– Хватит, Тяга! – пожалел их Сергей. – Нечего о всякую мразь руки пачкать. Пойдем лучше выпьем.
Тяга на прощанье смел на пол бутылки и стаканы и, все еще дергая одними плечами, будто привод от них к рукам отключился, пошел к отвоеванному Пашкой столику. Стул был всего один, Пашка разводил руками: свободных нет. Тяга выдернул два из под сидевшей парочки, а уж третий ему услужливо уступили.
– Твоя подруга? – спросил, просверлив Марину недоверчивым взглядом.
– Да.
– Хорошая девка, – оценил Тяга и сразу отхлебнул полстакана. Пил молча, вроде бы невнимательно слушал собутыльников, но когда к нему подошел подручный и на ухо что-то прошептал, Тяга неуклюже выбрался из-за столика и со знанием дела вставил в разговор: – Да, умирать страшно... – и, подергивая плечами, погреб к выходу, чтобы снова смешать кого-то с чем-то.
И обычно черноротый Пашка в присутствии Марины придерживал язык. И пил мало. Пыхтя сигарету за сигаретой, прижимал подбородок к плечу, скрывая шрамы, и снизу вбок, отчего глаза переполнялись белками, поглядывал на Марину. А она косилась на шрамы, и губы ее подрагивали. Сергей рассказывал им что-то и глушил вином, как динамитом рыбу, тоску, которая не хотела покидать душу, наверное, потому, что Марине было не до него.
По дороге в общежитие Марина сказала:
– Бедный Паша! Как ему не повезло – таким вернулся!
– Повезло тем, кто не вернулся.
– Зачем ты так?! Я ведь не то имела в виду...
– Причем здесь ты?
Марина не поняла, обиделась и замолчала. Пусть подуется, а то тяжковата ее чрезмерная опека, надоедает чувствовать себя в ползунках. И, чтобы не дать ей помириться, сразу по приходе в комнату лег спать.
Проснулся под утро, сработала военная привычка реагировать на непривычные звуки. Марина плакала тихо, в подушку.
– Что случилось?
– Ничего.
– От ничего не ревут. Говори давай.
– Ты во сне зубами скрипел и стонал... Кошмары мучают, да? О том, что там?..
– О том меня кошмары не мучают.
– И никогда не снится, как...
– ...убивал?.. – подсказал Сергей. – Нет... Это когда одного-двух хлопнешь, наверное, мучают, а когда больше – привыкаешь.
– Это страшно, – решила Марина.
– Не думаю. Человек так устроен, чтобы в любых условиях выигрывал... Если только не решил проиграть.
Марина успокоилась и быстро заснула, а он долго курил, смотрел, как в комнату заползают первые солнечные лучи и, казалось, выдавливают Сергея из нее. Пора уходить. Через неделю у Марины последний экзамен, сдаст и поедет к папе-маме. Уйдет, не прощаясь: меньше слез. Вроде бы не сильно его тогда шваркнуло, а диск в позвоночнике сместился. Дурака валять – здоровья хватает, а ящики выгружать...
Утром тридцать первого декабря Сергей брел по присыпанным снегом улицам, огибая серо-коричневые блестящие пятна накатанного мальчишками льда. До полного счастья не хватает гепнуться на спину, и так после смены не смог согнуться, чтобы шнурки завязать. Все – с хладокомбинатом покончено. Долги вернул, особой нужды в деньгах нет, к тому же, сессия началась. Попросит Инну не шиковать, должна понять.
На вахте сидела старушенция с правильным и строгим лицом, словно позаимствованным с плаката о передовиках производства. Увидев Сергея, запищала пронзительно:
– Вы бы за женой присмотрели! Почему я должна среди ночи двери открывать?!
– Какие двери?
– Входные. Общежитие в час закрывается, а ваша жена уже который раз под утро с гулянок возвращается. Связалась с этой вертихвосткой из четыреста тридцать восьмой – все вахтерши на них жалуются!..
– Меньше спите на дежурстве, – оборвал Сергей и быстро пошел к себе.
То-то Инна последнее время такая ласковая и денег не просит. Дума, видит, как ему трудно, жалеет. Значит, кофточку ей не мать прислала, значит... Это ведь надо быть таким болваном, слепым и самоуверенным! Интересно, почем нынче рога? Наверное, дешево идут: нравы полегчали.
Инна спала под толстым пурпурным одеялом, рассчитанным на сибирскую зиму. Оранжевый тигр стоял над ней, словно охранял ее покой, и угрюмо смотрел на Сергея. Складывалось впечатление, что тигр и есть ее любовник, хотя лицо Инны, окруженное пепельными волосами, по-прежнему казалось безгрешным, как у ребенка. Или покойника. Под глазами темные полукружья, а может, тени, ведь шторы на окнах задернуты, в комнате полумрак. Чтобы справиться с искушением разглядеть поближе, отвернулся и вдруг боковым зрением увидел жену. До этого видел ее лишь раз – в день знакомства, и, как бы она за семь месяцев не менялась, перед глазами всегда стояла та Инна – неотразимо красивая, с по-детски беззащитным, капризным личиком. А теперь заметил, что где-то – не мог понять, где, но не в овале лица, не в губах и не в глазах – разрыв, зацепившись за который, взгляд выворачивал лицо наизнанку, обнажая бескровное, воскового цвета мяса. От этого зрелища затошнило, судорога свела живот. Сергей рванулся к окну, раздернул шторы.
– Сколько времени? – послышался сзади сонный голос жены.
– Начало девятого.
– А-а, ну еще посплю... Будешь ложиться?
– Не знаю, – почти беззвучно ответил он, – ничего не знаю...
– Ты чего такой хмурый? – без особого интереса спросила жена.
Устраивать сейчас разборы у него не было сил, и в то же время хотелось, чтобы начались и быстрее кончились. Но зачинщиком должна быть Инна.
– Спина болит.
Произнеси она хоть слово жалости, схватил бы за волосы и ударил головой о стену, о тигра, чтобы рассказала все, но она спросила:
– В гости пойдем вечером?
– Нет.
– Как хочешь, – благодушно и уже еле слышно произнесла Инна.
Несмотря на усталость, лег только после того, как встала жена, а до этого сидел у однокурсников, играл в шахматы, продувая партию за партией, и рассказывал анекдоты, услышанные от Бугра. У Бугра они получались смешными.
Инна почувствовав неладное, разговаривала с мужем осторожно и даже по комнате ходила как бы ощупью, напоминая слепого, но в лице был не испуг, а любопытство, причем трудно было сказать, что ее больше интересует: что именно узнал Сергей или кто наговорил на нее.
В половине двенадцатого сели за стол. Сергей налил в две стопки коньяк, молча выпили. Выпила и жена и решила не томиться:
– Что ты вызверился на меня? Насплетничали уже?
Сергей не ответил.
– За собой бы лучше смотрели! А то никому не нужны, коровы уродливые, вот и завидуют! Шагнуть не так нельзя!..
– С кем? – перебил Сергей.
– Что – с кем?
– Изменяла с кем? – спросил он напрямик, надеясь услышать подробный отчет о безобидных шалостях – раскрутила пару лопухов на кабак.
– Я же тебе говорю... – спокойно начала Инна и, все более распаляясь, принялась обливать грязью подруг, знакомых, вообще женщин и мужчин, но ни слова не сказала о себе.
– Заткнись! Пока не скажешь правду... – ударил кулаком по столу.
Посуда подпрыгнула, а пустая на две трети бутылка тархуна упала на бок и на желтую скатерть полилась, шипя, зеленая жидкость.
– Какую правду?
– Мне – которая единственная. Остальное – кому хочешь... Подробно: где, с кем и... как часто. Ну?
– Зачем тебе? – Она прижала руку ко рту, словно раскаивалась в своих поступках, и беззаботно произнесла: – Я всего не помню...
– Что помнишь!
Она снова прижала руку ко рту, но уже по-другому, как бы говоря: видит Бог, я этого не хотела.
– С одним... у него кооперативный бар. И машина «волга». И квартира в центре. Там и... С тех пор, как ты работать начал... Еще?
– Хватит.
Сергей взял бутылку коньяка с белым аистом на этикетке. Цедил прямо из горла, и создавалось впечатление, что птица поит его своей разбавленной кровью. Опорожнив бутылку, выпустил аиста на волю – швырнул в окно. Бутылка пробила оба стекла прямо в центре. Дыры напоминали пауков с черными телами и светлыми тонкими лапками. В комнату – ответный удар – влетел морозный воздух.
– Ты что – сдурел? Как мы будем спать в холодной комнате?!
– Мы спать не будем. Теперь отдельно Я и отдельно Ты. Поняла?
– Да... Я могу уйти? – нерешительно, не веря еще, спросила она.
– Катись!
– И вещи забрать? Прямо сейчас?
– Вещи можешь завтра.
– Хорошо. – Она потопталась у стола. – Так я могу идти?
– Я что-то неясно сказал?! – заорал Сергей, боясь, что не выдержит, простит.
Наверное, боязнь проявилась на его лице, потому что Инна, оглянувшись у двери, остановилась.
– Никуда не пойду!
– Проваливай к... – выругался он и, глядя на жену, зашарил рукой по столу. Из-за того, что Инна видела его минутную слабость, злость удвоилась. Под руку попалась бутылку из-под тархуна – и осколки полетели от захлопнувшейся за Инной дверью.
