– Саня, ты помнишь, в девяносто шестом году мы работали по группе Доноева? Какого Доноева?.. Ну, как ты можешь так беззастенчиво тормозить, Саня?.. Это ишак из Махачкалы, который привез с собой двоих таких же, конченых, и разбойничали они на ветке «Тернов – Белогорск»! С ними мадам еще была, такая импозантная... Ты еще говорил, что если бы ей скинуть лет пятнадцать, а тебе пяток добавить... А-а-а. Вспомнил?! Так вот, их последнее дело сопряглось с «мокрухой», и терпилой там выступил некто Шарохвостов... А-а-а... Правильно, Шарохустов. Молодец. Видишь, вспоминаешь, если намекнуть. Так вот, у этого Шарохустова был брат, который работал в иркутской ментовке, во вневедомственной охране. Когда Шарохустова «замокрили», он приехал и стал вести независимое расследование. Вышел на эту Климакову... Какую Климакову? Ну, это та, которой если бы пятнадцать, а тебе пять... Видишь, память у тебя что надо! Так вот, когда он вышел на Климакову, выяснилось, что у нее в полюбовниках мусорок пригретый из ГУВД по фамилии... – Пащенко посмотрел в книжицу. – Гургулидзе Сергей Александрович. Вот они-то и схлестнулись на почве ревности и кровной вражды...
Не желая, чтобы его мысли сформировались в полный отстой, Струге поднялся и пошел на кухню инспектировать содержимое холодильника прокурора. Когда он вернулся, держа в руке бутерброд с ветчиной, вечер воспоминаний заканчивался.
– ...Так вот, этот Гургулидзе был рыж и ярок. В девяносто седьмом, как раз после этой разборки, он уволился и потерялся из виду. Что? Да, правильно, потерялся, потому что он на хрен никому не нужен был... Так вот, Саня, найди-ка мне установочные данные на этого бывшего оперка. Я хочу опровергнуть теорию о том, что все рыжие – счастливые.
Стерев со лба пот, Пащенко бросил книжку на столик и уставился на Струге усталым взглядом.
– В холодильнике еще есть пиво?
Грохот был такой силы, что Николай Иванович присел. Если бы при этом он держал руки перед собой, то мог вполне сойти за физкультурника, которому приспичило сделать зарядку в половине двенадцатого ночи.
– Поверь бывшему морпеху, Иваныч... – процедил сквозь зубы Ус, который был единственным среди людей Пролета, заскочивших в комнату после взрыва, кто сохранял самообладание. – Это ПТУРС...
– Какой птурс?! – Полетаев лихорадочным взглядом искал в комнате свою одежду. Оставаться во время таких событий в атласном халате он считал невозможным.
– Противотанковый ракетный снаряд, – прокомментировал свой ответ Усов. Свои обязанности охранника Полетаева он помнил очень хорошо. – Иваныч, быстро в подвал, к подземке.
Развернувшись к троим находящимся в кабинете с автоматами в руках бойцам, он скомандовал:
– Мне плевать на окна! В дом они все равно войдут! Держать лестницу и оба входа в дом! Если дело началось с ракет, то у ребят конкретные намерения. Все вниз!! Быстро!..
Задача была проста и сложна одновременно. В подземном гараже стоял «Мерседес», уход за которым осуществлял лично Усов. «Подземкой» назывался длинный коридор под домом, о существовании которого знал лишь ограниченный круг лиц. Настолько ограниченный, что число людей, знавших о нем, можно было сосчитать по пальцам одной руки, и первыми перечисленными были сам Полетаев и Ус. Этот коридор проектировал сам Николай Иванович, и для его строительства и обустройства нанял специальную бригаду из соседней области. Доверять свои маленькие секреты строителям из Тернова, языки которых развязаны во всех забегаловках и рюмочных города, он не хотел. И сейчас Ус вел его, полуодетого, по слабо освещенному коридору, уводя от неприятностей, которые наступили на двое суток раньше, нежели рассчитывал Полетаев.
– Грехи мои тяжкие... – бормотал Николай Иванович, на ходу застегивая ширинку и поспевая за помощником. – Петя, какой год сейчас по календарю?
– Две тысячи третий.
– Меня окружают одни дегенераты... По восточному календарю какой год?!
– А-а-а... – машинально тянул Ус, высматривая опасность даже здесь, в святая святых этого дома. – Козы, по-моему.
– То-то смотрю, вокруг одни козлячьи рожи! Дела по-козлиному идут, подонки рогами мои новые ворота пробивают... Петя, нам бы только из двора уехать... Я тебе потом звание фельдмаршала присвою...
Над головами слышался топот десятков ног и автоматные очереди, перемежаемые пистолетными хлопками. Когда до гаража оставалось около десятка метров, наверху один за другим раздались два мощных хлопка.
– Гранаты, – констатировал Ус. – Не хотел бы я сейчас оказаться на первом этаже дома...
И вот – гараж!
Едва Николай Иванович, словно от этого зависело его спасение, первым протиснулся в автоматически открывшуюся гаражную дверь, он тут же получил сокрушительный удар по лицу. Он пришелся скользом, лишь чиркнув по лбу Полетаева, однако этого хватило, чтобы он, потеряв равновесие и уйдя в нокдаун, сначала отшатнулся назад, а потом, теряя равновесие и стараясь удержаться на ногах, побежал в глубь гаража. Поспешность Полетаева спасла Уса, на рост которого и был поставлен мощнейший прямой правый. Удар крепкого парня гренадерского роста, донельзя, по всей видимости, искушенного в рукопашных схватках, был поставлен именно в челюсть почти двухметровому Усову. Просчет вышел по той причине, что первым в гараже появился Полетаев. Если бы бывший боец изменил направление движения своей руки или первым вошел Ус, судьба любой из его жертв была бы предрешена. Стальной кастет, натянутый на кисть парня, мог раздробить голову быка. Однако удар ушел практически в пустоту.
Преимущество первого хода было уже утрачено. В тот момент, когда он группировался для защиты и нанесения нового удара, он уже проиграл.
Мощный Ус, двумя шагами преодолев разделяющее их расстояние, обрушил свою ногу на кишечник бойца, после чего вонзил ему в глаз ствол своего короткорылого «кольта». Дикий рев заполнил замкнутое пространство и без того тесного помещения. Парень, как секунду назад Полетаев, стал шатать свое тело по гаражу, пытаясь найти в нем место, где утихнет эта ужасная боль...
По его лицу, скользя меж пальцев, короткими скачками продвигалась слизь из уничтоженного глаза...
Кровь брызгала на капот и открываемую Усом дверцу «Мерседеса», превращая белый глянец дорогой иномарки в испорченную первой брачной ночью простыню девственницы.
Резко забросив свое тело в салон, Ус дотянулся до дверцы пассажира, откинул ее в сторону и за рукав затащил Полетаева в машину.
Не желая более сохранять маскировку и понимая, что теперь на счету каждая секунда, Ус довел число оборотов до максимума и пару раз выжал сцепление.
– Что это было, Петя?.. – пробормотал Полетаев, все еще не отдавая себе отчета, где и при каких обстоятельствах находится.
– Телохранителя своего не нужно было увольнять!! Это тебе сдача с тех «расчетных» трехсот долларов, которые ты ему выплатил два года назад!
Ус понимал, что двор наводнен чужаками, жаждущими смерти хозяина, а значит, и его. Более того, он умрет первым. Люди наверху – не лохи, и первое, что они начнут делать, это стрелять в телохранителя. Мысленно прикинув перспективную траекторию движения объемистого «Мерседеса» во дворе дома, Усов отвел назад ручку переключения передач и резко выжал педаль подачи топлива. Свист и визг проворачивающихся колес напомнил ему о том, что через секунду камуфляж на стене дома превратится в крошево и машина вылетит на улицу. Он молил бога лишь о том, чтобы никто из нападавших не стоял рядом с этой бутафорской стеной. Ему не было жаль этого будущего покойника. Просто его присутствие на дороге исключало шанс быстро выехать со двора. А жизнь его и его патрона сейчас зависела только от того, как быстро сможет «Мерседес», разбив пенопластовую стену, развернуться и выскочить из разбитых снарядом ворот.
Если ворота лежат на дороге, или в просвете выезда со двора стоит машина...
Об этом думать не хотелось.
Хотелось думать о хорошем.
Пятилитровый двигатель, доведенный до критической точки, сорвал машину с места, и Николай Иванович почувствовал, как его тело вжимается в сиденье.
Впереди была стена, а за ней – неизвестность...
– А шашлычок помните? – ворвался в трубку довольный голос Полетаева.
Минуту назад Седой молил святого Валентина, своего покровителя, чтобы тот сделал так, чтобы картина, по глупости подаренная Полетаеву, была у него. Когда же он услышал фразу о том, что «Ныряльщик» в его доме, он почувствовал, как по его виску скользнула капля пота. Напряжение, сковавшее его во время разговора, отхлынуло от головы и ушло куда-то под ноги.
Весь разговор мешала разговаривать «машина-раздолбай», забивающая на соседнем участке сваи. Хорошев, пытаясь во время разговора с Полетаевым держаться спокойно, с ненавистью думал о том, какой идиот так торопится забить сваи именно седьмого июня этого года, в половине двенадцатого ночи. Потом ему вдруг пришло в голову, что, услышав в трубке эти звуки, Николай Иванович может «доехать» до того, что его собеседник не в Питере, а за забором. Тревога длилась недолго. Увлеченный разговором, тот совершенно не обращал на это никакого внимания. Вскоре это вообще перестало иметь значение. Сразу после того, как Полетаев признался в том, что картина висит в «красном уголке», рядом с божницей.
