— Эдуард! — испуганно сказал Леонтий Петрович.
Сотрудник психдиспансера приучен ничему не удивляться.
— Да, — сказал он, — да, Леонтий Петрович, это я.
У него была очень запоминающаяся внешность: высоченный лоб, скрывавший, видимо, абсолютно здоровый мозг, и яркая, огромная, морковного цвета борода. Она была такой тяжелой на вид, что представлялось, что у владельца затылок болит от напряжения. Но значительно более существенным, чем наличие подобной бороды, было то, что Эдуард Семенович являлся женихом Светланы, родной сестры Романа. Они виделись с подполковником всего один раз, мельком, и поэтому Леонтий Петрович счел своим долгом как-то объясниться на эту тему.
— Эдуард… мы с вами на вокзале встречались. Я привозил адрес для…
— Я вас узнал.
Леонтий Петрович почувствовал, что ему не обрадовались, впрочем, он вряд ли должен был ожидать иного.
— Чем могу, Леонтий Петрович?
— Вы уже приехали?
— Позавчера.
— Оба, то есть, я имею в виду, все?
— Да. — Эдуард Семенович с профессиональным спокойствием снес странность вопроса. — Если вам нужна Светлана, то она сейчас дома.
— Нет-нет…
— Так что же?
Леонтий Петрович облизнулся машинально, отчего его обветренные губы стали блестеть, как стеклянные.
— Как бы вам поскорее объяснить…
Эдуард Семенович бросил выразительный взгляд на свой хронометр.
— Вы ведь врач?
Психиатр взял себя за отвороты халата, как бы говоря: что, не видно?
— Это очень удачно, что вы врач. Поверьте. И я вам все сейчас объясню.
— Вам нужна помощь врача?
— Не совсем мне и почти не врача. То есть и мне тоже нужна.
Эдуард Семенович еще раз посмотрел на часы, быстро произвел в уме какое-то вычисление.
— Ладно, идемте.
В конце коридора он открыл четырехгранным ключом безрукую дверь и впустил Леонтия Петровича в узкий, как окоп, кабинет. Кабинет был обставлен бедно: стол, шкаф и табачный перегар.
Врач сел на край стола, как бы демонстрируя этим неофициальность разговора. Гостю предложил стул. Сиденье было порезано. Подполковник остался стоять. Не потому, что его отпугнули порезы. Просто стоя он чувствовал себя сосредоточеннее.
— Вот, — он протянул письма Романа врачу.
Тот быстро пробежал их.
— Это Светин брат.
— Я понял, — сказал Эдуард Семенович, загадочно поглаживая бороду.
— Вот я и решил… может, у вас есть данные. Не лично у вас, а в ведомстве. Гад этот явно из нашего околотка. Психика с отклонением, мог он раньше прибегать к вам? Мог.
Психиатр еще раз прочитал послания из клетки и сказал твердо и неприязненно:
— Это дело милиции. Я против самодеятельности, в таких вещах особенно. Так же, как самолечение, она может быть опасна.
— Самодеятельность? Да чем она может быть… но об этом после. Я в общем тоже… Эдуард… э-э-э…
— Семенович.
— Я обращался. Не хотят они, милиция, браться за это. Нужно, мол, заявление от родственников. Но родственников не было, вы же знаете. Одни умерли, другие на лечении. Вот Светлана теперь приехала. Пускай она и напишет в милицию. Но я вам честно скажу — они очень плохо будут искать. Был способ их заставить — пресса. Я обращался.
— И что?
— И ничего. Говорят, несерьезный материал.
Эдуард Семенович вновь прикоснулся ладонью к бороде, он будто напитывался от нее силой и уверенностью.
— А вы сами, Леонтий… э-э-э…
— Петрович.
— Да, вы сами-то уверены, что это не розыгрыш?
— Ну, знаете, — подполковник несколько раз облизнулся и вытер со лба пот так решительно, будто удалял последние сомнения.
— Понимаете, Леонтий Петрович, у них, я имею в виду и милицию, и прессу, есть основания для того…
— Для чего?! — взвился подполковник.
— Ну, скажем, для того, чтобы не слишком спешить.
— Что значит не спешить?! Вы же врач. Человека истязают. Почти, можно сказать, что у вас на глазах истязают. Не просто человека, а, может быть, будущего родственника. Простите, если забегаю. Тем не менее вы странно очень высказываетесь.
Врачу даже больше, чем это можно было ожидать, не понравился намек на родственнический момент в этой истории. Только профессиональная привычка к сдержанности помогла ему не вспылить. Леонтий же Петрович не считал своим долгом запирать чувства на четырехгранный ключ.
— Дайте мне телефон, — угрожающим тоном потребовал он.
— Зачем вам телефон?
— Вы говорите, она дома? Я ей сейчас все расскажу-изложу. Я ей сейчас такую цитату извлеку…
С самым надменным видом Эдуард Семенович придвинул к подполковнику аппарат и написал на бумажке номер. Ему противно было разговаривать с этим суетливым и обветренным стариком, и он хотел пусть даже таким образом избавить себя от общения с ним.
Светлана подошла к аппарату сразу. Леонтий Петрович без предисловий обрушил на нее всю информацию, которой владел к этому моменту. Речь его была, как всегда, сбивчивой, но впечатляющей. И по мере приближения к финалу, в котором последовало описание жестокосердности психиатра и выражение надежды, что она, сама будучи сестрой, не проявит зловредной лени в деле спасения умучиваемого брата, речь стала вполне громогласной и окончательно безапелляционной. Наконец встала громогласная точка. То, что он услышал в ответ, заставило его сначала покраснеть, а потом сесть.
Психиатр спокойно наблюдал за этой сценой. Он даже не поинтересовался у Леонтия Петровича, что сказала Светлана. Потрясенный старик все сообщил сам.
— Она говорит, что ей плевать на то, что происходит с Ромой. Пусть он хоть сдохнет, ей плевать. Никакого заявления она писать не будет.
Подполковник отнял от уха большую старомодную черную трубку. Она выла так, будто вместе с подполковником тосковала по прерванной связи. Эдуард Семенович взял в руки аппарат, поднес его почти к самому лицу потрясенного военрука, и тот покорно воссоединил бесполезную наушницу с основной частью прибора.
— А еще я дам вам совет, — сказал врач со всею мудростью сорокалетнего мужчины в голосе, — не обращайтесь к психиатрам с этой историей. Они могут вас не так понять.
Леонтий Петрович нахмурился, а потом горько улыбнулся.
— Значит, как я понимаю, отказываетесь помочь, несмотря что парня истязают. Можно ведь считать, что вы отчасти покрываете маньяка. Когда все выплывет на чистую воду, как будет выглядеть ваша репутация?
— Не говорите ерунды. А что касается Светланы, то вы сами прекрасно знаете, почему она не спешит помогать вам.
— Намекаете, что я сам виноват?
— Намекаю.
Подполковник встал, одернул пиджак, поправил галстук.
— Светлана — это еще ничего. Вернее, плохо, конечно. Но можно понять — чувства. Но вот почему вы, вы, давший клятву Гиппократу, норовите отгородиться, — непостижимо.
Физиономию психиатра слегка перекосило, но смолчать он все же сумел.
— Встретив вас здесь, я обрадовался. Думал — удача. Ошибся. Жаль.
Итак, больше надеяться было не на кого. И власти, и пресса, и ближайшие родственники предпочли остаться в стороне — на том сомнительном основании, что история Романа представляется им не вполне серьезной, смахивающей на неталантливый розыгрыш. Но даже если имеется хотя бы десять процентов вероятности того, что все описанное дрожащей от боли рукой Ромы правда, надобно бить во все колокола, так считал Леонтий Петрович, и чем дальше, тем больше укреплялась в нем уверенность эта.
Психиатр просто сволочь. Он не хочет влезать в поиски помимо всего еще и потому, что не решил, стоит ли ему жениться на Светке. На девчонке из простой и неблагополучной семьи. Он не хочет, чтобы история с Ромкой стала для него семейной. Кстати, он, кажется, и не знаком с парнем. Все, что он знает о нем, он знает со слов сестрицы его. То есть считает его просто дебилом и бандитом. Он небось считает, что если братец его пассии и замурован в какую-то подземную клетку, то замурован по делу, по заслугам. Нечего было путаться со шпаной. Да! Именно, именно! Этот краснобородый Эдик убежден, что все написанное Романом правда, и рад этому. А его, хлопотливого старика, хочет выставить идиотом, чтобы иметь благовидные основания ни во что не вмешиваться. Не исключено (маловероятно, но не исключено), что господину психиатру известно кое-что о личности этого маньяка-мучителя.
Леонтий Петрович ослабил узел галстука и вздохнул поглубже. Проверке будет подвергнуто! И коли выяснится, что все так и есть, на будущей скамейке подсудимых найдется маленькое местечко для уклончивого умника в белом халате.
Подполковник пришел к окончательному выводу, что человек в противогазе — фигура совсем не случайная, что происходит она из ближайшего круга, из числа личностей, посвященных в семейную ситуацию мучимого юноши. Тем неутомимей должна быть внутренняя зоркость, никаких розовых очков. На подозрении все!
