— Дорвался казак, — прошептала довольная женщина. — Насмерть залюбил. Теперь и помереть не страшно.
— А может, поживем еще, а? — прошептал в ответ Игнатьев. — Обещаю, что не в последний раз. А помнится, кто-то обещал чаем напоить. Я ведь зачем зашел-то?
— Ах да! — засмеялась Марина. — Чайку ведь хотел попить. Только вот как мне встать-то теперь? Ноги трясутся, не удержат они меня.
Они все-таки встали. Марина щебетала без умолку о соседях, о магазине, о своей работе. Она накрывала стол для чаепития, и Игнатьев понял, что достает она из серванта праздничные чашки, а не те, что стоят в кухонном шкафчике. Он курил у форточки и любовался женщиной, той переменой, которая в ней случилась.
Потом они пили чай с конфетами. И пришло время Зосиме Ивановичу рассказать, что привело его сюда, в Романовское, про свою прежнюю работу, почему оставил ее, про квартиру, которая у него осталась там, про машину. Понимал, что для Марины все это неважно, а видел, что все равно ей приятно. Мужик-то не гол как сокол, значит, путный.
Марина слушала, улыбалась, иногда касалась его руки, лежавшей на столе, гладила пальцы. «Ластится, как кошка, — подумал Игнатьев, — видать, сильно истосковалась по ласке мужской».
— Это у тебя из армии? — спросила Марина, проведя пальцами по наколке на кисти правой руки в виде восходящего над горами солнца и надписи «Кавказ» над ним.
— Это из глупого детства, — усмехнулся он. — Уличное оно у меня было, ложные авторитеты были. А это было модно, можно назвать даже разновидностью патриотизма. А вот видишь, в шайку воровскую не попал, а попал, наоборот, в милицию.
— Ты, наверное, уже тогда был мужиком рассудительным, — пошутила Марина.
— Время у нас с тобой есть, Мариша, — серьезно сказал Игнатьев, решив, что разговор о рассудительности как раз кстати, — я торопить тебя не буду. Присмотришься ко мне, привыкнешь. А что меня касается, то я хоть завтра готов отношения зарегистрировать и на всю округу объявить тебя супругой. Надеюсь, не разочаруешься. Знаешь, я как-то привык к городской квартире, а вот за эту неделю, что здесь живу, понял, что нет ничего лучше частного дома. Продадим-ка мою квартиру там да устроим тут к твоей хате серьезную пристройку. Замок!
Марина блаженно улыбалась, то опуская, то снова поднимая влюбленные глаза. Но тут что-то мелькнуло за окном.
— Что это там? — насторожилась женщина. — Никак огонь где? И вправду горит, да как сильно! Ой, не у ваших ли? Не у Никольченко?
Зосима Иванович приподнялся и прислонился к стеклу лбом. Отсветы огня он видел четко, а теперь даже различал и громкие крики людей. Все это было где-то в районе дома Сергея. Игнатьев сорвался с места, опрокинув стул, с третьего раза попал ногой в ботинок и выскочил на улицу. Сердце сжалось оттого, что опасения подтвердились. Он хорошо видел острый конек дома из красного кирпича, который лизали языки пламени. С треском разлетелось оконное стекло.
Игнатьев подбегал к дому, протискиваясь сквозь собравшуюся толпу людей. Где-то вдалеке уже слышна была сирена пожарной машины.
Много чего повидал на своем веку майор милиции Игнатьев по роду своей работы. И трупы багром по частям из камышей вылавливал, и тело приходилось вынимать из ванной, где оно несколько часов пролежало практически в кипятке. И куски тканей отслаивались и оставались в руках. И собирать фрагменты приходилось, после того как сработало взрывное устройство. Но не это было самое страшное, самое тяжелое, самое неприятное. Существовали вещи и посерьезнее, такие, что не всякая психика может выдержать. Это видеть, понимать, сопереживать горе близких погибшим людей.
Вы когда-нибудь бывали в шкуре человека, который должен позвонить в дверь и сообщить тринадцатилетней девочке, что ее мать убита и лежит в морге? А пожилой женщине, о том, что две ее любимицы-племянницы, которые приехали к ней из Питера в гости, сейчас сложены по частям в черные пластиковые мешки и ей надо завтра прийти и опознать то, что осталось? Тот, кому приходилось бывать в роли «черного вестника», будет разгребать все, что угодно, согласится на самую грязную кровавую работу, лишь бы не идти снова к родственникам погибших и не нести эту страшную весть.
Игнатьев проходил и через это. А вот теперь он сам сидит перед следователем из прокуратуры, закрыв лицо руками. Его скулы свело с такой силой, что он не то что слова сказать не может, у него зубы крошатся. И перед глазами проходит добродушное лицо Сергея, улыбающееся его жены Галинки. И застенчивая грустная Ириша, младшая сестренка Галины. А еще там осталось почерневшее тельце Аленки. Вот этого Игнатьев никак не мог понять. Как можно было так поступить с ребенком?
— Сколько тел обнаружили? — с трудом справляясь со ртом, который сводило судорогой, спросил Игнатьев следователя.
— А кто был в доме в момент вашего ухода? — вопросом на вопрос ответил следователь.
Игнатьев оторвал руки от лица и в бешенстве одарил пожилого следователя таким взглядом, что более впечатлительного человека со стула бы как ветром сдуло. Но Зосима Иванович вовремя остановил себя. С точки зрения этого следователя, все правильно. Он приехал черт знает откуда, какой-то двоюродный брат. Пожил неделю, а потом вышел погулять в разгар семейного торжества, заметьте. И тут в доме случился пожар. Причем такой, что не спасся ни один человек. Все правильно, он бы сам назвал в такой ситуации этого странного родственника первым подозреваемым.
— Хорошо, — сказал Игнатьев, скорее самому себе, чем следователю. — Простите, вы назвались, но я… из-за всего этого… не запомнил.
— Старший следователь Пугачев Иван Трофимович.
— Хорошо, Иван Трофимович, давайте работать. Мне можете верить, хотя мое поведение и может показаться вам странным. В доме был хозяин — Сергей Михайлович Никольченко. Он мне приходится двоюродным братом по линии матери. Еще там была его жена Галина Витальевна Сиротюк. Затем ее родители Виталий Иванович и Лидия Петровна. Младшая сестра Галины с дочкой. Сестру зовут… звали Ирина, дочку — Алена. Вот, собственно, и вся компания. Праздник там был семейный, годовщина свадьбы.
Игнатьеву хотелось задать несколько вопросов, но он мужественно держался, понимая, что сначала придется ответить на все вопросы следователя, а потом уж…
— И все, вы точно помните? — голос следователя звучал бесстрастно.
— Да, разумеется, а почему вы спрашиваете?
— Вы были сильно выпивши, Зосима Иванович?
— Нет, две рюмки водки за весь вечер. Простите, с восьми до… девяти или до половины десятого.
— Почему же вы не выпили больше? Казалось бы, семейный праздник, сидели по-родственному. Обычно во время таких гулянок алкоголь льется рекой. Может, вы испытывали какое-то чувство неприязни к кому-то из присутствующих, у вас не было настроения пить?
— Я вас понял, Иван Трофимович. Ничего такого не было. Это были прекрасные добрые люди, с которыми у меня сложились на всю жизнь превосходные отношения. Делить нам нечего и ссориться не из-за чего. А воздерживался я по простой причине. Я стал слишком много употреблять, вот и начинаю брать себя в руки, держаться, так сказать, в рамках. Кстати, по этой причине я и ушел раньше, чем кончилось застолье, чтобы не искушать себя. Сразу постараюсь предвосхитить парочку вопросов, которые вы захотите мне задать. Никакого намека на ссору в компании не было, неисправной электропроводки в доме тоже не было, потому что Никольченко все хозяйство содержал в полном порядке. Открытого огня никто не разжигал и не собирался.
Дальше пришлось рассказывать о Марине и об их отношениях. И о том, что ни у кого в поселке не было неприязненных отношений с хозяевами сгоревшего дома. Игнатьев решил уже, что допрос заканчивается, но следователь взялся за новую тему. Теперь она касалась самого Игнатьева, причин его приезда, обстоятельств увольнения из органов.
— Согласитесь, — попытался следователь говорить доверительно, — вы родились, выросли и всю жизнь прожили в Кабардино-Балкарии. Там вы работали, там у вас квартира, гараж, машина, друзья, знакомые. Иными словами — родные до боли места. И вы все бросаете и приезжаете сюда, в незнакомые для вас места, в поисках работы. Неужели там найти работу было бы сложнее?
— Это вы очень хорошо сказали, что места там родные до боли. Вот от этой боли я и убегал, если уж так выражаться. А здесь… здесь я хотел попытаться начать новую жизнь.
— Скажите, вас из органов внутренних дел уволили за какие-то нарушения или вы сами уволились?
— Пошлите запрос, и вам придет однозначный ответ, — отрезал Игнатьев, которому отношение к нему следователя давно перестало нравится. А уж такой поворот в теме и подавно.
— Мне бы хотелось услышать ответ из ваших уст. А запрос — это бездушная казенная бумажка.
— Послушайте, Иван Трофимович! — лицо Игнатьева стало наливаться кровью. — Если вы мне не верите, подозреваете меня в совершении преступления…
