Часть вторая
– Иннокентий Игнатьевич, меня зовут Иваном Дмитриевичем. Фамилия – Кряжин. Я – старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации, советник юстиции. В связи с имеющимися основаниями полагать о вашей причастности к совершению преступления я допрошу вас в качестве свидетеля.
– В каком преступлении меня обвиняют? – Варанов поднял покрасневшие глаза. – Если в убийстве этого бизнесмена, то я к этому не причастен.
– Основной задачей нашего с вами разговора сегодня и является установление либо этого факта, либо причин, доказывающих обратное. Итак, назовите дату своего рождения.
– Четырнадцатое ноября шестьдесят второго, – произнеся это, Варанов снова опустил голову. За последние двое суток он озвучивал время своего появления на свет бессчетное количество раз.
– Назовите адрес своего места жительства и места регистрации.
– У меня их нет.
Секунду выждав, вспомнив о склонности следователя к педантизму, Кеша добавил:
– Мой социальный статус – бродяга.
И заметил, как следователь, на мгновение оторвавшись от бумаг, снова провел по его лицу острым, как бритва, взглядом.
Следующие четверть часа Иннокентий отвечал на вопросы автоматически. Они уже задавались ему в МУРе, и не единожды. Где родился, где работал, как оказался в Москве, чем зарабатывал на жизнь, где находился в ночь двенадцатого июня две тысячи четвертого года. Ему очень хотелось курить, еще больше есть, и немного спать. Совсем недавно эти желания располагались в строго обратной последовательности, но к моменту доставки Кеши в прокуратуру все перевернулось. Хотелось курить. Варанов с жадностью смотрел на пачку «Мальборо» на столе «важняка», и от одной мысли о том, как в его легкие, пробираясь по трахеям, заползает густая волна табачного дыма, он испытывал величайшее наслаждение. От одной лишь мысли! – чего уж говорить о чувствах, которые возникли бы, разреши ему следователь взять из пачки одну сигарету? Всего одну...
Но этот крепкий мужик в синей форме вряд ли позволит это сделать. Менты мучили двое суток – обещали сигареты сразу после признания. На поверку вышло, что признание он сделал, а курить было уже некогда: Варанова приказали срочно везти на Большую Дмитровку.
– Вы курите?
– Что?
– Я спрашиваю – вы курите?
– Нет. В смысле – уже двое суток не курю... – растерялся Кеша. – А вообще: да, курю... Я много курю. По две пачки в день. Но в последнее время совсем не курю.
– Я не понял. Вы будете курить?
Боже... Этот следователь глупец. Можно только от вашей зажигалки? А одну, про запас? А еще, в камеру?
– Варанов, если не боитесь скоропалительно скончаться от рака, можете постоянно прикуривать новую сигарету от докуренной. В этом кабинете – можете. Кстати, о раках. Вы упомянули о том, что перед последним приездом в Москву вы пять лет жили в Новосибирске, зимой кормились на колбасной фабрике, а летом зарабатывали на ловле и продаже раков. Я верно напомнил?
Кряжин знал, что неверно.
– Нет, не совсем правильно. Не на колбасной фабрике, а на молочном заводе. Да и раки... Это отчасти. Летом больше заработаешь на капусте. С совхозного поля крадется капуста, недели за две до уборки, а потом на рынке выручается приличная по нашим меркам сумма. Все зависит от урожая, ответственности охранников полей и умения красть.
Да, в Генеральной прокуратуре страны рассуждения на такие темы можно вести свободно. Знал об этом даже Варанов.
– Подождите... – Кряжин наморщил лоб, словно вспоминал о чем-то, потом потряс ладонью в воздухе и с трудом выдавил:
– Молочный завод... Подождите... Речь о «Молочном водопаде»?
– Я же говорил, – удивился Иннокентий, глубоко затягиваясь и щуря левый глаз. – Да, ОАО «Молочный водопад». Я подрабатывал там грузчиком, пока не уволили.
– Вспомнил! – Кряжин хлопнул рукой по столу. – Сергей Сергеевич Градницкий! В прошлом году мы проводили там проверку, и этот милейший директор завода показывал нам новые образцы йогуртов. Вы в седьмом цехе работали, Варанов? Кефир ведь только там изготавливают, верно? Точно, я вспомнил: Сергей Сергеевич... Хороший был человек. Полгода назад умер, жаль, право. Месяц до окончания следствия не досидел.
Варанов молча курил и разглядывал полоску серого плинтуса кряжинского кабинета.
– Вы помните Градницкого, Варанов?
Не помнить Иннокентий Игнатьевич не мог. Не знать фамилию человека, который являлся руководителем предприятия, невозможно. Но и знать Варанов также не имел возможности, так как понятия не имел, кто такой Градницкий. В общем, сложная ситуация. Приходилось лишь выпускать дым и разглядывать плинтус. Дорогой, пластиковый, не менее пятидесяти рублей за погонный метр...
– Вы ведь на допросе, Варанов, – напомнил Иван Дмитриевич. – Вопрос прозвучал.
– Вы хотите узнать, не лгал ли я вам, сообщая о том, что работал на «Молочном водопаде»? – у Варанова дрогнула бровь, и он потянулся к пепельнице. – Я лгал. Но не знал, что это имеет какое-то отношение к делу. Нет в Новосибирске никакого «Молочного водопада». А потому, как я догадываюсь, нет и никакого Градницкого. Я изучал филологию, Иван Дмитриевич, а, значит, и философию, и логику. Я солгал, и вы поставили меня перед неудобной дилеммой. Скажи я, что Градницкого знаю, вы тут же убедитесь, что я темню. Но, если в Новосибирске есть «Молочный водопад» и руководит им на самом деле некто Градницкий, то мой ответ «не знаю» опять поставил бы меня в тупик перед вами. Я солгал, Иван Дмитриевич, но вы-то поступили не лучше, верно? Ведь вы точно знаете, что никто вас по заводу не водил и йогуртом не кормил, верно? А потому у вас нет морального права обвинять меня во лжи.
– Между нами есть небольшое различие, Варанов, – возразил Кряжин. – Меня не подозревают в убийстве депутата Государственной думы. А вам не приказали это убийство расследовать.
– И меня не подозревают, – воскликнул Варанов. – Меня подозревают в убийстве какого-то Маресьева, торговца чем-то, а чем я не знаю и знать не хочу!
– Вынужден вас разочаровать. Или обрадовать, помня о том, что в прошлом вы – учитель. Убит именно депутат. И именно – Государственной думы. Но в данном контексте вопрос о том, кто жертва, не принципиален. Убит человек. Хороший он или плохой – вопрос вторичен. Он убит, и это главное. И в причинении ему смерти подозреваетесь именно вы, Варанов.
На лице Иннокентия Игнатьевича появилась такая мука, что Кряжин отвернулся к окну и стал представлять, как шуршит пленка. Слышно ее не было, но следователь точно знал – шуршит. Ибо все, что двигается, обязательно шуршит и оставляет следы от этого на себе и на предметах. То, что останется на головке пишущего устройства, его не интересовало. Важно, что останется на пленке, которую после окончания разговора Кряжин будет прослушивать десятки раз. С человеком, после того как он наговаривает информацию, происходит масса событий: ссора в камере, неудобоваримые процессы в организме после ужина жидкой баландой, муки от неизвестности и прочее, что заставляет его забывать о тонких отличиях того, что он говорил сегодня, и что о том же самом будет наговаривать завтра.
Варанов сказал: «В ту ночь я спал в своем доме под номером шестнадцать по второму Резниковскому переулку и проснулся только в половине восьмого, когда встать с матраса меня заставило похмелье».
А завтра, к примеру, Кряжин обязательно поедет в Резниковский переулок, и выяснит, что в этом почти нежилом квартале рядом с шестнадцатым домом ломали дом четырнадцатый, и спать в доме шестнадцатом при данных обстоятельствах не представлялось никакой возможности. Даже пьяному, ибо с вечера по ветхому жилью ходили сотрудники градоуправления с участковыми и из соседних домов выкидывали всех прочь.
Тонкий момент и легко забывается. Особенно, когда говорится не о значимых событиях, а о подготовке ко сну, сне и пробуждении. Факты, оспорить которые трудно, да и незачем. Об этом моменте забудет не только Варанов, но и Кряжин. Однако утром Иван Дмитриевич обязательно вспомнит, потому что прослушает пленку. А Варанову такой возможности не представится. Если же дом, к примеру, действительно, крушили и участковые на самом деле устраивали в квартале шмон, то выяснится главное. В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня, когда был убит депутат Оресьев, Варанов не спал, как максимум. Как минимум – спал, но не в том месте, на которое указывает сейчас.
А зачем ему лгать, отвечая на такой естественный при сложившихся обстоятельствах вопрос?
То, что он сейчас, хватая ртом воздух, сидит и бледнеет на глазах, как тот молочный водопад, это ерунда. Это Кряжин запомнит без труда. Изумлен Варанов известием или просто делает вид – неважно. Главное, он не скрывает чувств. Как минимум. А это следователь запомнит и без магнитофонной записи.
– Мне говорили в МУРе, что он... барыга.
