– Валера, обои! – вскрикивала Ольга, подбрасываемая могучими толчками. – Обои, обои же жалко! – Ее мокрые ладони елозили по стенке, оставляя темные влажные пятна.
– Жалко, блин, у пчелки! – рычал Протасов. Как только он кончил прямо в нее, они переместились на кровать. Валерий завалил Ольку на спину. Она дышала как водолаз, которому наверху перекрыли шланг. Когда они, наконец, угомонились, часы показывали 17:00. Богдасик был на продленке, он обыкновенно возвращался к шести. Вечером в воскресенье им предстоял визит к Нине Григорьевне, отмечавшей пятидесяти четырехлетний юбилей, и Ольга готовилась представить Валерия банкирше. Первый блин, как известно, комом. Олю это правило не устраивало.
– Имей в виду, она женщина идейная. По нынешним временам заболевание похожее на психоз. Так что веди себя соответственно.
– То есть, как? Совсем без башни? – уточнил Валерий. У него чудовищно разболелась спина, напомнив, что ему давно не семнадцать.
– Совсем. – Ольга погладила живот. Протасов с вялым интересом проследил за этим движением. Больше он, по крайней мере сегодня, не мог. – При коммунистах диссидентам симпатизировала, – продолжала Оля, одернув руку, – а партийных шишек критиковала. Я даже думала, она при Горбачеве в депутаты подастся. Как профессор Черняк, например.
– Круто, – сказал Протасов, представивший Олькину свекруху на трибуне Верховного Совета СССР: «Товарищи! В Нигерии ниггерам не хватает бананов! Их пожрала империалистическая военщина! Позор!»
В свое время все уши мне политикой прожужжала. Что надо делать и как. Лавры Нины Андреевой[33] покоя не давали.
– Это та мудачка, которую от оплодотворения через пробирку перло? – прищурился Протасов.
Оля передернула плечами. Едва разговор коснулся политики, Протасову стало скучно. Политическая риторика действовала на него, как реланиум.
– А ну их на хрен, – зевнул здоровяк. В начале 90-х он заправлял скупкой золота под ювелирными магазинами, а вопросы политического обустройства страны его совершенно не трогали. Тогда казалось, будто именно на улице куются капиталы, в то время как депутаты переводят время, без всякого толку молотя языками. Потом выяснилось, что это не так.
– Не ну! – возразила Ольга. – Не ну. Если хочешь от Нины хотя бы гроша ломаного добиться, то заруби себе на носу, Протасов: она вполне сознательно в обновленную коммунистическую партию подалась, когда большинство нормальных людей выкинуло партбилеты на помойку.
Протасов почесал затылок:
– А какого хрена, в натуре, она там забыла?
– Хочет защищать Родину от воров и казнокрадов, – пояснила Ольга.
– От казнокрадов, значит, – приуныл Протасов.
– Поэтому, – резюмировала Ольга, – когда она про твои видео-двойки «Sony» услышит, так тебя сразу в три шеи и выгонит. Испугаться, Валерочка, не успеешь.
– За что, е-мое? – искренне удивился Валерий.
– А за то, что из-за твоего «Sony» проклятого наши «Славутичи» и «Оризоны» ноги протянули.
– Свобода рынка… – возмутился Протасов.
– Вот и пойдешь погулять, вместе со своей свободой.
– Бред. – Сказал Протасов, и повыше натянул одеяло.
– Бред не бред, а полностью соответствует истинному положению вещей. – Лицо Ольги приняло глубокомысленное выражение.
– Ты о чем думаешь?
– Да вот, вспомнила, как мы с Ниной в девяностом телевизор покупали.
– Вот этот гроб, что ли? – Протасов махнул в сторону торчащего из стенки «Славутича», отразившего последние отечественные достижения в этой отрасли. Не высокие, откровенно говоря.
– Непатриотично, – сказала Ольга.
– Перестанут говно делать, буду патриотом, бля буду. – Торжественно пообещал Протасов. – А пока… Телеку сколько лет?
– Четырех нету.
– А труба уже села. Взять бы ее, и директору с разгону в жопу. Для пользы дела.
Я ради него три месяца в очереди отмечалась. Под «Украиной».[34] Каждый вечер, к девяти на перекличку.
– Малая, ты убивала время.
– Вся жизнь – убитое время.
Протасов хмыкнул. Он не собирался упражняться в софистике.
– Ладно, давай, рассказывай, чем твоей Нинке баки забивать?
– Скажешь, что кредит требуется под производство. Отечественных производителей она обожает.
– Под производство чего? – нахмурился Протасов.
– Чего, сам придумай. Чтобы ее пробрало.
– Видал я одних производителей, – осклабился Протасов. – Готовые иномарки из-за бугра гоняют, только без буферов. Буфера в пригороде прикручивают, вот и все производство гребаное. Зато льготы и вся пурга. Поняла, о чем базар?
– И без «базара» завтра вечером обойдись. Нина не оценит. Без шуток.
– В нашей стране только гробы и шлепать. Вот гробы в самый раз. Такая тема, ништяк. Золотое дно, е-мое. Люди дохнут, а тебе лавандос капает.
– Можно что-то другое?
– Гонишь, – вздохнул Протасов. – Про-из-вод-ство. Да тебе ни один банк под такую шнягу ни копья не даст. Купи, продай, это да. Самый цынус.
– Нина даст. Она сознательная.
– Ни хрена. Сама подумай. Торговля двигатель прогресса.
– А я думала, реклама.
– Не важно, – отмахнулся Протасов. – Я тебе конкретное дело предлагаю, а ты мне пургу втуляешь.
Ольга потеряла терпение:
– Валерий, – начала она строго, – если хочешь от меня помощи, то слушай и не перебивай. Повторяю медленно, и три раза, как сотруднику МВД. Нина чокнулась на компартии. Взяток не берет, а торгашей ненавидит, поголовно считая спекулянтами.
– Они и есть, в натуре, спекулянты, – кивнул Протасов.
– Евреев винит во всем.
– Правильно делает, – согласился Валерий. – Они во всем и виноваты. Олька? – осекся Протасов, пораженный неожиданным подозрением, – я, блин, что, похож на еврея?
– Не похож, – заверила его Ольга. – Евреи хозяйственные, приличные люди, а не такие горлопаны, как ты. Просто Нина на еврейском вопросе поехала. Это тебе к сведению. На всякий случай. И заруби на носу, если она твой «Линкольн» усечет, плакал тогда кредит.
– Опять двадцать пять! – взмолился Протасов.
– Да, Валера, да. Она ненавидит иномарки, потому что честным трудом на такую машину не заработаешь.
– Догнал я как-то своим джипилой нулячее практически «Пежо». – Лицо Протасова стало задумчиво. – Трявк, короче, бам! Только стопы посыпались. У «пыжика» жопы как и не было, в натуре, бампер на сидушку залетел. Это им еще повезло, что никакой хорек позади не сидел. Ну, думаю, е-мое! Труба дело! Прикинь, какой расклад! Когда вылетает из-за руля курица. Расфуфыренная такая, морда красная, ручонками дрыгает. Ты, мне кричит, б-дь…
– Валерий! – одернула здоровяка Ольга. – Я, кажется, просила, чтобы без матов.
– Ты, нехороший человек, короче, тачку мою раздолбал! Я ей мол, бэби, да все ништяк. Сейчас решим, как положено. А она: Да что, б-дь, решим?! Я ради нее четыре года член изо рта не вынимала!
– Очень интересно. – Ледяным тоном сказала Ольга. – Ты это к чему?
– К дорогим тачкам и честному труду. – Отрезал Протасов. – Или так одуренно быть миньетчицей? Пускай твоя Нина попробует. Может ей понравится, е-мое?
– Так ей на банкете и скажешь? – холодно осведомилась Ольга.
– Ладно, – Протасов решил не ссориться. – Хорошо, в натуре. Сыграю для старушки пролетария. Без «Линкольна» и золотой цепуры. Кому они вообще надо?
– Спасибо за одолжение, – сказала Ольга. – В кои века метро увидишь.
«Да пошло бы твое метро в дупло», – захотелось крикнуть Протасову, но он благоразумно сдержался. Молчание – золото, гласит известная присказка, очевидно, придуманная не правдорубами, но и не сексотами, с другой стороны. Отказаться от «Линкольна» Протасову было тем проще, что на днях его довелось вернуть Армейцу. Валерий остался без коня.
– Ладно, – сказал Протасов, и сбросил одеяло, потянувшись за трусами. – Значит, завтра я у тебя.
– Ты разве не ночуешь? – несколько раздосадовано поинтересовалась Ольга, запуская ладонь между ног. Волосы на ее лобке были рыжими и курчавились, как шевелюра у негра. Но, Протасов был неумолим, чувствуя себя спустившим баллоном, который снова надевают на болид. Это его не устраивало. – Не сегодня, детка. У меня еще, в натуре, дела. Тем более, что малой вот-вот с продленки вернется. Завтра продолжим. Отвечаю.
* * *
С Харьковского в Пустошь ни единой прямой маршрутки. В вечернее время не езда, а мучение. Затратив на дорогу три часа, Протасов в начале десятого оказался в селе. Зимой темнеет рано. Сельские жители не засиживаются допоздна. Когда Протасов вломился во двор, Ирина и дети уже спали, а свет керосинки, мерцавшей в пристройке для квартирантов, наводил на мысли об одиночестве человечества во Вселенной.
– Не спишь? – заскрипел Протасов. Волына подхватился навстречу, как дневальный при виде генерала.
– Тут заснешь, зема. Вечным сном.
– Что у тебя, Вовка?
