— Не думал я, Фатима Ахметовна, что нам придется встретиться в официальной обстановке… Отношения наши развивались вроде бы нормально. И вдруг такой пассаж! А? Что скажете?
Фатима не говорила ничего. Во-первых, ей было непонятно слово «пассаж», а главное, она никак не могла сообразить, чего добивается этот энергичный молодой человек.
— Молчите?
— Не знаю даже, что сказать. Я правду говорила.
— Правду? — переспросил Боб весело, но без насмешки. — Неужели? А может, забыли что-нибудь, а?
Он остановился и посмотрел на Гаджиеву пристально, меняя выражение лица постепенно, пока оно не стало строгим.
— Нехорошо, Фатима Ахметовна. Мы не любим людей нечестных. О махинациях на скачках знаете?
— Какие махинации? Не знаю я махинации.
— Вот как? — Борис подошел к столу. — Значит, правду сказать не хотите? Тогда пеняйте на себя. Вам придется отвечать за соучастие в убийстве.
— Убийство? С ума сошел!
Гаджиева подскочила на стуле, будто ее подбросило пружиной.
— Сядьте, Фатима Ахметовна. Успокойтесь и расскажите все по порядку. Суд может учесть чистосердечное признание.
Фатима заплакала:
— Да что это, господи, не убивала я никого…
— Я не говорю, что вы убили. Зато ваш брат…
— Брат?
— Да, ваш брат. А сообщили ему, что деньги у Зайцева, вы!
Сосновский налил в стакан воды:
— Выпейте, приведите себя в порядок и расскажите.
Затихнув немного, она вытерла слезы желтой сухой рукой и спросила:
— Что говорить?
— Вот, это другое дело, — усмехнулся Боб. — Все говорите без утайки. Во-первых, откуда вам стало известно, что Зайцев похитил деньги из сейфа?
— Как — откуда? Сам сказал.
— Я?!
— Кто еще! Приходил и говорил, что деньги кто-то украл. Значит, Вадька, раз к нему приходил.
Сосновский немного смутился:
— Существа дела это не меняет. Не важно, откуда вы узнали, важно, как вы распорядились полученными сведениями. Вы сообщили о деньгах брату…
— Ну и что? Брат у меня один родственник на свете! Что же я, родному брату сказать ничего не могу?
— Не горячитесь, Гаджиева! Сказать вы, конечно, могли, но вот то, что вы сделали…
— Что ж мы, по-вашему, сделали?
— Вы решили завладеть деньгами и с этой целью убили Зайцева.
— Да как же?
— Это вы и должны рассказать!
— Все я вам сказала, все, понимаете?
— Нет, не все! Кое-что я могу напомнить, если хотите.
Боб снова прошелся по кабинету:
— Итак, вы, Гаджиева, утверждаете, что узнали о похищении денег от меня. Предположим. Хотя я лично подозреваю другое. А именно: вам сообщил о деньгах Живых, который делал Зайцеву ключ к сейфу.
— Ключ делал? Федор?
— Точно так. За эту работу он получил триста рублей.
Гаджиева напряглась на своем стуле. Видно было, что слова Сосновского произвели на нее впечатление.
— Живых говорил вам о деньгах, полученных от Зайцева?
— Про Вадьку не говорил. Но деньги были, были.
— А что говорил Живых? Как он объяснял появление денег?
— Совсем не объяснял ничего. Я сама видела. Он же бедный был совсем. Голодный ходил. Кормила я его. А тут появился — прямо барин. Я спросила: «Где деньги взял, Федя?» А он смеется: «Там взял, где много. Скоро еще будут».
Слова «еще будут» вернули Борису надежду, ибо то, что говорила Гаджиева, мало вязалось с фактами: деньги-то нашли у Живых непотраченными! Но теперь становилось ясно: деньги эти не были первыми!
— Я вам не верю. Живых сказал, конечно, откуда он рассчитывает получить деньги. Он собирался шантажировать Зайцева. Ему это не удалось. Тогда попробовали вы.
— Что пробовали? Не понимаю я, что спрашиваешь.
Борис сдержал себя и укоризненно покачал головой:
— Значит, это не ваш брат уехал с Зайцевым утром на машине, и не он сбросил его в карьер?
— Брат мой? Сбросил в карьер?
— Да. Он! Не отпирайтесь. Вы сказали брату, что у Зайцева находятся похищенные деньги. Тогда он потребовал, чтобы Зайцев отдал деньги. Зайцев не согласился, и ваш брат убил его!
— Это вы все знаете?
— Знаем!
Гаджиева отреагировала неожиданно:
— Если все знаешь, зачем спрашивать?
Сосновский сел за стол.
— Хорошо, — сказал он, придав голосу зловещий оттенок. — Я скажу, зачем спрашиваю. Нас интересует, где деньги, которые вы с братом забрали у Зайцева. Отвечайте! Я даю вам последнюю возможность чистосердечным признанием облегчить свою участь.
— Никого мы не убивали, денег в глаза не видали.
— Это ваше последнее слово?
— Самое последнее.
Боб сделал вид, что не слышал. Все-таки одолеть его было нелегко.
— И еще вы мстили Зайцеву за смерть Живых.
— Зачем путаете?
— Ничего я не путаю, Фатима Ахметовна. Ведь Федора-то Зайцев убил.
— Вадька?
— Он самый.
— Сволочь какой!
Черные глаза Гаджиевой сверкнули так, что даже плечистому Сосновскому стало не по себе.
— Вот, значит, как, говоришь? Он ему ключ сделал, а они его…
— Кто — они?
— Да Вадька с дружком. С доктором этим белобрысым…
— Гаджиева! Говорите яснее! Вы имеете в виду Васина?
— Они, они, сволочи… Они его травили. Кто ж ему отраву, дурь эту, добывал?
— Васин доставал для Живых морфий?
— Марафет проклятый. Яд этот. Все доставал. И рецепт писал и так давал. Ампулы давал. Через Вадьку передавал.
— Вы хотите сказать — продавал?
— Продавал? Так давал.
— За красивые глаза, что ли?
И тут Гаджиева заплакала навзрыд.
— Я, начальник, я виновата.
Борис наполнил стакан:
— Выпейте, Фатима Ахметовна, выпейте! Успокойтесь и расскажите по порядку. Все, что знаете.
Признаться, версия с братом Гаджиевой не вызывала в нем внутренней убежденности. Жокей — человек случайный. Иное дело Васин. Здесь есть и связь, и логика.
Гаджиева пила воду, бросая на Сосновского испуганные взгляды.
— Пейте, пейте, — подбодрил Борис. — Хорошо, что вы начали говорить правду. Только правда может выручить вашего брата. Зачем ему чужую вину на себя брать? А он и так не без греха, а?
— Не виноват брат, товарищ начальник. Я один…
— Одна, — поправил Боб.
— Брат совсем не виноват. Это они его, бандиты, Вадька с дружком своим, нехорошим человеком… Федя несчастный был, больной. Без отравы совсем жить не мог. С войны у него. От раны… А потом совсем плохо. А где его взять?
— Морфий?
— Его, проклятого.
Про морфий спросил Скворцов. Он вошел в кабинет и, не прерывая допроса, присел в угол.
Сосновский был рад продемонстрировать свои достижения начальству. Кроме того, он понимал, что шеф сможет узнать у Гаджиевой и что-нибудь новое.
— Мы обсуждаем с Фатимой Ахметовной последнюю, так сказать, версию. Она считает доктора Васина замешанным в преступлении.
— Васина? С какой же целью он доставал для Живых морфий?
— Федя про скачки говорил. Кто первый прийти может.
Сосновский и полковник переглянулись.
— Васин играл на скачках? — спросил Дед.
— Сам не играл. Вадька играл. Каждое воскресенье на ипподром бегал.
— Понятно, — подытожил Сосновский. — Значит, механика такая. Живых нуждался в морфии, который мог доставать в больнице Васин. И доставал. А в обмен Федор снабжал Зайцева и Васина сведениями о намеченных на скачках махинациях?
— Зачем махинации? — живо возразила Гаджиева. — Просто разговор слушал. Брат говорил. Приятели его говорили, какой лошадь, какой жокей лучше, какой раньше прийти может.
— Ну, это положим… — махнул Боб рукой.
Но полковник остановил его:
— Нельзя все видеть в худшем свете, Борис Михайлович. Живых часто бывал в обществе жокеев, слышал их предположения, прогнозы. Не обязательно подозревать махинации.
— Вот правильно, товарищ начальник. Вот правильно. Придет к брату — там разговор: Сувенир — хорошая форма, резво идет. И жокей кто. Жокей разный бывает. Они много знают…
Говорила она быстро, сбиваясь в русском языке, а полковник слушал внимательно, кивая время от времени, так что Сосновский никак не мог понять, верит он Фатиме или нет.
— Об этих разговорах и вы сообщали Зайцеву?
— Да, сообщала. Разве нельзя? Разве это преступление, товарищ начальник?
— Однако Живых передавал Зайцеву как факты?
— Не знаю как.
— Ладно, это тема особая. В общем-то связь между Живых и Зайцевым понятна. Вы слышали, как Васин приходил утром к Зайцеву в день, когда тот погиб?
— Он приходил, приходил. Я слышала через стенку, слышала: пришел человек…
— И узнали голос Васина?
Скворцов смотрел на Гаджиеву внимательно и доброжелательно.
«Сейчас подтвердит», — решил Сосновский, сомневаясь, впрочем, что Скворцов поставил вопрос правильно.
— Узнали, значит?
Фатима скрестила тонкие пальцы. Она мучилась:
