– Каких дел? – спросил он и улыбнулся. – Большаков – угольный торговец, я – президент спортклуба. Что между этим общего? И от какой такой масти он отрекся? От пыли антрацитовой, что ли?
– Ты подумай, Рома, подумай…
Покачал головой и ушел.
Гулько сел в подогнанный братвой серебристый «Лексус», взял круто, с места. Отъехал с километр и вдруг изо всех сил ударил руками по рулю.
– Сука!
– Да что ты, Гул? – с упреком произнес Крот. – Мент и есть мент. Что с него взять. Не принимай близко к сердцу…
– Ты придурок, Крот!.. – взревел Рома. – Придурок конченый! Ты понял, что он сейчас сделал?!
Фома на заднем сиденье почему-то матюкнулся и отвалился к стеклу.
– Вот, вот! – подтвердил Рома. – Захарку когда «поднимут»?! Через месяц? Полгода?! Год?! Что экспертиза скажет? В июле, блин, наступила смерть этого найденыша! Плюс-минус неделя, без точного часа! А разговорчик этот при мусорах еще как вспомнится!
Крот хлопал ресницами и давил взглядом лобовое стекло.
– Ну и что? Может, они его никогда не найдут.
Гул развернулся и остервенело посмотрел на помощника.
– Вова, милый… Когда бог мозги раздавал, ты случайно поссать не отходил? Они его уже нашли.
– Это Лешка Родищев, наш однокашник, – сказал он Фоме, спускаясь по ступеням больничного крыльца. – Ты что, не помнишь? Мы же с семьдесят восьмого по восемьдесят восьмой в одном детском доме чалились. Скрытный тип был, все книжки читал… Воровать отказывался, за что и бывал бит нещадно…
– Тобой? – справился Крот, единственный из троих, кто вырос в семье.
Рома не ответил. Странно, но ему было почему-то тревожно.
За руль он садиться не стал. Фома вез его. Он вынужден был надолго остановиться около супермаркета. Рома вышел из его дверей с двумя огромными пакетами. Один, самый большой, бросил в руки Кроту и процедил:
– Отвезешь на больничку, в палату этому лоху. Если не очнулся до сих пор, отдай тем, кто окажется соседями по палате. Скажешь, что это от Родищева, чтобы все, кто там лежит, знали, от кого. И теперь каждый день будешь возить туда по такому пакету. Я понятно изъясняюсь?
– Нет, – сознался Крот.
– Тогда я объясню. Ты помнишь, как в Горном на «пятерик» зачалился? А помнишь, как братва тебе пакеты с икрой, «Мальборо» и бужениной перебрасывала? А для чего? Нет, не для того, чтобы ты с голоду не помер. Ты и без этого там не похудел. Чтобы вся колония знала, что Вове хамить нельзя, он «подогрет», и не чушок брошенный он, а под крылом «пасется». Общаться с ним нужно по-человечьи и по пустякам не сердить, иначе в зону перебросят не икру, а посыльного с заданием облегчить Вове жизнь, – вынув из второго пакета бутылку «Белого аиста», Рома сорвал фольгу и расковырял найденной в «бардачке» отверткой пробку. – Фома молчит, потому как сам детдомовский. Он знает, что такое вареное яйцо в праздник… – Перевернув бутылку, он слил в себя четверть содержимого. – Черт… подумать сейчас – на хера я его бил?..
Крот скользнул взглядом по лидеру. Получалось наоборот, не так, как обычно бывает с обычными людьми, но никогда не случалось с Гулько. Тот сначала расчувствовался, а потом выпил.
– И не косись на меня, – посоветовал Рома, сидящий к Кроту спиной. – Ты понятия не имеешь, что значит голодать…
Во дворе Гулько ждал сюрприз.
У его подъезда стоял, опершись на собственную изумрудную «девятку», «деловой» из ресторана. Он отвалился на капот, подставлял под солнечные лучи лицо и сжимал в зубах фильтр сигареты.
– Не люблю сюрпризы, – Рома воткнул в горлышко пробку и опустил бутылку в пакет. – Ой, не люблю.
Заметив приближение объекта ожидания, Мартынов выплюнул сигарету и соскочил с капота. Молча выждал, пока Гулько выйдет из машины, приблизится, после чего, чувствуя, что рушатся все предыдущие, обдуманные варианты разговора, решил не атаковать, а приступить к активной обороне. Вид приблизившегося авторитета не располагал к тому, чтобы адекватно реагировать на сторонние притязания.
– Это простая случайность, верно? – буркнул Рома, стоя на таком расстоянии от Андрея Петровича, что тот ощущал тонкий аромат молдавского коньяка.
– Нет, конечно, – признался бывший зэк. – Бабы у меня в этом доме нет, корешков лагерных тоже, так что, получается, я жду кого-то.
Гулько вздохнул и осмотрелся.
– Я так и знал, что в последний раз увижу тебя не в ресторане. Слушай, бывалый, ты, часом, не казачок засланный? Не успели тебя под конвоем в кабак привести, как туда через минуту мусора стали двери выламывать… У Ромы холостой выстрел образовался, может, он на второй круг пошел?
– Будь я казачком засланным, на столе у Метлицкого уже давно лежали бы свидетельские показания, как ты с кавказцами в камере в «секу» играл. Нет?
Выигрывая время на раздумье, Гулько склонился над зажигалкой.
– Что ты вьешься тогда вокруг меня, как уж?
– А вот это уже разговор, – согласился Мартынов. – Может, тет-а-тет сойдемся? В машине, например? Можно – в моей, можно – в твоей, но только без этих фраеров и без карт.
Не говоря не слова, Гулько наклонился и распахнул дверцу «Жигулей».
Уже в машине, оказавшись за спиной Мартынова, Рома свинтил тонированное стекло до отказа.
– Да нас и так видно, – успокоил его Андрей Петрович, оборачиваясь. – Вон, солнце стекло насквозь прошибает… Где ты, Рома, безбашенный, а где – чересчур мнительный…
– Давай покороче, – отрезал Гулько.
– Так не получится, – усевшись поудобнее, Мартынов решил смотреть на своего собеседника через зеркало. – Меня вот что интересует, Рома… Ты хорошо помнишь свое детство?
– Чего?..
– Детство, детство, – настоял Мартынов. – Ты воспитался в детском доме. В том же самом, откуда Метлицкий. Вас обоих зовут Ромой. Метлицкий детство помнит плохо, можно даже сказать, вообще его не помнит. Гонит что-то за собаку у гаражей да дом рыжий. Ни деревни, ни села, ни родителей, ни приятных воспоминаний в памяти человека не осталось. Потому и спрашиваю – ты помнишь?
Гулько размышлял над ответом, попутно жалея о том, что не прихватил с собой в машину какое-нибудь шило. В душу криминального авторитета начали закрадываться подозрения, что сидящий за рулем, побитый сединой мужик либо спятил, и вскоре возникнет необходимость защищаться, либо его, Рому, ведет Контора. Детство, родители… Сейчас выяснится, что был папа, который работал в институте ядерной физики, а потом, перед тем как сбежать куда-нибудь на Кубу, спрятал во дворе маленькую водородную бомбу.
– А кто же детство не помнит? – бросил он. – Все помнят.
– Что помнишь? – уперся взглядом в зеркало Мартынов.
– Сосок мамкин перед носом помню. Помню, выносят из роддома, а медсестра папке говорит: «Лучше его, конечно, в Новосибирский. В остальных детдомах отопления нет».
Мартынов посмотрел в окно и сощурился от яркого света.
– Понимаешь, Рома, в чем дело… Речь идет о некоем наследии, завещании, так сказать…
Гулько так и знал.
– Послушай! – резко оборвал он потуги Мартынова сказать о главном, сохранив интригу. – Я не знаю, кто ты такой, но точно знаю другое. Если бы моим маме с папой, которых я совершенно не помню, было что оставить своему сыну, то я не жрал бы сначала с бродягами, а потом с ворами. Мне вообще не нравится этот разговор, поэтому если портаки у тебя не рисованные, а колотые, давай разойдемся по-хорошему. Я уважаю масть, но, когда она начинает свербить у меня в горле, я начинаю ее путать.
Распахнув дверцу, он хотел было выйти, но вдруг почувствовал на своем плече железную хватку. Такая же сильная рука дотянулась до ручки и захлопнула дверцу. Рома на мгновение растерялся, потому что впервые за долгие годы почувствовал силу, превосходящую его.
– Не суетись, – пробормотал Мартынов, с трудом удерживая руку Гулько. – Я сам не люблю неопределенности. Я человек, выполняющий просьбу частного характера, не имеющую ничего общего с интересами власти. Я из Америки. Из страны, где больше чтят статую бабы не с веслом, а с факелом. Я ищу человека, на счету которого в одной из европейских стран лежит сумасшедшая сумма денег. Все бы ничего, да вот проблема. Двадцать пять лет назад этого человека звали совсем иначе, нежели сейчас. Волею судеб он оказался в детском доме, в котором пребывал и ты. И все, что мне теперь известно, это его имя. Зовут его Ромой. Теперь ты понимаешь, в чем моя проблема? Ты понимаешь, Рома, в чем моя проблема? Либо ты, либо твой ненавистный враг Метлицкий – тот самый Артур Мальков, которого много лет назад поместили в новосибирский детский дом. Маленькому человечку грозила смерть, и двое друзей, один из которых – ваш бывший директор, спасли ему жизнь, заменив имя.
– Коломиец?.. – выдавил Гулько, ошарашенный откровенностью американского русского зэка. – А почему этому… человечку грозила смерть?
– Сейчас не об этом речь…
Гулько наконец пришел в себя и отшатнулся.
– Слушай, командированный, я сейчас кликну двух босяков, что у машины вахту несут, и через полчаса дело не мое превратится в мое.
