Кирилл Казанцев - Криминальная империя

Кадашкин так перетрусил, что падал чуть ли не на каждом шагу. Он то путался ногами в густой траве, то цеплялся штаниной за корягу на берегу, то оскальзывался на песчаном склоне. Игнатьев рычал, как раненый зверь, но постепенно настигал Кадашкина. Он видел, как лицо жертвы становится все белее и белее, как синеют от ужаса его губы. Игнатьев все чаще падал, и все труднее ему было вставать, но ненависть к этому человеку была сильнее. К мерзавцу, занимавшему пост в районной администрации, представителю власти, которая обязана защищать граждан, заботиться о них. И вместо этого творившему со своими подручными такое, что представить трудно.

Кадашкин скатился по мокрой траве на берег и возился там, пытаясь встать. Это ему никак не удавалось, потому что он путался в прибрежной тине, вяз ногами в мокром песке. Игнатьев сел на край склона и съехал на спине вниз. Подняться было уже невыносимо трудно, но он превозмог страшную, ослепляющую боль и встал. Кадашкин утробно взвизгивал и отползал от него. Рука с пистолетом поднялась на уровне лица, но все, что было за мушкой, расплывалось у Зосимы Ивановича перед глазами. Он выстрелил и услышал, как Кадашкин страшно закричал. Шатаясь, Игнатьев снова спустил курок, пытаясь целиться в темное копошащееся пятно перед ним. Еще выстрел, еще, еще…

Чья-то рука схватила его за запястье. Пистолет вырвали. Чьи-то руки подхватили Игнатьева под мышки и помогли сесть.

— Что же вы, Зосима Иванович, — услышал он сквозь шум в ушах голос Пугачева. — Мы вам кричим, зовем вас, а вы! Господи, да он же ранен! Кто-нибудь, принесите из машины аптечку… Или лучше его самого надо отнести к машине.

— Это и есть тот Игнатьев? — строго спросил чей-то голос. — Обеспечить ему охрану в больнице! Строжайшую. Он один из главных свидетелей по делу этого гадючника…

Потом наступила тошнотворная темнота.

Зосима Иванович стоял, опираясь одной рукой на палочку, а другой обнимая Марину за плечо. На памятнике было шесть фамилий, шесть разных дат рождения и одна на всех дата трагической гибели. Шесть человек, которые были последними его родственниками на всем белом свете, — семья его двоюродного брата.

«Прости, Сережа, — думал Игнатьев, — прости, что так получилось. Может, не уйди я в тот вечер, все произошло бы иначе. А может, и я лежал бы здесь седьмым. А через две могилы от тебя лежит та женщина, которая стала причиной твоей смерти. Хотя она пришла к тебе за помощью, но в этом городе никто ей не смог бы помочь».

Игнатьев мысленно разговаривал с братом и представлял себе его доброе румяное лицо. Ты говоришь, что я всем помог, Сережа? Никому и ничем я не помог. Скорее я просто удовлетворил свою жажду мести. Я не просто отомстил, я совершил страшный проступок, и теперь мне с этим жить. Как? Не знаю. Жаль тебя огорчать, Сережа, но ничего не кончилось. Начальник УВД подал рапорт об увольнении и теперь, как я слышал, возглавляет службу безопасности крупнейшего банка. А еще я прочитал на днях, что ему вручили медаль за заслуги в управленческой деятельности. Все, кого надо было судить, спокойно уволились из прокуратуры, полиции. Двух судей, правда, сняли, но они живы и здоровы. Двоих из той банды, что тебя убивала, нашли, но они как-то странно одновременно покончили с собой в следственном изоляторе. Главарь, которому я всадил пулю в кишки, до сих пор в больнице. Кишки ему зашили, но признали невменяемым. И я согласен. Он ведь был депутатом, какая уж тут вменяемость!

Да, Кадашкина я так и не убил. Не попал. Его выпустили под подписку о невыезде, но он, по-моему, уже далеко от этих мест. Остапенко, который был замом в администрации, уволился. У него, говорят, теперь крупный бизнес в Москве. Журналисты уже успокоились и больше на тему событий в Романовском не пишут. Заместитель краевого прокурора все-таки стал прокурором.

Но, несмотря на это, Марина продала дом, и мы с ней уезжаем отсюда. Сам знаешь, чем для меня эта история тут закончится. Не простят мне. Не напрямую накажут, так через Маринушку. А она у меня одна теперь из близких. Прощай, Сережа, прощайте, родные! Простите, что так все получилось, что не защитил вас.