Да, все верно. Лучшие ножки во всей шараге. Складная женщинка. Коротышка слегка. Из круглых, небольших. К старости станешь «бочонком». Когда злишься, готова убить, разбить что-нибудь как минимум; когда радуешься, назойлива с болтовней. И эта (когда-то казалась очень милой) манера махать ручками. Все рисовать в воздухе, так что собеседник (скорее, вечный слушатель, так как перебить невозможно) начинает вертеть головой: вот тут у него сарай… следует подробное рисование в воздухе сарая, его двери, ручки на двери, крыши, содержимого сарая, где стоят (рисуется в воздухе объем) бочки, ящики, сапоги (рисуются сапоги и даже очень зримо натягиваются на лучшие в шараге ножки), является растопыркой яблоня со скворечником (скворец улетел?), с тяжкими вздохами вымахивают столбы забора, раскидывается волнистая река с рыбой, с хозяйкой, супругой дачника, на берегу, с невыносимо (рук не хватает) жирной хозяйкой… Кстати, все знакомые, кроме слушателя, жирные, сморщенные, прожженные бестии, прохиндеи и идиоты… Только ты никому-у, — это она говорит почти на ухо и поглаживая собеседника по плечу, — этот у венеролога второй год лечится! Все по секрету, всем подряд и все — божья роса. Поймай на лжи — нагло-ласковая усмешка, капризная губка, объятия. Любит поесть, ест неряшливо, долго, машет руками, ножом, ложкой, с помощью укрупняющих воздушные картины столовых приборов забрызгивает стены… Деньги? Да бери сколько хочешь! И тут же потихоньку считает, выбирая тебе бумажки погрязнее.
И все это ты всегда видел, капитан. Думал что? Думал, небось, какая мне, мол, разница? Ведь удобная женщина. Ведь не век жить?
А так легко и просто, казалось, уйти, исчезнуть, век не видать. Не много ли с тебя берут, капитан, коли приходится за все платить?
Роальд присмотрелся: верно. Чуть лоснится лоб. Тревожна. Не хватает (хотя бы!) прежнего приторно-обожающего взгляда («Ты же у меня красавец! Этот костюмчик-то Люська покупала тебе? Надо же, какое дерьмо! Я тебе достану вещь почти даром. Но это будет вещь!»).
Нет, старается не смотреть, чует кошка…
И детали: не сразу вспомнила, где стоит моя чашка, зачем-то взяла было третью (для кого бы?) чашку с верхней полки. За чашкой открылся незнакомый вроде бы предмет — коричневый флакон. Взяла три ложки? Кто же у нас тут третий?
Поворачиваться спиной не боится. От меня беды не ждет.
— Сходи хоть штору повесь! Да убери ты свою пушку! Так с нею и сидишь?! А что, если ты гегнулся, капитан? А? Следователь? В зеркало на себя глянь!
Такой совет утром Роальд отвесил Маше.
Капитан отправился в гостиную.
Все на местах. По-прежнему третьего в квартире нет. Не видно и не слышно. След грязной подошвы поперек двух паркетных плашек. Если сдвинуть ковер, то можно прикрыть… Но это вроде мой след? И я с пылу, с жару мог какие угодно следы оставить. Мог.
Капитан не дошел до шторы и вернулся вдруг шага на четыре. В зеркале (взгляд из гостиной углом отразился в кухню) увидел в кухне Любу. Ее движение. Мелькнула рука с незнакомым предметом.
Капитан ловко вскочил на подоконник и укрепил шторы. За окном стеной стояла синяя ночь с оранжевыми огнями.
Капитан вернулся на кухню. Там поспел чайник и дымился кофе (бразильский, растворимый). «Чашка номер четыре» на верхней полке поменяла позицию. Третья — лишняя чашка — в мойке. Третья ложка — в мойке. Появились сыр, пресловутый сервелат.
— Садись, пей! Пока мужика не накормишь… от вас вообще толку нет. Поешь, потом будешь толком рассказывать.
Запах у кофе обычный вроде бы. Но такие вещи, как клофелин, например, ведь не пахнут? Специфический запах, как помнится, у гексония. У того, что через двадцать минут валит с ног.
— Рюмашку налить?
— Нет. Мне бы те тапочки, что кожаные. Ноги ломит. Я ведь сегодня весь день как саврас бегаю!
— Да вижу. Ничего, я считаю, все можно поправить, рассудить по-людски. Чего тут бегать?
Ушла в спальню.
Капитан привстал и выплеснул кофе в раковину. Ловко бросил себе новую порцию из банки, залил кипятком. Прислушался. Опять привстал, шагнул к раковине (благо, что кухня три шага в ширину — до всего близко), смыл остатки кофе с раковины.
Успел к возвращению Любки отпить, обжигаясь, кофе.
— На! — шлепнулись у ног тапочки. — Что вы тут наворотили, кошмар! В кого ты хоть палил-то?! От тебя не знаешь, чего и ждать!
Ой, нет, Любка. Знаешь ты, чего ждать. Или скоро надеешься узнать. Через сколько минут, интересно мне, я должен буду начать балдеть и отключаться? Теперь уже для допроса, так-то сказать, с обратным знаком. Сколько же нам, следователям-проходимцам, нужно всего знать! Не доктора ведь! Ну предположим, что действие твоей отравы окажется сегодня сугубо индивидуальным… а что, если ты, Любка, мне цианидов влила? А ведь можешь! Но тогда — фруктовый запах? И я должен буду притвориться уже не сонным и обалдевшим, а… мертвым. Едва ли сумею.
— Ты ешь, ешь!
На объяснениях не настаивает пока, а уже в чашке ничего почти нету. Значит, немедленного действия не ждет.
— Рюмашку?
— Да нет, не надо этого! Я боюсь, мы с тобой гостей тут дождемся.
— Ну, пугай! Гостей? Твоих дружков, что ли? Из РУВД?
— Нет. Там не в курсе. Сама понимаешь, выводить их на тебя мне ни к чему. Но сам бы я хотел в этой истории разобраться. Очень все чудно. Я ведь, как это началось, я ведь случайно сюда позвонил, думал, вдруг ты уже вернулась. А со мной отсюда загадочно разговаривает какой-то! Я сюда шасть, что, мол, он тут делает да кто такой? А тут — никого.
— Может, не тот номер набрал?
— Я перезванивал. Кто это мог быть? В свете мной изложенного?
— Некому здесь быть, Роальдик.
— И здесь был след, и сыр он изгрыз, как мышь. И чай пил. Тут чашка была сырая. Нет-нет, не ищи! Ту чашку я спрятал. Я вообще рассчитываю на возможность скрупулезного, не на халяву, следствия… Пожалуй, позвоню!
— Кому же?
— Да есть. Это не в РУВД.
Капитан прошел к телефону. В зеркало видел, что Любка напряжена, стоит у стола, прислушивается. Не уверена, что делает все правильно? Не рассчитывала, что не сразу подействует отрава? Ну-ну. Пока я на коне и все у меня в поле зрения. Спокойно, капитан!
— Маша? Маш, это я!
— Ой! Роальд Василич! А мне уже сто раз звонили. Вас обыскались! И Борис Николаевич звонил, и Магницкий, и сам Капустин! Чего они у меня-то все спрашивают?! А вы где?! Я так переживаю! Ведь труп нашли!
— Погоди! Потом расскажу. У меня к тебе вопросы. Ты утром сегодня во сколько пришла на работу?
— В девять.
— Вспомни, кто заходил в кабинет до моего прихода! Точно вспомни! Очень важно!
— Вы меня так пугаете, а я к вам так хорошо отношусь! Всегда вы так, Роальд Василич! Прямо, не знаю… Кто? Да много… ну, Андрюша Соловьев, он просил напечатать…
— Ты выходила из кабинета, пока он там был?
— Может быть… вроде выходила к Ольге… а что?
— Кто еще?
— Борис Николаевич с утра был. Если на то пошло, я тоже выходила. Магницкий заходил, вроде при мне был.
— А так было, чтобы они вместе, скажем, оставались, но без тебя?
— Не знаю… Роальд Василич, а… где сейчас тот жрец? Вы его нашли? Кто он? А сами вы где?
— Он что? Тоже меня искал?
— Ой! Как он мог искать?! У меня?! Да вы что, Роальд Василич! И так мне… я же одна. Я вам… Вы, наверное, не помните, а вы мне давали телефон один. По секрету, вы сказали, между нами, на крайний случай. Не помните?! Ну… вы простите меня, я, наверное, глупость сделала, полчаса примерно назад… взяла и позвонила. Мне очень страшно за вас было, куда вы пропали.
— И что?
— Прямо не знаю… там, по тому номеру… он! Ей-богу! Тот самый голос! Я не стала ничего отвечать, бросила трубку. Но это он, я сразу узнала! И он… понял, что я звоню!
— Это как же?
— А он прямо сразу: «Роальда Василича?», а то я жду его звонка, мол… ведь он там! Там! А вы где!
— Там. Это я там.
— Вы?! Там?! И что?!
— Ничего страшного. И все в порядке. Во сколько ты по тому номеру звонила? Только точно!
— Точно? Я звонила… в восемь часов и примерно сорок минут. Я засекла случайно.
— Спасибо. Ладно. Если что мне надо будет, позвоню тебе сам. Никому сама не звони! Никому о нашем этом разговоре не сообщай! Пока?
— Роальд Василич! Погодите! Я вспомнила одну вещь. Я точно помню, что у меня сегодня утром Андрюша Соловьев просил листочков пять финской бумаги, он знал, что у вас в сейфе есть. Он при мне их брал, я ему сама отсчитала, но потом я как раз выходила, а он видел, куда я ключ положила. А вообще-то и позавчера он просил.
— Спасибо! Очень важно! А Борис Николаевич?
— И он! Точно! Он тоже просил! И тоже он мог один в сейф…
— Еще кто? Очень важно! Все очень важно! Понимаешь?! Оба они, кстати, ко мне домой позавчера заходили. Без меня. Понимаешь?
— Конечно! (Едва ли ты, Маша, понимаешь, я сам только-только начинаю понимать, но это… страшное дело!)
