— От нас?
Горбунов промолчал.
— И вы поверили?.. Впрочем, и здесь есть логика. С вашим индивидуализмом, претензиями на независимость суждений, эгоцентризмом в такое поверить легко Если вы находитесь в постоянном конфликте с общественным мнением, почему бы вам и не предположить, что вас хотят погубить, заманить в ловушку? Это же так типично… для мещанской психологии. А вы, простите, мещанин. Хоть и на уровне века.
— Не оскорбляйте меня. Я протестую.
— Напрасно. Лучше подробно расскажите, чем запугал вас «друг». И говорите правду, чтобы я мог понять, насколько он пугал вас сознательно, а насколько — не исключено и такое — в силу разыгравшегося воображения.
В тот вечер лил дождь, и Лариса пришла к Горбунову в наглухо застегнутом плаще с капюшоном, по которому катились сливавшиеся в струйки капли воды. Увидав ее в дверях, он инстинктивно подумал, что вода может повредить новому паркету в прихожей и потому снял с нее плащ буквально на пороге, стряхнул капли на площадке, а потом уже пристроил его на вешалке в стороне от своих вещей.
Лариса с усмешкой наблюдала за его суетливой деятельностью.
— Не ждали?
Несмотря на многочисленные просьбы, она говорила ему «вы», пресекая попытки к интимности.
— Не ждал, но знал, верил. Это сюрприз, драгоценный подарок.
— Ну, не преувеличивайте.
— Преуменьшаю! — выкрикнул он. — В такую непогоду! Вы замерзли, промокли. Вам необходима рюмка коньяку.
— Я не замерзла и не промокла. Мне попалось такси. Но от коньяка не откажусь, конечно.
— Сейчас, сейчас, сейчас.
Пока Горбунов орудовал в своем чудо-баре, Лариса присела на диван в подчеркнуто скромной позе, сложив руки на коленях. Горбунов скользнул взглядом по ее ногам.
— Не пролейте коньяк, — предостерегла она.
— Какой холодный тон! Но вам идет. Вам все идет! Сигарету? Есть «Кемел», — болтал он без умолку.
— Пожалуйста!
Он щелкнул зажигалкой. Она выпила коньяк и затянулась.
— Тепленько, — сказала с удовольствием.
— Музыку? — продолжал Горбунов. — Классику или что-нибудь поживее? Вы знаете, Ларочка, я обожаю классику, но сейчас мне хочется совсем иной музыки. Хотите марш Преображенского полка? Я буду маршировать в вашу честь.
— Не нужно меня смешить, Слава. И музыки не нужно. Я пришла по серьезному делу.
Он не обратил внимания на ее тон.
— Так я и знал! Этого следовало ожидать. — Горбунов все еще комикуя, схватился за голову. — Что еще могло привести вас ко мне, кроме неотложного дела?
— Я сказала серьезного.
— А разве мои чувства не серьезны?
— Слава! Ведь мы договаривались.
— О чем?
— Не обманывать друг друга словами о любви.
— Я согласен любить вас без слов.
— Охотно верю. Но я актриса. Для меня слова так много значат. А вам нужно, чтобы я просто осталась вас переночевать.
— Я был бы счастлив.
— Но вы же не любите меня.
— Разве я не приехал вслед за вами в этот слякотный город, хотя мог бы еще полмесяца наслаждаться солнцем и морем?!
— Огромная жертва! Нет, Слава, не убеждайте меня.
— Удивительно! Если женщина равнодушна к мужчине, она всегда стремится доказать, что он ее не любит.
— Я не равнодушна к вам, Слава.
Горбунов немедленно бросился к ней, вытянув руки.
— Сидите, ради бога! — резко остановила его Лариса. — Не изображайте испанца. И вообще поберегите силы. Я ведь пришла вас огорчить.
— Вы не сможете огорчить меня больше, чем огорчили.
— Слава! Вы удивительно несерьезный. Или умело ведете свою роль.
— Роль? Какую?
— Непорочного младенца.
— Напротив, я призываю вас к пороку. Прямо честно.
— В честности своей вам нужно будет убедить милицию.
— Зачем? Я чту уголовный кодекс.
— Не все так думают.
— Лариса! — продолжал шутить Горбунов. — Каждая женщина загадочна, но вы. Объясните мне, наконец, почему человек, обуреваемый страстями, должен доказывать свою непорочность?
— Слава! Прошу вас. Оставьте шутки и послушайте.
— Я весь внимание.
И Горбунов покорно уселся на ковре, как домашний пес, прислонив голову к коленям Ларисы.
— Слава! Ко мне приходил товарищ… оттуда. Вполне представительный мужчина, не из мелкой сошки. А это говорит кое о чем. И хотя вы не расположены слушать, — она оттолкнула его голову, — прежде чем надрать вам уши, я хочу, чтобы вы использовали их по назначению. Слушайте же. Нашлась китайская монетка, которую я вам подарила, и, кажется, не в добрый час.
Горбунов приподнял голову.
— Ларочка, ваша забота меня умиляет и согревает надеждой. — Он снова попытался приблизиться, и Ларисе пришлось взять его за ухо. — Я знаю, что брелок нашелся. Я сам видел его на столе у этого представительного мужчины. Его зовут Игорь Николаевич Мазин.
— Вы правы. Именно так он отрекомендовался. Но, боюсь, вы не представляете, где нашлась монета.
— В машине, конечно, где же еще?
— Так вам сказал Мазин?
— Нет, я ему. Я прекрасно помню, что оставил брелок в машине в тот неудачный день, который, впрочем, закончился для меня вполне благополучно.
— Вот в этом-то я и не уверена. Неудачный день еще не кончился, Слава, потому что брелок нашли не в машине, а в кармане у убитого Крюкова.
— Почему убитого? Говорили о несчастном случае. Я, собственно, его мало знал.
— А я очень хорошо. Потому-то Мазин и пришел ко мне. Сестра Крюкова решила, что монету я подарила Володьке.
— Значит, они не поверили, что брелок мой?
— Боюсь, что именно поверили.
— Ничего не понимаю.
— Из фактов можно делать разные выводы.
— Какие же сделал товарищ Мазин?
— Вот этого он мне не доложил. Он только прилежно о вас расспрашивал. Зачем?
Горбунов поднялся с ковра.
— Лара! Уж не хотите ли вы сказать, что я убил милейшего Володю Крюкова и положил ему в карман вашу монету вместо визитной карточки?
— Нет, не хочу. Но я вас знаю.
— А в милиции не знают? Так пусть узнают!
Лариса протянула свою рюмку, и Горбунов, поспешно, извинившись, наполнил ее коньяком.
— Пусть узнают, — повторила она его слова и выпила коньяк, как водку, одним глотком.
— Спасибо, Ларочка. Вы настоящий друг.
— Только, Славик, уговор. О моем визите — никому! Договорились?
— Что вы! Зачем?.. А вы что, придаете этому значение?
— Как сказать. Я, правда, подписки не давала, но все-таки не думаю, что Мазин обрадуется, узнав о нашем разговоре. Он был настроен довольно серьезно.
— Мне это безразлично. Мне важно, что думаете вы. И мне жаль, что вы не верите в то, что я кошмарный злодей.
— Вы неисправимы, Слава. Попали в какую-то неприятнейшую историю, я стараюсь помочь вам, а вы. Хорошо, оставим это. На все вопросы Мазина я буду отвечать: «Я ничего не знаю». Да и что я знаю, в самом деле? Ну, откуда попала к Володьке монета?
— Понятия не имею.
— Вам придется это объяснить.
— Каким образом?
Лариса пожала плечами:
— Вам виднее. Во всяком случае, у вас теперь есть время подготовиться к разговору. Может быть, вы вспомните, что ошиблись, что брелок был у вас еще некоторое время после угона машины.
— Да что это даст? — воскликнул Горбунов.
—. может быть, его стащил Володька во время ремонта?
— Польстился на ерунду?
Лариса обиделась:
— Вот вы и сознались в своих истинных чувства Для вас мой подарок — ерунда. А для него. Он был влюблен в меня, Славик. По-настоящему. Ревность толкает не только на преступления, но и на небольшие глупости.
— Хорошо. Прекрасно. Пусть он глуп, но я не вижу никакого смысла, никакой разницы в том, где и когда был украден мой брелок.
Он уже волновался и настолько, что пропустил упрек и не стал заверять ее в любви.
Лариса поднялась и оправила замшевую юбку:
— Слава! Вы или большой хитрец, или совсем недогадливы. Неужели вы не понимаете, что для вас сейчас главное — доказать, что вы не были знакомы с Крюковым до угона машины?
— Не понимаю.
— Или не хотите понять? Меня не бойтесь. Я — друг. И даже чуточку больше, чем друг. Если б вы были немного серьезнее. Ну, да не об этом сейчас речь. Короче, мне показалось, что милиция допускает, что машина была угнана с вашего согласия. Такое впечатление я вынесла из разговора с Мазиным. И я сказала ему, что Владимир был неравнодушен ко мне, даже преследовал. Вот и все. Меня обеспокоило ваше положение, и я думаю, вам нужно обязательно доказать, что вы узнали Крюкова только после налета.
— Химера какая-то. Неужели все это серьезно?
— Если человека убивают, это серьезно, Славик. Кто-то должен за это ответить.
— Кто?
— Не знаю. Подумайте на досуге. А мне пора. Чао!
— Лариса! — схватил Горбунов ее за руки. — Неужели вы уйдете?
