловким, молодым, но под глазами Мазил увидел чуть обозначившиеся отеки и не удивился, заметив под койкой в комнате тренера пустые бутылки.
Девятов перехватил взгляд Мазина и опустил пониже байковое одеяло, прикрывающее кровать.
— Приятели захаживают, — пояснил он. — Сезон-то закончился, вот и нарушаем режим помаленьку.
