— Ты не должна была приезжать, — заметил я, когда она откинулась назад, а «воксход» взревел изо всех своих сил. Есть что-то сексуально притягательное в женских ножках, когда они нажимают на педали, а у Сьюзен — очень симпатичные ножки, загорелые и гладкие, с хорошо развитыми мышцами, и мне уже пора, видимо, определиться в личной жизни, пока я не начал хватать женщин на улицах. Или, по крайней мере, когда они ведут машину.
— Я ничего не д-о-л-ж-н-а. А ты, с другой стороны, ничего не м-о-ж-е-шь. Доктор сказал, что тебе нельзя водить машину, смотреть телевизор или ходить в кино в течение двух дней. Кроме того, я хочу знать, что ты затеваешь на пару с Алистером.
— Ничего, если мы куда-нибудь врежемся.
— Ты иногда бываешь таким занудой, Форрест! Мы из-за тебя проехали лишнюю милю. Я же могу проехать по этой дороге с завязанными глазами. Ладно, глазей на мои ноги, если боишься смотреть на дорогу.
— Сегодня утром ты что-то раздраженная.
— Наоборот, по сравнению с тем, какая я бываю по утрам последние несколько недель, сегодня я еще конфетка! Впереди однорядный мост!
— Держись!
Дом Алистера представлял собой последнее достижение аэродинамики XVIII века: низкая соломенная крыша, чуть пониже макушки зеленого поля, а внутри него — полы из широких досок, каменные камины, настолько большие, что в них можно было вполне зажарить и быка, и голые потолочные балки. На меня произвела впечатление прочность одной из балок, проходящих над кухней; ударившись об нее лбом, я мгновенно понял, почему Алистер ходит постоянно сутулясь. Привычка, чтобы дома не выбить мозги.
Алистер протянул для пожатия левую руку, говоря при этом:
— Осторожнее с балками! — С рукой на перевязи он выглядел еще более сутулым, чем обычно.
— Извини, — сказал я. — Больно?
— Да, — ответил он своим заупокойным голосом. — Больше, чем можно выразить словами. Привет, Сьюзен!
Сьюзен осторожно обняла его и поцеловала в щеку, привстав на цыпочки.
— Разве тебе не дают болеутоляющего, дорогой? Ну, дарвон или что-нибудь в этом роде? — спросила она.
— Он не верит в лекарства, которые притупляют мозг. — В комнате возникла электрическая коляска с сидящей в ней маленькой фигуркой. Широко открытые черные глаза окинули нас пытливым взглядом. Когда она въехала в прямоугольник света, проникавшего сквозь кухонное окно, то оказалась очень молодой, лет девятнадцати — двадцати особой, на лице играла довольная улыбка. — Этот болван просил мескалина, но они прикинулись, что никогда о подобном и не слыхали. Привет тебе! — обратилась она к Сьюзен, затем оставила панельку дистанционного управления, которую держала в длинных тонких пальцах, и протянула руку мне. — Привет, меня зовут Мерри. Вернее, то, что от нее осталось, если вы не против такой жуткой шутки. Я много слышала о вас, Эверс. И должна сказать, что не думаю, что с вами поступили честно.
Мы пожали друг другу руки, и Алистер сказал:
— Это Мерри — моя жена и совладелец «Софт эйр». Ты не хочешь рассказать о том, что с тобой случилось, дорогая?
— Боже, конечно нет! Он иногда такой глупый, — сообщила нам Мерри, как будто бы Алистера здесь не было. — Мы попали в автомобильную аварию буквально перед свадьбой, и он считает, что каждый, с кем мы ни встретимся, горит желанием узнать подробности о том, как мы летели бок о бок по воздуху. Это было исключительно приятно. Слушайте, я знаю, почему вы оказались здесь, и не хочу вам мешать, потому что скоро надоем. А поэтому с вашего разрешения я займусь теми немногими вещами, за которые я редко берусь, например, приготовить чай и печенье для вас? Приятно познакомиться! О, Алистер, перед тем, как уйдешь, не положишь ли ты вниз диджестивы[18]?
Мерри выполнила пируэт своей коляской, четко вырулила к уэльскому буфету и мягко притормозила. Ее движения, которыми она управляла коляской, были точными и элегантными, возможно, отражая изящество, которое было ей присуще до аварии. Подъехав, она достала из-за него длинный полированный алюминиевый шест с щипцами на конце, наподобие тех, которыми пользуются продавцы в гастрономах, чтобы достать коробки или банки с высоких полок. Должно быть, Алистер сам смастерил его. Она подняла шест вверх, проводя щипцами по верху шкафа, в тщетной попытке достать что-то.
— Я положила их наверх, чтобы он не сожрал все сразу, а сейчас я их, проклятых, не могу достать! — пожаловалась она.
Алистер сморщился, когда протянул свою здоровую руку и нашел печенье на шкафу. Перед тем как отдать пачку Мерри, угостился сам и, громко чавкая, повел нас из кухни.
— Обычно она любит рассказывать гостям об этом кровопролитии в деталях, — начал он. — И это ей доставляет какое-то странное удовольствие. Но в остальном она вполне нормальна.
— Могу ли я чем-то помочь? — спросил я, кивнув в сторону его повязки.
— Наверняка! Прежде всего, сбрось с себя эту печаль, приятель! Словно ты смотришь в лупу. Думаешь, я бы поступил с тобой иначе, если бы летел вверх тормашками под колеса «минарди»? Ладно бы «феррари» — это еще куда ни шло! — Словно это чуть ли не честь — попасть под колеса «феррари»! — Но под «минарди»! Она столь же быстра, как и коляска Мерри! Впрочем, — он запнулся на момент, — коляска, правда, не столь уж и тихоходная. Под гору она дает до пятидесяти. На ней я установил шесть двенадцативольтовых автомобильных аккумуляторов и авиационный стартер для мощности. Возможно, это единственная в Британии инвалидная коляска с привязными ремнями, хотя Мерри никогда их не пристегивает. А надо бы, потому что до деревни вниз по склону все-таки две мили.
— Ты ее сконструировал сам? — спросил я.
— Все — мое до винтика. Сейчас я работаю над другой моделью с подвеской, настоящим управлением и верхом, чтобы укрываться от дождя, так что Мерри сможет отправляться в город даже при плохой погоде. — Он провел нас через дом в заднюю комнату, где в оранжерее расположилась его мастерская. — Добро пожаловать, — пригласил он нас широким жестом руки, — в «детскую».
Это была большая, просторная оранжерея. Через открытые стеклянные рамы наверху проникал летний воздух. Птицы и реактивные истребители, бабочки, пассажирские авиалайнеры, бипланы, стрекозы и разные крылья, подвешенные к потолку, спокойно покачивались под легкими дуновениями ветерка вместе с машинами «Формулы-1», океанскими гоночными судами и парящими абстрактными формами, назначение которых было трудно определить. Каждая модель была великолепно отделана и ярко раскрашена. Вдоль одной стеклянной стены располагались несколько дисплеев, а посредине стоял большой чертежный стол. В дальнем углу возле другой прозрачной стеклянной стены с небом на заднем плане на высоте человеческих глаз висела модель самолета братьев Райт. Мое искусство, если можно так выразиться, — в летящих мгновениях. Найти дополнительную тысячную долю секунды, или, если повезет, сотую там, где еще никому не удавалось. А потом она пролетела, исчезла. Поэтому я всегда восхищался чьим-то умением создать нечто материальное, что может висеть на нитке или на стене. Механики — это настоящие художники, если это даже просто впускной трубопровод.
— Я сделал этот антиквариат, когда мне было двенадцать лет, — сказал он мне, подведя Сьюзен под руку, чтобы поближе рассмотреть эти хруцкие конструкции. Я построил пару моделей по чертежам Леонардо да Винчи и сначала хотел было приступить к работающим моделям, чтобы можно было сесть и полететь. Но камнем преткновения оказались двигатели. В оригиналах применялся старый хлам, который я не смог скопировать. Я мог бы установить на ней двигатель от «фольксвагена», но это было бы ошибкой, да и где найдешь хороший «ФВ» за пятнадцать фунтов, которыми я тогда располагал? Поэтому я принялся за обычные модели. Большинство из них — проекты, над которыми я работал в разные периоды. Разумеется, кроме птиц и жуков.
— «Летают только ангелы и Бог». — Сьюзен прочла вслух надпись на табличке на одной из моделей. — Откуда ты это выкопал?
— Это сказал епископ Милтон Райт в 1903 году. И сказал это как раз перед тем, как его сыновья покинули дом и отправились учиться летать. — Он ласково обнял Сьюзен за плечи здоровой рукой и повернулся ко мне. — Как ты себя чувствуешь, Форрест? Надеюсь, не так плохо, как выглядишь? Никаких побочных эффектов, как, например, утрата чувства юмора?
— Пока никаких. Мне не полагается смотреть ТВ или водить машину в течение двух дней. Полагаю, это я вынесу. Единственная серьезная боль — сидеть в кресле рядом с Сьюзен, когда она ведет машину. Почему-то не горю желанием умереть молодым.
— А брось ты, Форрест! Мы не вылезали с третьей.
— Сьюзен переключается на третью при восьмидесяти пяти милях в час, — пояснил я. Сьюзен мило улыбнулась Алистеру.
— Да я знаю, — сказал тот, обнимая Сьюзен. — Я знаю…
