В тот момент, когда СОБР ворвался в зал, а Фермер истерично вскинул пистолет, Тимур, как и многие братки, сидящие рядом с ним, стал укладываться на пол лицом вниз. Правила этой игры он знал наизусть. Поэтому лежал и терпел, когда его били ботинки спецов. Тимур не шевелился, когда чувствовал, как кровь полицейского насквозь пропитывает дорогую ткань его костюма.
Сегодня был его день. Не он являлся инициатором сходки, но именно ему пришлось бы держать ответ за смерть авторитетов. Владимир Лякин не верил в своих людей, а потому не сомневался в другом. Его предал кто-то из братков. Значит, правда о гибели Салеха и Горца перестала носить характер смутных сомнений. Разговор еще не начался, когда СОБР ворвался в зал. А потому и ответ держать невозможно. Ну и слава богу. Потом он что-нибудь обязательно придумает, а сейчас ему судьба подарила шанс не остаться на задворках ресторана с резаной раной у сердца. Закон воров суров, но он закон. Никто не имеет права его нарушать.
Хотя теперь, когда у его лица топали ботинки, пахнущие армейской ваксой, он думал почему-то не о тех, кто его предал. Закрыв глаза, Тимур вспоминал о человеке, который вопреки всему остался для него недосягаемым. Он размышлял о судье по фамилии Костин.
Странно, но именно об этом думал и Пастор. Соха, лихорадочно крутя руль, уводил машину от проклятого ресторана. Их спасло лишь то, что в критический момент оба находились в туалете у входа. Поняв, что происходит, Пастор молча кивнул подельнику. Они вышли в холл, со спокойными лицами добрались до дверей и под взглядами двух полицейских не торопясь сели в машину.
Вор еще прикурил сигарету, после чего вяло махнул рукой Сохе, обливающемуся потом, и распорядился:
– Поехали, а то опоздаем на конференцию.
Наглость победила здравый смысл, и менты отвернулись. «Мерседес», именуемый в народе очкастым, лениво блеснул лакированным кузовом во дворе ресторана и исчез за его пределами. Лишь после этого автомобиль, едва удерживаясь на поворотах, понесся в ночь.
– Да не гони ты, – едва слышно попросил Пастор, чувствуя пот на лице и сухость на губах.
Через мгновение он почувствовал колющую боль слева и полез в карман за валидолом. В этот момент, одновременно с Тимуром, Пастор подумал о Костине.
– Молодец!.. – прошептал он, ворочая языком таблетку, холодящую небо. – Но я все отдал бы за то, чтобы посмотреть, как ты, судья, теперь будешь уходить от самого себя.
Уже две недели Антон жил за городом.
«Вот ты и отослал себя за сто первый километр! – Судья невесело усмехнулся, увидев из окна «Икаруса» мощеные улочки городка. – На какой срок?»
Ответ на этот вопрос мог дать лишь Пащенко. Только Вадим и никто другой. Все зависело от того, насколько быстро он решит проблемы, существование которых Костина ранее не тревожило.
Но проворство должен был проявить и журналист, специалист по российскому криминалу. Когда Приттман так назвал себя, провожая Костина на автовокзале, тот едва не расхохотался. Специалист!..
Ответ насчет срока он получил ровно через две недели. Вадим позвонил в гостиничный номер и сказал, чтобы Антон встречал Приттмана, прибывающего вечерним рейсом. Этот иноземный путешественник уже зарекомендовал себя в поединках с российской преступностью.
– Он все передаст тебе на словах. – Это означало, что пора паковать дорожную сумку и настраиваться на поездку в обратном направлении.
– Прокурор уже распустил слух о твоей смерти, – сказал Майкл, шагая к гостинице рядом с судьей.
От этих слов у Костина похолодела душа. Судя по всему, Пащенко старался не на шутку.
– Он уже второй день в своем кабинете пьет водку и страдает от потери близкого друга.
Брови Костина изумленно взметнулись вверх. Приттман же поморщился, словно ему наступили на мозоль. Причина его запоздалого недовольства заключалась в отсутствии кондиционера в салоне «Икаруса».
– Все верят, что ты умер, Энтони. Не знаю, господа, что у вас из всего из этого выйдет, только у нас в Джерси за подобные мероприятия можно сесть в тюрьму.
Приттман сделал все, о чем просил Антон. Долларовый общак, который передал ему судья, хранился все это время рядом с фешенебельной гостиницей «Спутник» в Смоленске. Майкл не понимал, почему судья не хочет положить его на счет в банке. Так, как делает этот русский, не поступит ни один американец! Какой идиот будет хранить сумку с палеными баксами? Даже если они и не такие, то ни один американец все равно не станет таскать их с собой! Может, все-таки положить их в банк?..
– Мне нужны эти доллары, – твердо сказал перед отъездом Костин. – Если положишь деньги в банк, то я позвоню в Джерси и скажу Салли, что ты трахал в Смоленске проституток.
Господи Иисусе! Приттман ночью закопал сумку за гостиницей, под кривой яблоней, рядом с мусорными баками. Он утоптал землю и положил сверху дохлого голубя.
– Теперь ты богатый человек. – Приттман с уважением, как настоящий янки, покачал головой и произнес исконно американскую фразу: – Ты стоишь семьсот пятьдесят тысяч без малого.
Вот так. Русский всегда скажет: «Ты стоящий парень». По мнению американца, цена Костина составляет семьсот пятьдесят тысяч долларов. И то без малого. Зато с каким уважением Приттман произнес эти слова!
Антону очень захотелось плюнуть и закурить. Пять минут назад он купил пачку «Кэмела» и сейчас непослушными пальцами пытался ее распечатать. Он все делал правильно до этого момента. Судья вывез Вострикова из Смоленска и поручил Шкаликову устроить бродягу в соседнем городе, где его не сумеют найти ни Тимур, ни Пастор. Там разруливают жизнь по понятиям другие братки. После убийства Салеха и Горца вожаки преступного мира Смоленска стали их откровенными врагами. Город Барнаул, столица Алтайского края, был вотчиной одного из бандитов, убитых в «Мерседесе». Братву просто так, без объяснений причин, на тот свет не отправляют. Если верить Шкаликову, алтайцам до сих пор никто ничего не растолковал.
Дома его ждет Вадик. Он знает все, и это хорошо. Ведь именно под его руководством следователи районной прокуратуры роют землю под Пастором и Тимуром. В этом деле слово, невольно брошенное на ветер, может стоить жизни. Его жизни, Антона Костина.
До чего же тяжело!..
Что делать дальше? Антон знал, что найдет ответ на этот вопрос сразу, как только междугородный автобус въедет на автовокзал в Смоленске.
– Наш материал произвел фурор в Джерси, – вдруг сказал Приттман. – Мэл Боско едва не кончил от радости. Только он сказал, что я в статье очень много выдумал. Босс ведь не знает, что это твой материал. Но я не счел нужным его переубеждать.
Антон, несмотря на усталость, сумел подавить улыбку. Но даже едва заметное движение бровей Костина заставило Приттмана насторожиться.
– Но ты ведь не выдумал, Энтони?! Если мой материал после сенсационного назовут липой – моей карьере конец!..
– Майкл, все, что вы пишете, всегда и везде будет восприниматься как шняга. – Антон с сигаретой в зубах и уже не скрываемой усмешкой в глазах повернулся к журналисту.
– Что есть шняга? – уточнил Приттман.
– То же самое, что фуфло. – Смеяться сил не было, поэтому Костин привалился спиной к перилам и вздохнул. – Вы верите в собственное величие, а когда на ваших глазах рушатся небоскребы – бежите в магазины за противогазами. Страхуетесь от инопланетян, веруете в сторонний разум и презираете земной, если он не ваш. Ваша логика беспардонна и прямолинейна, а потому – беззащитна. Вам никогда не понять мысль русского преступника. Потому что вы ни за что не предположите, например, что вегетарианец – это вовсе не тот, кто любит животных, а тот, кто ненавидит растения. Нужно жить в России по ее законам, чтобы понять ее. Но сделать это невозможно даже нам. Вам – тем более. Если ты не хочешь остаток жизни провести в русской зоне, то мотай отсюда поскорее, Майкл.
И вот пришла минута расставания.
Подняв с пола легкую сумку, Антон пожал руку журналисту и пошел к автобусу. Рейс объявлен, значит, не отменен. Приттман решил провожать его взглядом до того момента, пока тот не скроется в салоне.
Вдруг Костин остановился и, к удивлению американца, направился к телефонным аппаратам. Журналист стоял и смотрел, как судья набирал номер. Цифры издалека нельзя было разобрать, но, судя по их количеству, Костин делал междугородный звонок. Спокойно, словно на Бродвее со старым знакомым, он около минуты с кем-то поболтал и повесил трубку. По его слегка порозовевшему лицу Приттман сделал вывод, что разговор носил позитивный характер.
Закончив разговор, Антон вернулся к журналисту и сказал:
– Майкл, я не хочу тебя расстраивать, но лучше ты это услышишь от меня, чем от кого-либо другого. Клянусь тюрьмой Алькатрас и статуей Свободы, тебе сейчас лучше уехать и не появляться в Смоленске. Думаю, ты так и сделаешь. Возможно, ты мне очень понадобишься в скором времени. Только сейчас я не могу сказать, зачем именно. Потому что сам не знаю. А может, и вовсе не потребуешься. На всякий случай – прощай…
