— Поскольку ты что-то подозреваешь?
— Да, есть у меня такая мысль.
— Ты же ничего не видела!
— Естественно, не видела. Я была дома, играла роль мамочки. Считала, что все дети при мне.
— Ты же слышала, что я упал, — сказал я, чувствуя невыносимую тяжесть и усталость. Мои веки стали свинцовыми.
— Да, я слышала, что мой гонщик, падая, прихватил с собой со стенки половину моей команды.
— Который час?
— Начало седьмого. Тебе что-нибудь нужно?
— Вечера?
Она утвердительно кивнула:
— День тот же.
— Мне надо переговорить с Алистером. Что говорят врачи?
— Они заявляют, что мне надо поискать гонщика, который может передвигаться по ограждению выездной дорожки, не падая со стенки.
— Как ты думаешь, что произошло, Сьюзен?
— Я ничего не думаю. Конечно, меня там не было, когда это случилось. Понятия не имею. Но не думаю, что это могло быть то же самое, что и с Филом. Какой бы чертовщиной «оно» ни оказалось. Не хочу даже думать об этом. Доктора говорят, тебя можно будет выписать завтра утром. Они считают, что у тебя легкое сотрясение, но ночь ты проведешь здесь под наблюдением. Что же произошло, Форрест? — Ее испуганные карие глаза были широко раскрыты.
— Не могу точно сказать. Мне надо поговорить с Алистером.
— Он уже ушел домой. Несколько часов назад. Тебе надо немного отдохнуть, а я поеду домой и покормлю своих маленьких монстров.
— Приласкай их за меня.
— А это тебе. — Она низко склонилась, вся пахнущая духами и лавандовым мылом, ласково взяла мою голову в руки и поцеловала. Слегка. И недолго. В губы. — Я рада, что с тобой все в порядке, — прошептала мне на ухо. — Расскажешь все утром. — Она снова поднялась. Ну точно мамочка, укладывающая ребенка в кровать. Склонилась ко мне. Глаза мои закрылись, на губах был привкус губной помады.
— Осторожно веди машину, — попросил я.
— Осторожно ковыляй, — ответила она.
Сестра Кэролайн подняла спинку моей кровати так, что я мог одним глазом наблюдать, как под клеенкой проступают мои яйца. Я уронил вилку на этот неровный желтый холмик, и она подпрыгнула. Интересно!
Желтая жидкость в пластиковой чашке отдавала жестью. А кофе в полистироловой посуде имел привкус газетной бумаги. Прелестно!
Сестра Кэролайн была достаточно высокого роста, чтобы достать до верха моей кровати. У нее было симпатичное округлое лицо, длинные волосы и сильные плечи, которыми приходилось упираться в спинки кроватей до двухсот раз за день. Она все еще стояла передо мной с выжидательным выражением лица. Затем протянула телеграмму.
— Кто-то вас любит, — прокомментировала она этот факт.
Я взял телеграмму, а она одарила меня улыбкой типа «очень жаль, что тебе придется умереть». И помахала рукой на прощанье.
Ну что ж, подумал я, от какого-нибудь фаната. О, смотри-ка, да это прямиком из «Токио Телеграф энд Радио». В ней говорилось:
«Форрест. Естественно, я разочарован твоим выступлением, особенно твоими результатами по заездам. Ты хотел прямого контроля над командой, и ты его получил. Если машина не тянет, за это отвечаешь ты. Твои результаты ниже средних, а Рассела — ненамного лучше, и вся ответственность за машины и за него тоже лежит на тебе. Не может быть никаких оправданий, и мне не нужны комедии. „ЭФОГК“ — это прорыв стандартов группы „Эмрон“ в двадцать первый век. Позвони мне.
Необходимо обсудить пути роста конкурентоспособности команды.
Выздоравливай.
Сэм».
Телеграмма от Нотона позволила мне понять, почему повсеместно так ненавидят тех, кто осуществляет руководство в глобальном масштабе. За то, что этот «глас свыше» уверен в своей непогрешимости и ожидает, что ему будут внимать и следовать. Его шансы, что я позволю ему сесть мне на шею, были близки к нулю. Насчет ответственности он был прав. Ответственность за управление командой лежала на мне. Я этого и просил. Но когда что-то непонятное происходит с моей машиной и когда что-то непонятное толкает меня под колеса гоночного автомобиля, это уже выходит за пределы моих полномочий и возможностей. Но вовсе необязательно, что выходит и за пределы его возможностей.
— Надеюсь, хорошие новости? — У ног моей кровати стоял подросток со стетоскопом вокруг шеи. — Я — доктор Меннинг, мистер Эверс. Как вы себя сегодня чувствуете?
— Болей нет, страданий нет, чувствую себя прекрасно. Не знал, что доктора до сих пор носят стетоскопы.
— Не будем затевать разговор об оснащении этой больницы. Вас это не касается. Рад слышать, что вы хорошо себя чувствуете. Вы скоро встанете на ноги. Не удивлюсь, если узнаю, что у вас голова почти не будет болеть.
— Мы, гонщики, славимся тем, что быстро поправляемся, — ответил я. — И еще своим остроумием.
— А еще и крепкими черепами, если судить по вашему. — Он обмотал мою руку черной тряпкой, накачал в нее воздух и стал прикладывать к ней то тут, то там свой холодный стетоскоп. — Да, вы здорово треснулись, но не думаю, чтобы у вас были серьезные повреждения. Временами вы можете испытывать приступы тошноты. И возможно, легкую головную боль. Если какой-нибудь из этих симптомов проявится в течение ближайших двух дней, позвоните нам. — Он сложил свою черную тряпку, заглянул внутрь бумажной папки, а потом вновь взглянул на меня воспаленными от бессонницы глазами. — Ваша одежда будет в шкафчике. Отдыхайте, не спешите. Но знайте, что нам эта кровать понадобится в девять утра. Боюсь, что у вашего соседа — серьезное ранение.
Он прошел за штору, отгораживающую кровать, чтобы осмотреть моего соседа по палате. Мужчину, которого я не видел в глаза и который непрерывно стонал.
Часы на стене показывали 6.38. Я спустил ноги с кровати, и голова тут же пошла кругом. С огромной осторожностью я перенес одну ногу, а потом другую снова на кровать, лег на подушку и на мгновение закрыл глаза.
— Мистер Эверс! — Я смог только на четверть приподнять веки, надеясь, что, кто бы это ни был, не заметит моей слабости. Какой-то мальчишка. — Говорят, что им нужна ваша кровать. Уже 9.30.
Мне удается открыть глаза наполовину. Он не уходит, он по-прежнему рядом с кроватью. И это вовсе не ребенок. Это взрослый мужчина, одетый как студент академии изящных искусств.
— Доброе утро, мистер Эверс! Я — Майк Кулер из «Норт-хэмптон эдл». — У него была манера северян говорить вопросительным тоном. Он протянул руку, ожидая рукопожатия.
— И вам хочется разузнать об этом инциденте со мной? — спросил я, невольно подражая его манере разговаривать. Это был бледный и высокий человек с короткими темными курчавыми волосами, синими глазами и серебряными браслетами на руке, которые вопреки моему ожиданию не соскользнули при рукопожатии. К одному из них был прикреплен магнитофон.
— А что интересного в вашем инциденте? — сказал он. — Ну, пьянчужка шлепнулся на спину. Неужели вы думаете, что такой материал годится для первой страницы? А вот что я действительно хотел бы знать, так это — что из себя представляет Вирджиния?
— Она — коротышка.
— Продолжайте, возможно, вам удастся подкинуть лакомый кусочек для наших читателей.
— Она — из средних миллиардерш. Короткая, ну совсем как наша нынешняя королева. Подайте мне рубашку.
— Это жадная маленькая крашеная блондиночка, бесстыдная, готовая мастурбировать при всем честном народе. Как ты себя чувствуешь, форрест? — приветливо спросила Сьюзен. — И почему надеваешь рубашку наизнанку?
Сьюзен выпроводила репортера с обещанием пригласить его на обед и показать гаражи местной команды «Формулы-1».
— На следующей неделе. Позвоните мне, — крикнула она ему вслед. На ней была одна из белых рубах Фила и замшевый жакет цвета какао, короткая складчатая зеленая юбка и босоножки. Каштановые волосы были стянуты золотистым ободком. Ни дать ни взять деревенская девчонка. — Давай одевайся, — произнесла она.
— Чего это все сегодня утром так спешат?
— Ты же говорил, что хочешь увидеть Алистера. Я звонила ему, и он сказал, что будет дома только до обеда. Ему надо сделать рентген плеча, того, что вывихнуто. Я пригнала твою машину.
— Ты поедешь назад в Пьюри-Энд?
— Ты поедешь со мной.
Мы отправились по пересеченной местности в сторону Кембриджа через небольшие поселки типа Блитсо, Турлей и Степло. Все, что я успевал разглядеть, — это смутные очертания коробок из красного кирпича или наполовину бревенчатых с окнами, да еще соломенные крыши.
— Эта дорога намного живописнее, чем А-45, — сказала Сьюзен. — Да еще и более короткая. — Она вела машину с непринужденной и действующей на нервы уверенностью женщины, которая выросла, носясь взад-вперед по этим кротовым ходам, которые в Англии почему-то именуют «сельскими улицами», врываясь в узенькие, три метра шириной, переулки на скорости 60 миль в час, с изгородями по обеим сторонам, закрывающими солнце, выскакивая без особых на то причин за обочины шоссе, пережидая, пока некий Найджел Мэнселл, мчащийся навстречу со скоростью 60 миль в час, не помашет приветственно рукой. Что бы ни собирались женщины сельской Британии сделать в течение дня, они непременно будут делать это в страшной спешке.
