Петельников опять помолчал, не зная, что в таких случаях говорится по деревенским правилам.
Старик потрогал приёмник, погладил руль, пощупал коврик на заднем сиденье и спросил:
— Своя?
— Казённая.
Он провёл пальцами по звёздочкам на погоне и заключил:
— А эта амуниция тебе к лицу.
Петельников был в милицейской форме, которую забыл когда и надевал. Но эта поездка требовала мундира.
— Я опять нужон? — спросил дед.
— Нужон. Будет, дедуля, такая просьба — собери к избе Плашкиных как можно больше народу.
— Плашку-то теперь в деревне худо. Так берём в расчёт: вор не вор, а у честного мужика в избе шарить не будут. Народ-то я враз скличу.
Он поковылял к ближайшей избе.
Петельников вышел из машины, разминая ноги. Народ соберётся только через полчаса…
Шесть овец пыльной компанией подошли к инспектору и молча уставились на него.
— Братцы, неужели в этом мундире я похож на новые ворота?
Овцы не ответили втихомолку что-то пожёвывая. На них были натуральные дублёнки, только шерстью наружу. Курчавые бока дружно вздымались, словно дышали они по команде.
— Васька, ходи к Плашкам на собрание, — донеслось до Петельникова.
— Ну?
— Милиция будет приказ новый читать.
— Об чём?
— Противу алкоголизму: всю водку немедля выпить, чтобы духу её больше не было…
Инспектор обиделся на овец — они смотрели не на его мундир, а на блестевшую машину.
— Филипповна, ходи к Плашкам!
— А чо?
— Милиционер ковры привёз…
Петельников смотрел на овец и думал, что он не чувствует к ним неприязни. А ведь глупейшие существа. Почему не вызывает неприязни курица, уж, казалось бы, глупее её не придумаешь? Почему не вызывают неприязни животные, с точки зрения человеческого разума стоящие где-то ниже последнего идиота? Но почему так противен дурак, который вообще-то поумнее барана? Петельников усмехнулся: да потому что он — человек, опозоривший свой интеллект бараньей глупостью…
У плашкинского забора собралось человек двадцать. Инспектор оставил машину в сторонке и подошёл. И сразу был опалён двумя взглядами из-за серого некрашеного штакетника: его — злым и решительным и её — испуганным, почти отчаянным. Плашкин, видимо оторванный от умывания, стоял в одной майке, навалившись на калитку, как бы закрывая её грудью. Жена прижалась к его плечу, словно поддерживала.
Петельников отвёл глаза, кашлянул и громко обратился к людям:
— Товарищи колхозники!
— У нас совхоз, — поправил кто-то.
— Да не в этом дело, — обрезал поправившего серебристоголовый дед.
— Товарищи! — заново начал инспектор. — Вы знаете, что в прошлом месяце мы делали обыск у гражданина Плашкина. Я приехал вам сказать, что этот обыск был сделан по ошибке. Один подлец подкинул ему кое-что и теперь за это арестован. Ошибочный был обыск, товарищи! Плашкин ни в чём не виноват!
И, уже не боясь опаляющих взглядов, инспектор повернулся к штакетнику и ещё громче сказал:
— Товарищи Плашкины! От имени Управления внутренних дел и от себя лично извиняюсь за ошибочный обыск. Короче, простите, если можете…
Он вытер ладонью мокрый лоб — оказывается, вспотел, как после большой работы. Вновь повернувшись к толпе, Петельников закончил:
— Вот и всё, товарищи. Спасибо за внимание.
Плашкин глуповато улыбался, отжавшись от калитки.
Его жена торопливой рукой нашарила деревянную вертушку и спросила Петельникова ещё неокрепшим голосом:
— Молочка… не попьёте ли?
— Попью! — громко, чтобы все слышали, согласился инспектор.
Из дневника следователя.
Физики, химики, астрономы… Медики, археологи, даже лингвисты говорят о бурном развитии своих наук в будущем. Ну, а следствие? Я знаю: в будущем будет вестись расследование не совершённого преступления, а лишь готовящегося. Вернее, только намеченного. Да нет — лишь задуманного!
