Его тянуло к кафе Рюттгерс, к квартире Хайнца Люкки или к зданию начальной школы, располагавшемуся улицей дальше, в которой учился Альберт Крессманн. Во время уроков Бен один-одинешенек бегал по школьному двору. Когда начиналась перемена, он смешивался с толпой детей.
Уже не раз в полдень какая-нибудь рассерженная мамаша появлялась на кухне Труды, утверждая, что Бен приставал к ее ребенку. В большинстве случаев речь шла о девочках, которых Бен пугал и, как цыплят, гонял во время перемены по школьному двору. И невозможно было разузнать, делал он это по собственному желанию или его науськивал Альберт Крессманн.
Каждый раз Труде приходилось успокаивать очередную разгневанную мамашу, заклиная всеми святыми и жизнью своей матери, которая уже несколько лет как покоилась на кладбище Лоберга, что Бен не хотел ничего плохого, только поиграть. Если дети бегали по школьному двору, он бегал за ними следом. И при мысли о матери и увиденном Гертой Труда себе самой казалась лгуньей.
Однажды во второй половине дня Тея Крессманн задержала его на рыночной площади. Потом Тея рассказала, что Бен сидел на скамье на краю площади и унылым взглядом обводил безлюдную территорию. Затем Антония Лесслер привела его домой, забрав с детской площадки в районе новостроек на Лерхенвек. Там он отнял куклу у одной маленькой девочки, на глазах у ребенка ударил куклу камнем по голове, затем разорвал на ней одежду и оторвал у игрушки ноги.
«Что же мне делать? — спросила Труда. — Якоб так часто бил его за сломанных кукол. Я не могу бить его, как он, почти до полусмерти».
Антония ничего не могла посоветовать Труде, лишь предложить слабое утешение: у других с детьми тоже не все просто. Сама она не могла пожаловаться. Ее сыновья росли вполне благоразумными парнями, и с Аннетой не было никаких проблем. Тони и Илла фон Бург тоже не жаловались на сыновей. Уве, самый старший, постоянно разъезжал по улицам на своем страшно тарахтящем мопеде, порой ему не хватало карманных денег, выданных родителями, так как перед молоденькими девушками он строил из себя щедрого кавалера. Однако в таком деле шестнадцатилетнего парня нужно понять и проявить терпимость. Илла и Тони правильно понимали сына и проявляли должную терпимость.
Зато у Рихарда и Теи Крессманн хватало забот. Их Альберт отставал в школе, не мог усвоить даже азов таблицы умножения и алфавита, пренебрегал занятиями, а на переменках разыгрывал из себя сильного мужчину. Уже не одна мать жаловалась, что Альберт бьет девочек. Нападать на мальчиков он не осмеливался.
Рената Клой тоже крайне редко решалась брать Дитера с собой в деревню, так как сын, если не получал желаемого, становился просто неуправляемым.
В детский сад Дитер Клой отходил всего две недели, и потом его выгнали. Мальчик хотел один обладать всеми игрушками, не один раз пинал воспитательницу ногой, даже однажды укусил за руку, и теперь ему приходилось оставаться дома.
Слушая это, Труда только качала головой. Ни одному человеку не пришла в голову мысль отправить Альберта Крессманна или Дитера Клоя в приют только за то, что они бегают по деревне, хотят обладать всем, что им понравилось, избивают девочек, не могут писать и считать, подражают кому-то. Или за то, что их наказывают отцы. Но Бен…
Не раз Хайнц Люкка заступался за Бена и защищал от всех, утверждая, что он — добродушный парень. Не раз Якоба тянуло в трактир Рупольда. Для Труды выдался тяжелый год. Он подходил к концу, и ей казалось, что чувство беспомощности и страха уже достигло предела. Но внутреннее напряжение только продолжало нарастать.
По пятницам Якоб покидал дом в семь утра. Труда, как всегда, проводила мужа до двери, вышла с ним из дома и отправилась в хлев. Только накормив кур и свиней, она отважилась зайти в комнату Бена. Кровать сына оказалась пуста. Ничего другого Труда и не ожидала. Она постаралась не думать о Свенье Краль и Марлене Йенсен, а сосредоточилась мыслями на Клаусе и Эдди. Чтобы никто не решил, что она осматривает местность в поисках сына, Труда принялась протирать окно тряпкой.
Только бы не этот страх. Не найденная окровавленная сумочка. И не его половое влечение. Зачем природа напоминает ему, кто он? Впервые Труда обнаружила недвусмысленные следы на трусах Бена, когда ему было только тринадцать.
В начале года Якоб застал сына, когда он подсматривал в замочную скважину двери ванной. Внутри, развернувшись к двери, стояла ничего не подозревающая Труда и вытирала полотенцем капли воды с мокрой спины. Стоявший на коленях Бен показал на замочную скважину, за которой во всех подробностях был виден роскошный в своей пышности темный куст ниже пупка Труды.
«Прекрасно», — сказал Бен в ответ на вопрос Якоба, что он ищет под дверью ванной.
Труда точно знала, что означает его «прекрасно». Своим незначительным речевым запасом Бен пытался выразить много различных вещей. «Прекрасно делает» означало хороший поступок, удавшееся дело, за которое он ожидал похвалу или оделял ею других. А просто «прекрасно» было всеобъемлющим словом. Относившимся к жесту гладившего его по щеке человека или к материнскому поцелую. К цыплятам, мертвым мышам и куклам. К девушкам и женщинам, по-дружески и с симпатией относившимся к нему. Другим он кричал в спину «сволочь».
«Прекрасно», сказанное во время купания, относилось к Трудиной руке с мылом. Мыться и самостоятельно содержать себя в чистоте Бен не умел, Якоб не всегда имел на это время, а его необходимо было мыть. Труду не смущало, что она продолжает его купать, словно маленького ребенка. Но в такие моменты становились заметны определенные признаки возбуждения, которых не должно было быть. Однажды встревоженная Труда рассказала о реакции сына Якобу, на что тот только пожал плечами: «Здесь ничего не поделаешь. У него точно такие же чувства, как у тебя и у меня. Только он не умеет ими управлять. Попробуй холодной водой, вдруг поможет?»
Труда решила попробовать сначала не на Бене, а на себе, чтобы почувствовать, каково это. Довольно неприятно. Знать бы, зачем нужна такая процедура, можно было бы и смириться с ней. Но откуда ему знать? А другого совета Якоб не мог дать. После случая с подглядыванием в замочную скважину он только сказал Труде: «В следующий раз вешай на ручку двери полотенце. Это возраст».
А если дело обстояло так: бегая по полям, Бен случайно натолкнулся на девушку, выброшенную двумя парнями из машины, — полуголую и разъяренную? Что тогда?
Труда напряженно пыталась восстановить картину того воскресного утра, когда родители Марлены Йенсен хватились дочери. Собственно говоря, все было как обычно — ремень на поясе, клетчатая рубашка и спортивные штаны с пятнами от травы и грязи на коленях и сзади, в карманах камни, какие-то осколки, жуки и комья земли. Как ни старалась Труда вспомнить другие пятна и необычные находки, в голову ничего не приходило.
В одном Труда была твердо уверена: пятна крови ей сразу бросились бы в глаза. Бен часто бывал испачкан кровью, и она всегда обращала внимание на пятна на одежде, каждый раз проверяла, нет ли у него ран, опасаясь, чтобы он не получил заражение крови после очередных раскопок в грязной земле. Столбняка, как и воспаления легких, Труда всегда боялась.
Она вспомнила, что во вторник, когда Бен появился к завтраку, его рубашка оказалась мокрой. И штаны выглядели так, будто он прыгнул в лужу с тиной. Капли грязи попали даже много выше колен. Странно, ведь несколько недель вообще не было дождя. Где все-таки еще могли сохраниться лужи?
Погруженная в свои мысли, она застелила кровать свежим бельем, после чего снова подошла к окну. И наконец увидела, как Бен двигается к дому. Он еще был довольно далеко, шагавший от воронки наискосок через свекольное поле Бруно Клоя. При каждом шаге Бен размахивал руками, всегда казавшимися несколько длинноватыми для его фигуры. Наклонив вперед голову, Бен глазами рыскал по земле. Он всегда так делал, словно боясь проглядеть какую-нибудь чудесную вещь…
Дважды он наклонился и что-то поднял. Первую находку сразу засунул в карман. Вторая показалась ему недостаточно ценной. Некоторое время он повертел ее между пальцев, внимательно осмотрел со всех сторон и снова уронил на землю. Наконец поднял голову. И хотя он был еще довольно далеко, но, увидев, что мать стоит у окна, взмахнул обеими руками, подпрыгнул на месте и бросился бежать рысью, быстро приближаясь к дому.
Прежде чем Бен прошел в дом через подвал, Труда уже накрыла стол. Затем вымыла ему руки и лицо. И пока Труда намазывала ему маслом несколько ломтей хлеба, он, пошарив в карманах брюк, с важным выражением лица выложил на стол три головки от маргариток, ухмыльнулся и кивнул ей, как будто приглашая принять дары.
— Это для меня? — спросила Труда.
Он снова кивнул.
